Павел Загребельный - Смерть в Киеве
- Говоришь: твои звери? Что ж - с боярыней наплодил их или как?
- С боярыней сплодил дочь Улиту да сыновей Петра и Якима. Боярыни нет, умерла, царствие ей небесное. Звери же мои, потому как на моей земле, и не изводятся, и никогда не изведутся...
- Разве не охотишься на них?
- Охочусь сам, а больше никому не дозволено. Поймали мои люди однажды соседа. Хотя и боярин - человек без значения, потому как земли у него с гулькин нос! Убил он зайца в моих лесах. Привели этого соседа ко мне с зайцем. Он, то есть не заяц, а боярин малоземельный, хотел было заговорить со мной, как ровня. С Кучкой Степаном! Тогда я поставил возле него двоих своих людей с топорами и велел ему съесть зайца сырым. А не съест изрубят в капусту. Съел! Еще и пальцы облизал!
- Князю хоть дозволишь ловы устроить в своих лесах? - спросил Юрий.
- Князь - мой гость.
Они поехали на ловы, убили нескольких крупных зверей, все было ладно. Должны были уже возвращаться домой, как вдруг Долгорукий заметил в лесу какую-то деревянную ограду. Он направил туда своего коня. Ограда тянулась в обе стороны, конца не было видно.
- Что это? - указал на колья рукой князь, обращаясь к Кучке, который не отставал от Долгорукого в течение всей охоты.
- Изгородь.
- Зачем?
- Все свои леса оградил, чтобы звери не перебегали к соседям.
- А слыхал ли ты о том, что я воспретил какие бы то ни было заграждения? Звери должны беспрепятственно ходить, куда захотят.
- Мои звери! - крикнул Кучка. - Все мое.
- Ну, так. Поразгораживали всю русскую землю на загоны то для людей, то для зверей. А надобно все разметать! Обрушить! - велел князь своим дружинникам.
Он первым соскочил с коня и, подавая пример, бросился к заграждению. Кучка свалился с коня, побежал за князем.
- Не смей, княже! - закричал он угрожающе. - Не тронь!
Но Долгорукий не слыхал его воплей, он уже ломал частокол, расшатывал опору, налегал грудью, всем телом.
- Не тронь, говорю! - взревел Кучка и, обнажив меч, занес его над головой. Он был неистов в своей ярости, в зверином рыке своем, младшие дружинники побледнели от испуга, кто-то из старших бросился на помощь князю, который не обращал внимания на рев боярина, продолжая налегать на одну из опор заграждения. Из всех, кто был поблизости, не растерялся лишь княжеский дружинник. Спокойный, хладнокровный, он мигом вставил стрелу в лук, натянул тетиву, и, как только боярин замахнулся изо всех сил мечом, приближаясь к князю, стрела поразила Кучку в самое сердце.
Сначала никто не понял, что случилось, только Юрий, возле которого упал боярин, окинул взглядом всех находившихся поблизости, увидел дружинника с луком, спокойно подозвал его к себе.
- Твоя работа? - спросил князь.
- Да.
- Зачем ты это сделал?
- Он хотел тебя убить, княже.
- Хотел ведь только.
- Если бы не остановил его, убил бы.
- Может, угрожал? Боярин любил угрожать.
- Видели все: убил бы тебя, княже.
- Как зовешься?
- Петрило.
- Убил ты моего друга великого и вельми знатного и повсюду боярина. За убийство надлежит тебе кара. Тяжкая и суровая.
- Знаю, княже, но спасал тебя.
- За то же, что спас меня от смерти, возьми вот эту гривну.
- Благодарение, княже, - Петрило склонился в поклоне.
- Это плата малая за спасение от смерти. Достоин ты большего. Но видеть тебя не могу теперь, ибо ты - убийца. Убил человека не в битве, не в честном бою, а коварством, сбоку. Поэтому должен покинуть дружину. Возвращайся в Ростов, покажешь гривну тысяцкому моему Гюргию, он наградит тебя надлежащим образом.
- Благодарение, княже.
- Теперь бери коня и уезжай.
Бывали такие случаи не раз и не два, они предавались забвению, ибо княжеская власть не чурается, когда нужно, насилия, однако то, что легко и просто забывалось в отношении других князей, не могло теперь быть поглощено забвением, ибо здесь речь шла про Юрия Ростовского, или Суздальского, как он сам себя охотнее называл, чтобы досадить хоть чем-нибудь вельможному боярству ростовскому. Речь шла о князе Долгая Рука, милостивом к убогим, щедром и добром для бедных и ненавистном для бояр, один из которых - к тому же едва ли не самых славных после боярства киевского - убит самим Долгоруким, по его велению, у него на глазах.
С того дня и начало вырастать это незначительное, собственно, в истории всей земли событие до уровня неистребимых, вневременных, вечных.
А Долгорукий, не придавая значения тому, что произошло, но и в наущение другим всем боярам, которые вздумали бы поднимать руку на великого князя, велел сыновей Кучки забрать и зачислить в младшую дружину, дочь же его Улиту, девушку пригожую и милую сердцу князя Андрея, отдал сыну в жены. Земли боярина Кучки стали княжескими землями, и самое название их Долгорукий уничтожил, назвал местность эту Москвою, по названию реки.
Боярский наговор быстро приспособился и к этим переменам, и говорено с тех пор, что князь Долгорукий велел убить боярина Степана Кучку в Москве. За что? За непокорность.
Но это будет потом, а тогда Долгорукий, распорядившись надлежащим образом, направился дальше на юг, в Киев; Петрило же, возвратившись в Ростов и представ перед тысяцким Гюргием, получил от него вместо вознаграждения, обещанного князем, вельми важное, можно сказать, высокое поручение. Именно в это время Гюргий снаряжал в Киев великий товар, порученный суздальскому боярину Василию. Товар должен был доставить в Киев 500 гривен серебром и 50 гривен золотом, которые тысяцкий Гюргий жертвовал Печерской обители на оковку раки блаженного Феодосия. Этим Гюргий хотел продолжить богоугодное дело отца своего Шимона, который жертвовал большие деньги на возведение Печерской обители, одновременно показывал свое богатство, но не столько и свое собственное, сколько земли Суздальской. Ибо если и не князь, а только тысяцкий жертвует от щедрости своей такое количество серебра и золота, то что же тогда это за земля и какой достаток господствует в ней! Для сравнения сказать бы можно, что в те времена чешский князь платил ежегодно германскому императору от своей земли 500 гривен и 120 волов.
Боярин Василий, которого снаряжали в дорогу, без особой радости воспринял высокое доверие Гюргия. Путь был далекий и неспокойный, через густые леса, широкие реки, непроходимые болота, поэтому боярин Василий проклинал жизнь и день рождения своего.
- Чего ради дом свой покидаю, - сетовал боярин, - и ради кого в путь сей горький шествую. От кого же, опять-таки, честь приму: не послан ни к князю, ни к иному какому вельможе. Что скажу или что возглаголю к той корсте каменной и кто мне ответит? И кто не посмеется моему безумному приходу?
Не следует думать, будто тысяцкий выбрал самого худшего боярина: все они были одинаковы. Поэтому Гюргий вельми возрадовался, когда предстал пред ним Петрило, человек, судя по его поступку, преданный князю всем сердцем своим. И вот тогда и послали Петрилу вместе с боярином Василием в Киев, и Петрило, собственно, должен был оберегать товар от татей и грабителей, отвечать и за серебро-золото, и за жизнь людей.
Боярина Василия мало утешало появление Петрилы. Он приговаривал уже и отправившись в путь:
- Зачем наш князь задумал такое богатство погубить? И какая мзда будет ему, когда гроб мертвого окуют? Неправедно добытое неправедно и затрачено будет.
Нарекания боярина натолкнули, видно, Петрилу на мысль малость урвать из того, что должен бы оберегать от нападений и ограблений. По дороге подохли у них кони. Петрило подговорил Василия взять часть серебра для покупки новых коней и на потребу людям, крайне изнуренным трудной дорогой. Потом напали на товар тати, ободрали на всех порты, забрали почти все серебро и золото, куда-то исчез и Петрило. Появился он лишь перед Черниговом, напоил боярина, уговаривая того, что все загладится как-нибудь по прибытии в Киев. Боярин сел на коня, но упал и разбился так, что не годен был рукой пошевелить. Петрило уложил его в насад и по Десне и Днепру привез в Киев. Когда стояли на Почайне, приехал туда князь Юрий, который уже был в Киеве с дружиной, увидел Петрилу и вельми удивился такой встрече; когда ж его бывший дружинник, печально поглядывая на князя, рассказал о злоключениях, испытанных ими с боярином Василием, Долгорукий опечалился и начал думать, как помочь боярину, так пострадавшему не по своей вине и, можно сказать, ради преданности своей. Тут Петрило умело подбросил князю свою собственную выдумку про сон, который якобы пригрезился боярину, когда везли его по Десне. Так, будто явился ему во сне сам блаженный Феодосий и сказал: "Не печалься и не плачь, сын мой. Вели, когда приплывешь в Киев, чтобы внесли тебя в Печерский монастырь, в церковь Богородицы, и положили на мою раку. К утру проснешься здоровым и обрящешь растерянное тобой серебро и злато".
- Сон вещий, - сказал Долгорукий. - Так надобно и сделать.
