Камиль Яшен - Хамза
И Хамза поднялся с кошмы и пошёл к Аксинье.
Сумерки накрыли степь, земля дышала свежестью и покоем.
А у подножья горы, как светлячки, зажглись вдруг алые "глаза" алайских тюльпанов... И неожиданно Хамза произнёс две поэтические строчки, словно нашёл какое-то чудо в природе: "Багрянец горизонта - это отражение сияния тюльпанов в зеркале небес? Или же вот этот алый блеск на просторах земли есть отражение зарева заходящего солнца?"
- Что ты сказал? - повернулась к нему Аксинья.
- Пойдёмте собирать тюльпаны, - тихо сказал Хамза.
- Догоняй! - засмеялась Аксинья и побежала вперёд.
Аксинья мчалась будто на крыльях и, оказавшись среди тюльпанов, упала в траву. Хамза, подоспевший к ней, повалился рядом. Оба дышали тяжело, запыхавшись то ли от бега, то ли от волнения...
Аксинья отдышалась первой и, взглянув на Хамзу, улыбнулась. И в следующий миг захохотала...
Потом поднялась и пошла собирать тюльпаны.
Хамза, зажав между зубами травинку, лежал на спине, глядя в небо.
Караваны последних светлых облаков плыли куда-то в неведомую даль. Вокруг царило таинственное и прекрасное безмолвие, которое, казалось, заключило в свои объятия всё сущее.
Только иногда в небесной выси возникали какие-то ярко освещённые точки - это парили степные жаворонки. Провожая заходившее солнце и стараясь как можно дольше оставаться в его лучах, они залетали всё выше и выше, всё выше и выше...
Вечерними голосами перекликались перепёлки, но даже их щебет не нарушал очарование безмолвия, более того - придавал ему какую-то необъяснимую прелесть.
"Джайляу!" - вдруг вспомнил Хамза, глядя на собирающую тюльпаны Аксинью, киргизское слово, обозначавшее степь, покрытую цветами и травами. И неожиданно он ощутил себя необходимой частицей всего огромного и восторженно торжествующего вокруг него живого земного мира.
"Ведь человек - это целый мир, - глядя на степь, на зелёный купол небес, подумал Хамза. - Человек сам чудо из чудес этого прекрасного мира... Есть ли что-либо более великое, чем мысль и фантазия человека?.. И абсолютно ошибаются те, кто говорит, что человек есть раб природы, что он слаб, ничтожен, точно букашка какая-то... Нет, скорее человек - это звено великой цепи, то нечто могучее, что придаёт смысл всему сущему. Философия о ничтожности человека просто кому-то выгодна и, возможно, даже служит на пользу... Но именно человек есть самое великое чудо природы..."
Мысли его прервал голос Аксиньи. С букетом ярко-алых тюльпанов в руках она появилась внезапно - будто вышла из заката.
- Вставай, хватит мечтать, - улыбнулась Аксинья, - уже темнеет. Нам надо идти, а то Степан будет беспокоиться.
- Если я с тобой, о чём ему беспокоиться?
- Но ты же болен...
- Я уже поправился...
Аксинья подняла свой букет над лежащим на земле Хамзой и начала сыпать на него цветы.
Хамза закрыл глаза...
Аксинья сыпала на него цветы.
...Он не помнил, как оказался на ногах. Взял Аксинью за руку.
Поднял на неё глаза. Она тоже смотрела на него... Никто из них не знал, сколько они смотрели друг на друга...
Всё остальное произошло вне их сознания и воли - он наклонился к ней и поцеловал её. И она ответила ему долгим-долгим поцелуем...
Они были опьянены степью, ночью, своей молодостью. Ничего не было в мире до них и после них. Никого не было в мире, кроме них.
Наконец она высвободилась из его объятий и... заплакала.
Они долго сидели молча. Трудно было говорить о чём-нибудь... Но вот Хамза, будто чувствуя за собой какую-то вину, сказал:
- Не смог я сдержаться, заставил тебя плакать, прости, Аксинья... - И он густо покраснел.
Аксинья грустно улыбнулась.
Бедный Хамза! Что он мог поделать с собой! Жестокая судьба с молодости мучила его. Лишив его Зубейды, она хотела обречь его на одиночество, которое стало вдруг нестерпимым для него.
Он тосковал по ласковому слову, по нежности. Неужто всю жизнь страдать? Все девушки, все молодые женщины сторонились его, избегали общения с ним. Но свет все ещё не без добрых людей, не без добрых душ... И одной из них была светлая душа Аксиньи...
Нет, нет! В её образе ему явилась Зубейда, вернулась старая любовь.
Бедный Хамза! Столько дней и ночей посещали его какие-то видения и наваждения... Казалось, что неприступные горы преграждают ему дорогу к жизни, что какие-то злые бураны и ураганы, которым, конечно, недоступно чувство милосердия, заметают перед ним путь к счастью.
Бедный Хамза! Даже на пороге перемены судьбы условности и ограничения воспитания продолжали терзать его сердце, пытаясь отдалить счастье. "Почему я не сдержался? - горестно думал он. - Почему пошёл на поводу своего чувства, проявил слабость?! Я, глупец, довёл дело до поцелуя... Неужели я так сильно полюбил её?.. О боже, ты столь воспламенил мою душу, что я, не вытерпев её жара и пыла, поддался чувству, - прости же меня за это!.. Но, великий аллах, если кто и заменит Зубейду, то, наверное, только вот эта чистая душой девушка... Весь пламень своего сердца, клянусь тебе, о аллах, я отдам Аксинье..."
Аксинья посмотрела на Хамзу печально, невесело.
- Плохо кончится всё это, - вздохнула она.
- Зачем ты так говоришь?
- У нас всё разное, а главное - вера наша разная...
- Моя вера - ты, Аксинья!
- И я бы хотела сказать такие слова, но... Нам не дадут быть вместе.
- Кто не даст?
- А кто обвенчает нас? Ведь без венца нельзя жить вместе...
- Да, никто... Ну и пусть! Нам достаточно нашей любви... Моё решение твердо, бесповоротно. Начиная с этого дня, я ради тебя готов на всё! Скажешь "пойдём", и я готов ради тебя пойти в русскую церковь. Ведь ты спасла меня там, на реке, подарила мне жизнь. Потерять тебя - всё равно что найти смерть...
Аксинья слушала Хамзу и думала:
"И я тоже ради него готова на всё... Если он хочет идти в церковь, то и я смогу пойти в мечеть, принять мусульманство и отказаться от своей веры".
Она встала и потянула Хамзу за руку.
- Пойдём и всё расскажем дяде...
Хамза поднялся.
И, может быть, для того чтобы он забыл все свои невесёлые думы, Аксинья сказала озорно:
- Я буду бежать до самой юрты... Если догонишь, поцелуешь ещё раз... А не догонишь...
И, помахав тюльпанами, побежала.
И Хамза, забыв обо всём, побежал за ней.
Степан Петрович Соколов после разговора с Сулейманом-аксакалом решил ещё на несколько дней остаться в степи. В очередной рейс ему нужно было отправляться только через неделю...
А если вызовут в полицию и спросят, где был? Не на маёвке ли? - ответит: возил племянницу на кумыс к киргизам поправить здоровье. А Сулейман-аксакал подтвердит это.
А вообще-то Степану было уже наплевать, вызовут его в полицию или нет. Злость против властей после разгона маёвки, горечь оттого, что из-за чьего-то предательства погибло несколько человек, переполняли сердце. Соколов готов был уволиться из депо и перейти на нелегальное положение. Вот только Аксинья...
Чабаны из уважения к гостям зарезали овцу, заложили тушу в казан. Вкусный запах киргизской шурпы щекотал ноздри.
Накрыли дастархан. Старший сын аксакала Хайдар с кувшином и тазиком в руках обошёл всех. После этого вытерли руки новым полотенцем. Две невестки Сулеймана внесли огромные блюда, на которых возвышались горой мослы, печёнка, мякоть, ножки, голова... Невестки торжественно поставили мясо на дастархан.
Сулейман-аксакал взял белое блюдо, наполнил его мягкими кусками, протянул младшему сыну Джамшиду.
- Это для женщин. Отнеси, сынок, - сказал он.
Блюдо унесли в белую юрту.
Сулейман начал нарезать мясо для гостей. Нетерпеливый Хайдар вытащил свой нож и проворно начал помогать отцу.
Наконец всё было готово. Сулейман кивнул, и началась еда.
Ели молча. Овца постепенно убывала. Степан уже был сыт по горло, но хозяева и не думали останавливаться.
- Степан-ака, почему ничего не кушаешь? - повернулся Сулейман-аксакал к Соколову.
- Как не кушаю?.. Рахмат, я уже сыт.
- Хамзахон, тут у нас на воздухе надо кушать много, не отставайте, - угощал гостеприимный хозяин.
- Больше не могу, - поблагодарил Хамза, вытирая руки полотенцем.
Но не тут-то было! Джамшид, придвинув к себе блюдо, наполнил свою ладонь кусками мяса и начал кормить гостей с руки. Хамза кое-как справился со своей порцией, но когда очередь дошла до Соколова, тот, глядя на пальцы Джамшида, сквозь которые стекало масло, побледнел...
Чабаны громко засмеялись: "Не бойтесь, Степан-ага! Такой обычай киргизов! Преподносят только дорогим гостям!"
Степан, как бы спрашивая совета, глянул на Хамзу, который молча показал, что можно и отказаться.
- У нас есть пословица, - сказал аксакал. - "Очутишься у котла - ешь дотла!"
И Степан решился...
Широко открыв рот и закрыв глаза, он вытянул вперёд шею.
И тут же почувствовал, что рот его битком набит мясом. На глазах Степана выступили слёзы. Но, уважая народный обычай, он яростно начал жевать, закрыв рот обеими руками. Хозяева юрты хохотали навзрыд, довольные, что Степан-ака не пренебрёг обычаем.
