Антонин Ладинский - XV легион
Клавдия, узнав, что Виргилиан племянник сенатора Публия Кальпурния Месалы, предложила поэту гостеприимство в своем доме, но Виргилиан отклонил это предложение. Он предпочитал остаться у пастухов, в той мирной и пахнущей овчинами хижине, куда его забросила судьба, а потом решил на первом подходящем корабле отправиться в Италию вместе с Трифоном, Скрибонием и корабельщиками несчастной «Фортуны».
Он покорно следовал за Феликсом. На повороте дороги, поднимавшейся вверх среди виноградников, врач сказал:
– Теперь тебе надо подняться по этой тропинке до самого верха горы, и ты будешь в селении пастухов. Слышишь, там лают псы?
– Прощай, – пожал его руку Виргилиан.
– Прощай! И не осуждай меня за то, что мое искусство врачевания оказалось бессильным пред смертью.
– Я не осуждаю тебя. Так было суждено.
– Не предавайся также отчаянью. Сие есть не смерть, но успение. Мы не знаем путей Провидения. Ты видел в катакомбах Доброго Пастыря?
– Да, я видел, – нехотя ответил Виргилиан.
– Он взвалил на свои рамена грехи всего мира. Все обремененные, все труждающиеся и все, у кого душа пребывает в смятении, находят у него прибежище. Ах, друг мой, сын мой! Когда тебе некуда будет постучаться, вспомни, что на Мелите есть человек по имени Феликс. Да будет с тобою мир...
Виргилиан слышал, как удалялись в темноте шаги священника. Потом все смолкло. Он не стал подниматься по указанной тропинке, а присел на камень и закрыл лицо руками. В отдалении заливались собаки, чуя чужого человека. Какое им было дело до его горестей, до того, что больше не было на свете Делии, что весь мир стал иным? Казалось, что, в самом деле, ему некуда было постучаться. Скрибоний в этот час храпит, Феликс ушел в городок, но, если бы его окликнуть, он стал бы говорить о воскресении мертвых. А что если в его словах истина? Что если, в самом деле, душа человеческая не умирает вместе с телом, и, может быть, бессмертная душа Делии сейчас витает над ним в этой звездной темноте? В это мгновение ветерок коснулся его лица. Виргилиан вздрогнул.
– Делия, Делия, зачем ты меня покинула? – шептал он, храня где-то в самой глубине души надежду, что Делия слышит его призывы.
Так просидел он на камне весь остаток ночи. Рассвет поднимался над островом. Виргилиан рассмотрел сухую смоковницу, одиноко стоящую над тропинкой, камни и ниже темно-зеленые виноградники, белеющий в тумане городок.
В этот час в Сатале, на границе с Арменией, в лагере Пятнадцатого легиона пели утренние трубы.
Корнелин, в сопровождении трибунов, въехал в ворота лагеря. На площади перед преторием легионарии занимались военными упражнениями – метали копья в соломенные чучела, изображавшие врагов. Краснорожий центурион кричал неловкому новобранцу:
– Не так надо метать копье! Метай его не рукой, а всем телом. Смотри, вот так!
Центурион взял из рук растерянного солдата копье, вытянул вперед левую руку, отвалился всем телом назад и бросил оружие коротким рывком. Копье описало красивую дугу, точно радуясь своему полету, направленному умелой рукой, и тяжко вонзилось в соломенное чучело.
– Вот как надо метать копье! Сообразуйся также с движением ветра!
Центурион отошел, и в это время труба возвестила прибытие легата...
Под широким навесом солдаты чистили и скребли легионных коней. Галик, пафлагонец из Клавдиополя, о котором все знали, что он христианин, накладывал на тележку навоз и переругивался с товарищем, легионером Василием из Аппамеи, поклонником солнечного бога Митры. Разговор шел на религиозную тему. Раздраженный насмешками товарища, Галик говорил:
– Что есть твой бог? Огонь! Но пожелает Христос и погасит его, яко жалкий светильник! Тьфу!
– Никто не может погасить небесного огня!
Так они спорили о вере, один с вилами в руках, другой со скребницей, оставив работу. Они не заметили, что легат, в простом плаще, пылающий ревностью к службе, вошел на конюшню.
Корнелин услышал их теологический спор. Времена наступали странные. Новые веянья долетали и до грязного городишка Саталы. Как будто бы нетактично было наказывать людей за пристрастие к богословию. Но боги сами по себе, а служба сама по себе.
– Почему вы оставили работу? – спросил легат. – Центурион, скажи Ацию, чтобы он всыпал обоим по двадцать розог за нерадение.
Галик и Василий, один с вилами, другой со скребницей, растерянно смотрели друг на друга. Легат проследовал дальше.
Он осмотрел лошадей, повозки и запасы фуража, присутствовал на конном учении, проверил отчетные списки и потом возвратился верхом в Саталу, где они поселились с Грацианой, потому что ей мешали спать легионные трубы.
Медленно проехал он базаром, где портики странно мешались с ослиными криками и торговой суетой. Из далеких пустынь приходили сюда, по дороге в Диоскуриады, караваны верблюдов и варвары, живущие на берегах Гирканского моря, торговцы мехами из Херсонеса Таврического, персы и сирийцы, армяне, скифы и пафлагонцы.
У ворот своего дома Корнелин отдал лошадь конюху и, пахнущий потом, довольный порядком в лагере, бодрый, чувствуя сладостный голод, предвкушая удовольствие поцеловать прохладный лоб жены, он поднялся по ступенькам лестницы. Грациана Секунда, достопочтенная супруга легата, стояла у окна. Она смотрела на кипарисы и смоковницы, на черепичные крыши далекой Саталы и еще дальше, в ту сторону, где лежал Рим, где жил бледный непоседливый поэт, о стихах которого невозможно было забыть.
Жизнь текла своим чередом. Избранный императором Макрин сидел в Антиохии и то пылал жаждой деятельности, наводил порядки, распинал непокорных солдат на крестах, то впадал в уныние, в ничтожество. Меза не жалела золота, чтобы увеличить популярность внука. Ганнис распускал слухи, что Гелиогабал есть сын покойного августа Антонина, похож на него, как две капли воды[46]. В Гелиополе, в храме солнца, куда стекались солдаты Парфянского, любимого легиона Каракаллы, он шнырял среди молящихся и раздавал золотые:
– По всему видно, что вы добрые люди. Пойдите в таверну и выпейте за здоровье Гелиогабала Вассиана!
Солдаты смотрели на полученные монеты, а на них, как нарочно, было написано: «Марк Аврелий Антонин[47], император».
Маммея беседовала с Оригеном о воскресении мертвых, задаривала подарками влиятельные восточные общины христиан.
Сын Макрина Диадумениан, девятилетний цезарь и соправитель империи, готовился к своей печальной судьбе.
За розовыми колоннами перистиля шуршал фонтан. Струя воды вырывалась из пасти дельфина, радужно рассыпалась и падала тяжелым дождем в круглый бассейн. Под этим водопадом, как в жестокую бурю, в бассейне бился игрушечный кораблик. За домом, в оливковой роще хлопали крыльями и ворковали кипрские голуби. Вокруг было жарко, тихо и сонно. Над Антиохией плыли медленные облака.
Диадумениан сидел за столом черного дерева, заваленным свитками. Подпирая кулачком прелестную белокурую голову, мальчик со скучающим видом смотрел на облака, на фонтан, на маленькую галеру в бассейне. Рядом стоял его воспитатель Целиан, сухой лысый старик, с козлиной запущенной бородой философа, в белой тоге. Целое утро он бубнил Диадумениану о цивических обязанностях, о доблести римских мужей. Потом они декламировали гекзаметры «Энеиды».
Мальчик едва слушал учителя, пропуская мимо ушей его многословные комментарии. С тех пор, как его привезли сюда на корабле из Рима, отобрали игрушки и приставили этого нудного человека с рыбьими глазами, жить стало очень скучно. Наверное, те мальчишки, которых он встречал во время прогулок на лаодикийской дороге, не обязаны знать ни стихов Виргилия, ни географии Помпония Мелы. Босые, в одних коротких рубашонках, они катались на палочках по пыльной дороге, выпрашивали у прохожих оболы на имбирный пряник, а вокруг них вертелась, припадала на передние лапы, лаяла черная лохматая собака, и бедно одетая женщина, вышедшая из хижины, звала детей есть луковую похлебку...
– А теперь, благочестивейший Цезарь, да угодно тебе будет перечислить мне наименования легионов. Вчера ты изволил путать. Стыдно! Придет время, и легионы покроют твое имя неувядаемыми лаврами. Ты поведешь их в Скифию, или в Индию, или, может быть, в далекую Эфиопию. Кто знает? Они понесут твою славу до пределов киммерийских или до берегов океана, где погрузился на дно морское остров атлантов, о которых я тебе рассказывал в свое время.
Мальчик оживился и тоненьким голоском попросил:
– Расскажи мне лучше про Атлантиду! Ничего-ничего не осталось? А вдруг осталась какая-нибудь гора? Если бы поплыть туда на корабле... Плыть, плыть...
Диадумениан мечтательно посмотрел на небо, но строгий учитель еще раз потребовал перечисления легионов. Мальчик, все так же подпирая кулачком голову, вспомнил, как отец в серебряном панцире, прохладном при прикосновении, носил его на руках по рядам легионеров, заклиная легионы любить своего сына, и солдаты, грубые бородатые люди, пахнущие чесноком, винным перегаром, медью, кожей и звериными шкурами, кричали и целовали его маленькие руки. Они покроют его имя неувядаемой славой? Он откашлялся и тем же самым детским голоском, которым только что декламировал Вергилия, стал перечислять почетные наименования легионов: Первый Италийский, Первый легион Минервы, Первый Парфянский, Второй Италийский, Второй Парфянский, Верный до гроба, Второй дополнительный постоянный...
