Георгий Федоров - Игнач крест
— Почему ты думаешь, мудрейший, что новгородцы согласятся платить эту дань? — с любопытством спросил Бату.
Субэдэй усмехнулся:
— Наши лазутчики доносят — в Новгороде много ремесленников и купцов. Они торгуют с половиной вселенной. Им не война нужна, а мир. За этот мир они готовы будут уплатить хорошую цену.
— Да, — решительно подытожил Бату, — мы заставим их платить эту дань не один раз… — Тут какая-то новая мысль захватила его, и он глубоко задумался.
Наконец он сказал:
— Дорога на Дон свободна. Копыта наших коней не останавливаясь пройдут над землями урусов, как морская вода над песком. Отдохнем на Дону, а потом прямо на запад. Нас ждут богатства Киева, короля венгров, Польши, Чехии, Германии и многих других богатых стран. Так утверждают наши китайские советники и другие… Мы выйдем, наконец, к морю, как завещал нам Повелитель вселенной.
Сложив руки на груди, все бывшие в юрте закивали головами.
— Давно бы так, — проворчал Субэдэй и, ни на кого больше не глядя, в сопровождении своих «бешеных» вышел из юрты.
— Ты нуждаешься в отдыхе, не так ли? — милостиво спросил посла Бату.
— Служу великому хану! — выкрикнул Аджар.
— Ты верный слуга. Иди и выполняй священную волю своего хозяина, да продлится его царство вечно.
Аджар низко поклонился Бату, затем отвесил поклоны и на три стороны юрты, после чего попятился к выходу.
После ухода Аджара Бату знаком руки отпустил всех членов военного совета, в который входили и чингизиды, всех китайских советников, и юрта опустела. Только бесшумно сновали рабы-китайцы, приводя в порядок подушки, лавки, столы, унося остатки еды и посуды, да продолжали стоять на своих местах безразличные ко всему тургауты.
Глава XVII
СПАСЕНИЕ АЛЕКСАНДРЫ
Когда Аджар вышел из юрты Саин хана, он невольно вздохнул с облегчением. Очистительные костры у входа догорали. Стараясь не спешить, Аджар направился к шатру начальника стражи, где оставались его конь и оружие. Жеребца расседлали, накрыли теплой попоной, дали немного овса и воды. Аджар не очень торопился с отъездом — он хотел убедиться в том, что «приказ великого хана» будет исполнен. Отдав чэригу турсуки, чтобы тот наполнил их водой и провизией, сам стал седлать коня, внимательно оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что лагерь ожил. Отовсюду доносились крики ноянов и нукеров, топот выводимых коней, грохот повозок. Приказ об отступлении вступил в силу. Из палатки начальника стражи начали выходить люди. Первым появился Субэдэй в сопровождении «бешеных». Проходя мимо Аджара, Субэдэй взглянул на него, потом что-то сказал одному из своих телохранителей. Тот отделился от группы и вернулся назад. Субэдэй последовал дальше к своей юрте. Молодой ноян, у которого только начали пробиваться усики, положил руку на рукоять своей сабли, ножны которой были украшены рубинами, нагло посмотрел на Аджара и сказал:
— Мой господин, баатур Субэдэй, приказал тебе немедля явиться в его юрту.
— Никто не имеет права приказывать гонцу великого хана, но из уважения к твоему господину я выполню его просьбу.
Ноян, сделав приглашающий жест, повернулся и пошел. Аджар последовал за ним.
Большая белая юрта Субэдэя стояла на самом краю лагеря, почти сливаясь с бескрайними снежными холмами, освещенными косыми лучами заходящего солнца, бросающими глубокие тени. Над отверстием тоно в центре купола юрты крутился серый дымок. Ноян отодвинул шкуру снежного барса, прикрывавшую вход, отступил на шаг, пропуская Аджара, а сам остался снаружи. Напротив входа, склонив седую голову, стоял Субэдэй. На обе вытянутые руки его был наброшен синий платок-ходаг. В ладонях — чаша из березового корня, оправленная чеканным серебром, полная кумыса.
Так встречают самого дорогого гостя. Аджар низко поклонился, потом, вытянув вперед правую руку и поддерживая ее локоть левой — знак дружбы и чистоты намерений, принял чашу и осушил до дна. Крепкий четырехдневный кумыс густым хмелем ударил в голову. Аджар снял полушубок, аккуратно свернул его и положил напротив входа, в той части юрты, деревянная решетка которой была окрашена в синий цвет. Здесь Субэдэй усадил его, как и подобает самым почетным гостям, на низкую широкую лавку, покрытую тигровой шкурой. Просторная юрта полководца, в отличие от юрты Бату, была почти пуста, пахло псиной: в центре, где пылал большой очаг, освещая и обогревая одновременно, сидели два огромных рыжих пса с обрезанными ушами, насторожившись, рыча и скаля зубы. Повинуясь знаку хозяина, они легли, прикрыли мерцавшие зеленоватые глаза и опустили головы на вытянутые лапы. В западной, белой, части юрты находилась постель Субэдэя: на невысокий сундук были сложены шерстяные одеяла и шкуры, в изголовье — седло и небольшая подушка. Каждый из двенадцати решетчатых отсеков-ханов имел свой цвет. У северо-западного, фиолетового, — хана собаки — лежало оружие: несколько сабель, копья, луки, колчаны, полные стрел; в северо-восточном, зеленом, сидел за низким лакированным столиком старый сморщенный китаец — писец-бичэги, в зеленом же, расшитом драконами халате. На столе перед ним стояла баночка с тушью, кисточки для письма и стопка рисовой бумаги.
Усадив гостя, Субэдэй опустился возле него на подушки. Лицо его было непроницаемо и неподвижно.
— Я знаю, храбрый баатур Аджар, что ты очень устал, — негромко сказал он, — за время долгого пути из Каракорума, от императорского дворца самого великого хана Угэдэя, да продлит вечное небо его счастливые дни, что скрыты от посторонних глаз высоким земляным валом…
— О какой усталости может идти речь, когда до беседы со мной снизошел сам великий полководец Субэдэй! Только позволь напомнить тебе, что императорский дворец окружен кирпичной стеной, а земляным валом обнесена вся наша главная ставка — Черный лагерь.
— Да, да, — помаргивая, согласился Субэдэй. — Прости меня, старика, я стал все забывать, все путать, — сокрушенно закончил он. — Но позволь отнять у тебя еще немного твоего драгоценного времени, прежде чем ты снова отправишься в путь, чтобы как можно скорее добраться до берегов Орхона, мне очень нужен твой совет.
— Охотно дам тебе совет, если смогу, доблестный Субэдэй. Только все это больше похоже на допрос, а не на дружескую беседу. Я без оружия, сидит бичэги, который записывает за мной каждое слово.
Субэдэй всплеснул руками:
— Как, этот негодный мальчишка, ноян, позвал тебя прежде, чем ты получил свое оружие?! Я накажу его. Но тебе нечего беспокоиться — ты в гостях у друга. А бичэги — тут ничего не поделаешь, как ни горько, но приходится признаться — старость берет свое: я хорошо помню, что было много лет назад, а вот то, что произошло вчера или даже сегодня, забываю. Чтобы вкусить от плода твоей мудрости, я должен удержать все если не в своей дырявой памяти, то хотя бы на бумаге. Видишь ли, баатур, я хотел бы знать, как ты доложишь великому хану Угэдэю о времени встречи твоего коня и коня Саин хана здесь у креста, которым урусы отмечают перекрестье двух дорог. Это произошло в час тигра, я правильно говорю?
— Нет, доблестный Субэдэй, — как можно спокойнее ответил Аджар, — ты ошибаешься. Это произошло в час зайца.
— А я думаю, что солнце должно было осветить через тоно секцию тигра, когда ты приехал.
— Ты был бы прав, о мудрейший, если бы юрта стояла у нас в Каракоруме и дело было летом. А здесь, на севере, зимой все меняется.
Субэдэй поднял на Аджара внезапно налившийся кровью глаз и прохрипел:
— Э, да ты гораздо опаснее, чем я думал. — И он трижды хлопнул в ладоши.
Вошел молодой ноян.
— За то, что ты привел гонца великого хана ко мне до того, как ему вручили оружие, ты получишь четырнадцать палок, — сурово сказал Субэдэй.
Аджар не смог скрыть улыбку. Хозяин сделал вид, что не заметил этого.
— Не может ли достойный гонец великого хана, да продлится его царство вечно, дать мне еще раз взглянуть на пайдзу?
— Охотно, — ответил Аджар, отстегнул ремешок, продетый через круглое отверстие в пайдзе, и передал ее полководцу.
Субэдэй приблизил золотую пайдзу почти к самому лицу и стал читать вслух выгравированную надпись:
— «Вечною синего неба силою, имя хана Угэдэя да будет свято. Тот, кто не исполнит приказа, должен быть убит». — Тут он недобро взглянул на Аджара, потом единственный зрячий глаз полководца широко раскрылся, и из него медленно выкатилась и потекла по щеке мутная слеза.
Аджара липким холодом пронзило чувство смертельной опасности. Он пристально взглянул на Субэдэя, который не отрываясь продолжал смотреть на изображение кречета. При этом сам он напоминал хищную птицу, вырезанную из желто-зеленого нефрита, левый незрячий глаз был всегда прищурен и слегка моргал. Аджар знал, что перед ним военачальник, не проигравший за свою долгую жизнь ни одного сражения, человек, коварством и умом превзошедший самого Чингисхана.
