Мария Воронова - Сестра милосердия
Все время в ее распоряжении, хочешь — читай, хочешь — спи, сама себе хозяйка. Сказочная жизнь! И как легко она бы променяла месяц этой сказочной жизни на час с Эриком!
Промелькнула мысль о самоубийстве, но додумать ее не позволило чувство долга. «Если я сегодня повешусь, то завтра на работу, скорее всего, не выйду. Замену найти непросто, сегодняшняя на вторые сутки не останется, и что? Как прикажете оперировать?»
Элеонора вдруг расхохоталась и решила приготовить себе чай. Все же есть место, где ее ждут, а раз так, надо жить.
На работе ее, кроме всего прочего, ждал еще выговор за «нарушение субординации и срыв операции». Будто Элеонора была не сестрой милосердия, а крупным военачальником и провалила штурм какой-нибудь крепости.
Прочитав приказ, она усмехнулась. Более матерый руководитель приписал бы ей «саботаж».
Старшая сестра заставила ее расписаться в какой-то книге и произнесла небольшую нравоучительную речь, которую Элеонора пропустила мимо ушей.
Она так любила свою работу, так хотела делать ее безупречно, что еще недавно этот выговор уязвил бы ее до глубины души. Сейчас же она сама удивлялась, насколько мало он ее трогает. Так, небольшая розочка на торте невзгод…
Выговор стал результатом конфликта с доктором Кропышевым. Это был просто фантастический дурак, то, что он служит в академии, можно было объяснить только с гуманистических позиций. Здесь, под присмотром опытных специалистов, у него было меньше возможностей отправлять пациентов на тот свет, чем в полку или в земстве. «Фельдшер из села Летальные Исходы» — так называл таких врачей Знаменский.
Разумеется, не все могут быть гениями, и Пирогов в хирургии всего один. У каждого свои недостатки, кто-то не имеет достаточно опыта, кто-то туговато соображает, кто-то неловко оперирует, а у кого-то слабая теоретическая база. Но все эти недостатки можно нивелировать в коллективе, если человек их хотя бы признает. В случае с Кропышевым глупость удачно сочеталась с тупым самодовольством, что делало его невыносимым и просто опасным. К несчастью, этот доктор обладал все же одним достоинством — он умел великолепно накладывать цинк-желатиновые повязки при трофических язвах. По крайней мере, удачно распустил по городу слух, что только он может это делать надлежащим образом. Все больные с запущенной варикозной болезнью обращались к нему и платили неплохие деньги. Со временем Кропышев стал богаче многих профессоров, поэтому не пользовался у коллег даже той снисходительной доброжелательностью, которая обычно сопутствует в России дуракам и неудачникам. Что ж, житейская сметка чаще сочетается с серостью, чем с талантом.
Элеонора ничего этого не знала, и когда другой доктор, угрюмый ординатор гнойной хирургии Крылов, попросил ее наложить такую повязку своему пациенту, она без всяких колебаний сделала это. И сделала, кажется, неплохо. Откуда ей было знать, что Крылов просил Кропышева, а тот отказал, потому что пациент не предполагал ему заплатить?
Она симпатизировала Крылову, мрачному молчуну средних лет. Он говорил так мало и так тихо, что казалось, каждое слово причиняет ему физическую боль.
Крылов, в свою очередь, ценил ее за то, что во время операции она всегда знает, какой инструмент подать и ему не надо лишний раз открывать рта.
Оперировал он очень изящно и прекрасно умел обезболить, так что пациенты сначала пугались его, но после операции проникались безграничным доверием. Ходил он враскачку, и Элеонора долго считала его бывшим моряком, пока не узнала, что Крылову во время войны ампутировали голень.
Узнав, что Элеонора сделала уновскую повязку, Кропышев пришел в бешенство. Еще бы, во-первых, под угрозой его монополия, а во вторых — стоит ли врачу гордиться тем, что ничуть не хуже делает простая медсестра?
Идти скандалить к Крылову он побоялся. Тот, хоть и был скуп на слова, некоторых прискорбных эпитетов все же не жалел, а при случае мог объясниться и жестами.
Поэтому все негодование вылилось на Элеонору. Кропышев орал, что она операционная сестра, вот пусть и сидит в операционной и носа не высовывает, и прочее в таком же базарном духе.
— И чтоб не смела! Не смела лезть куда не знаешь! — Кропышев тряс перед ее лицом пальцем, похожим на огурец.
Она молча выслушала внушение, больше похожее на истерику. Спорить с дураком бессмысленно.
Когда он, хлопнув дверью, умчался, Элеонора решила, что инцидент исчерпан, но история получила неожиданное развитие.
В ее дежурство Кропышев подал пупочную грыжу. Операция несложная, справится даже он, решила Элеонора и безмятежно стала готовить стол. Но вдруг заметила, как ее недруг, уже обработав руки, вдруг взял и почесал нос! Это просто невозможное движение для хирурга! Все равно что фрейлине на званом обеде у государя вдруг взять и высморкаться в скатерть, да что там, даже хуже!
Элеонора так удивилась, что поначалу не поверила своим глазам: уж не почудилось ли ей? Но Кропышев, словно отвечая не ее немой вопрос, повторил свой непристойный жест.
— Простите, вы случайно коснулись… — сказала она негромко, надеясь, что доктор поймет ее и быстро перемоется.
— Я не собираюсь заново травиться из-за ваших галлюцинаций, — оборвал ее Кропышев и протянул руки за халатом.
— Я совершенно точно видела, что вы коснулись… — она не могла вслух уличить его, что он коснулся собственного лица, это было слишком позорно. — Перемойтесь, пожалуйста.
— Не собираюсь!
— Я не могу дать вам халат, пока вы не перемоетесь!
Дальше последовал любимый аргумент всех тупиц: «да что вы себе возомнили?» — и предположение, что она сводит с ним личные счеты за справедливое внушение. Элеонора спокойно, все же больной был в сознании, ответила, что она всего лишь выполняет свои обязанности.
Неизвестно, чем бы это кончилось, но санитарка позвала Крылова, который мирно писал истории в ординаторской. Он пришел, послушал, полистал историю и прооперировал, потратив на это десять минут и ни одного слова.
История получилась некрасивая, прежде всего из-за пациента. Что он подумал о порядках в академии? Но она не могла допустить к столу хирурга с необработанными руками! Тем более что помыться заново ничего не стоило. Пупочная грыжа — это не кровотечение, когда счет идет на секунды и можно закрыть глаза на кое-какие условности. И она не позволила себе грубости, говорила почтительно. Что делать, если доктор такой дурак?
Человек, в голове которого было бы хоть на один нейрон больше, оставил бы все без последствий. Но Кропышев наябедничал старшей сестре, и та ухватилась за возможность наказать подчиненную. Крылову тоже хотели сделать выговор, но не нашли подходящей формулировки.
Несмотря на явную несправедливость, Элеонора решила не спорить. Те люди, мнением которых она дорожит, знают правду, а остальным все равно ничего не докажешь.
Но, как часто происходит в жизни, неприятность обернулась к великому благу. Через день после опубликования приказа с выговором ее вызвали к секретарю начальника академии.
«Интересно, что еще от меня нужно?» — равнодушно думала она, направляясь в административный корпус.
— Львова? — секретарша, приятная дама средних лет, не пожалела ей казенной улыбки. — Я тут приказ тебе на выговор печатала, смотрю, вроде знакомая фамилия. Тебе письмо три месяца лежит, а ты все не приходишь и не приходишь. Я уже выбрасывать собиралась.
— Письмо? — сердце в груди екнуло. — Но я не знала и не ждала писем… Почему же вы раньше не передали?
— Ну знаешь, милая моя! Откуда я знала, где ты работаешь? Что ж мне, по всей академии искать тебя? А если все начнут своим девушкам сюда писать?
Улыбка исчезла, и пухлый потрепанный конверт полетел Элеоноре чуть ли не в лицо. Она сразу узнала красивый, совершенно женский почерк Воинова. И мир в одну секунду изменился, словно запел вместе с ее душой.
— Спасибо вам огромное! Спасибо! — Элеонора едва не расцеловала секретаршу.
Она прижала письмо к груди и почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Лишь бы не разрыдаться…
Смена закончилась, и Элеонора вприпрыжку побежала домой. Ей почему-то захотелось открыть письмо в торжественной обстановке, насладиться каждым словом, каждой запятой. И немножко помечтать, пофантазировать о том, что же заключено внутри конверта. А вдруг Константин Георгиевич всего лишь пишет о том, что не хочет больше ее знать? Нет, нет! Письмо для этого слишком толстое…
Она сидела на своем широком подоконнике и гладила конверт, будто он был живым существом, и не решалась распечатать. Пусть еще немножко продлится ожидание чуда…
Боже, но почему она получила письмо только сейчас? Все это время Константин Георгиевич ждал ее ответа и думал, что она презирает его.
Что стоило секретарше найти ее? Да, она не обязана знать, где именно работает Элеонора Львова, но достаточно было позвонить в отдел кадров!
