Штандарт - Лернет-Холения Александр
За исключением самого императора… Два года спустя он написал письмо фельдмаршалу Кевессу, которое я помню наизусть.
Я вспоминал его в часы глубочайшей депрессии. Звучало письмо так:
«Уважаемый фельдмаршал барон Кевесс!
Я с сожалением узнал, что некоторые офицеры сомневаются в том, действует ли еще присяга. Она все еще действует. Я не освобождал армию от нее. Офицерам и солдатам было разрешено присягать вновь образованным национальным государствам без нарушения прежней клятвы. Обращения к моему октябрьскому манифесту и к ноябрьскому манифесту 1918 года здесь неуместны.
Согласно октябрьскому манифесту, адресованному, подчеркиваю, только Австрии, новые национальные государства утвердились в результате конституционного процесса, то есть по воле их народов.
Мое воззвание от 11 ноября 1918 г. было написано под давлением обстоятельств — в свете невозможности военного сопротивления революции. Такое сопротивление неизбежно привело бы к жертвам среди мирных граждан, но не помешало бы победе улицы. Оно недействительно, так как было порождено затруднительным положением. Позднее появились новые многочисленные факты, и обстоятельства складывались так, что следовало опровергнуть само существование этого воззвания. Для личного сведения я посылаю вам копию обращения, посланного Его Святейшеству Папе из Фельдкирха 24 марта 1919 года. Мой манифест для Венгрии от 13 ноября 1918 года устарел, поскольку в Венгрии восстановлена королевская власть. При том, что сам манифест никогда не подвергал сомнению личность главы государства.
Мое письмо должно храниться в строжайшей тайне, оно предназначено только для вас, уважаемый фельдмаршал барон Кевесс, чтобы вы могли использовать его как основу для разъяснений офицерам.
Вилла Прангинс, 29 июня 1920 г.»
Но, конечно, это было уже слишком поздно.
13
Когда я пришел домой и Антон открыл мне дверь, он тут же попытался вместо приветствия обвинить меня в том, что я оставил его в полной неизвестности. Реза, по его словам, спрашивала обо мне. Но чем дольше он говорил, тем сильнее выражение моего лица заставляло его умолкать. Он покачал головой, а я прошел в свою комнату.
Старик прибрался в доме. Кренневиль все еще не вернулся. Я лег в чем был на кровать и уставился в потолок.
Через некоторое время раздался звонок в дверь. Я слышал, как кто-то вошел в прихожую и минуту или две разговаривал с Антоном. Сразу после этого он впустил ко мне Резу.
Я лежал так еще мгновение, затем встал и пошел ей навстречу. На ней была бобровая шубка и маленькая шапочка. Мы посмотрели друг на друга. Я сказал:
— Боттенлаубен мертв.
— Я знаю, — сказала она, глядя в пол. — Антон сказал мне. Мне его очень жаль.
Некоторое время мы не смотрели друг на друга. Затем она взглянула на меня и спросила:
— Где ты был? Почему ты не пришел ко мне?
— Я должен был, — ответил я, — кое-что сделать. Но на самом деле мне здесь больше нечего делать. Я хочу завтра поехать на могилу Боттенлаубена.
Она промолчала, затем спросила:
— Разве ты не хочешь прийти к нам?
— Прости меня, — сказал я, вместо того, чтобы ответить на ее вопрос, — прости, что не предложил сразу, присаживайся.
Она коротко кивнула, но не села.
— Твои родители знают, — спросил я, — что ты здесь?
— Нет, — ответила она. — Но я думаю, они будут рады тебя видеть. Разве ты не хочешь сегодня выпить с нами чаю? Будет несколько человек, ты можешь с ними поговорить… и тебе не придется много разговаривать со мной. Я… я пришла только потому, что к нам приходил Антон и спрашивал о тебе. Я просто хотела узнать, вернулся ли ты. Иначе я бы вообще не пришла. Потому что ты так давно не давал мне на это права. Ты меня больше не целуешь… Я очень несчастна. Мне кажется, что ты больше не думаешь обо мне, и всякий раз, когда мы снова встречаемся, ты смотришь на меня как на незнакомого человека. Что я сделала, что ты меня больше не любишь? Почему ты сначала притворился, что любишь меня, а потом, когда я влюбилась в тебя, не хочешь ничего обо мне знать? Почему ты зашел так далеко, что смог делать со мной все, что хотел, а потом притворился, что больше меня не знаешь? Ты заставил меня тебя ждать, а сам не пришел! Чего ты добиваешься, мучая меня? Как ты мог внезапно забыть все, что говорил мне о любви? Зачем ты все это делаешь, Боже мой, зачем? Я, — воскликнула она, — тоже хотела бы забыть тебя, но не могу! С моей стороны может быть совершенно неправильно говорить тебе это, я знаю, что тебе это безразлично, и теперь ты можешь даже ненавидеть меня, но я ничего не могу с собой поделать, я люблю тебя!
Она кричала, как человек, который потерял власть над собой, потом она уронила руки, снова подняла, снова опустила. И не двигалась с места. Я смотрел на нее и сам не понимал, как я мог стать так равнодушен к этой ослепительно красивой девушке. Но теперь это было так. В следующее мгновение я забыл большую часть того, что происходило, я чувствовал, что меня здесь вообще нет, я все еще был где-то и продолжал разговор, начатый несколько дней назад с людьми, которых больше не было в живых. О Резе я понимал только, что она все еще очень далека от меня, что мне каждый вечер нужно скакать к ней, а ночью, на улице за Конаком ждут мои лошади, а потом ехать обратно — туда, где днем меня ждут Боттенлаубен и Аншютц. Что здесь делала Реза?
— Послушай, — наконец сказал я с усилием, — если ты рассказала обо мне своим родителям… то теперь они знают, что мы вернулись вместе, и Антон был у вас дважды… То есть мне крайне неудобно, если ты думаешь, что я был груб или что у меня есть причина скрываться. Я приду к вам. Вы будете, ты говоришь, пить чай? Иди домой, я последую за тобой. Прости, если ты чувствуешь, что я больше не тот, кем должен быть для тебя, но я не могу тебе всего объяснить сейчас, я думаю, вообще не смогу объяснить, я, конечно, попытаюсь, но ты не поймешь…
— Я не хочу понимать! — воскликнула она. — Ты можешь объяснять мне это еще десять раз, еще сто раз, и я все равно не пойму. Я даже не хочу этого слышать! В конце концов, я всего лишь женщина. Об этом ты все время забывал…
Она так изменилась, что я посмотрел на нее с тревогой. В ее глазах горело негодование. На самом деле потребовалась эта вспышка, чтобы заставить меня понять, что у нас с ней много общего.
— Так что же ты хочешь, — наконец спросил я, глядя в пол, — чтобы я сказал? Я не могу сказать ничего больше.
— Я хочу услышать от тебя, — воскликнула она, — что мне нужно уйти и больше не приходить к тебе. Потому что тогда я больше не приду!
— Я не хочу тебя терять, — пробормотал я. — Дай мне время!
— Время? Зачем?
— Не знаю… Но я чувствую, что нахожусь в таком состоянии, что не могу ответить на вопрос даже самому себе… Я чего-то жду… но не знаю, чего именно. Ничего не кончено…
— Отнюдь! Все кончено. Что может такого случиться, чтобы ты вернулся ко мне?!
— Я ничего не могу сделать, — сказал я, — кроме как снова попросить тебя проявить немного терпения… Прости меня, если я тебя обидел, хорошо? Если ты думаешь, что я что-то пропустил, возможно, что я все пропустил… и боюсь, что никогда не смогу это исправить… но я ничего не могу с собой поделать…
Я замолчал, а она смотрела на меня с болью в глазах. Я ожидал, что она скажет что-нибудь еще. Она шевелила губами, но ничего не смогла произнести.
— Реза… — сказал я и хотел подойти к ней, но она покачала головой.
— Определенно нет оправдания тому, — сказал я, — что я не видел тебя с тех пор, как вернулся…
Она сказала, но это больше было похоже на чтение по губам:
— Тебе не нужно больше приходить, если ты не хочешь.
— Конечно, хочу, — сказал я.
Она молчала.
— Правда? — наконец спросила она.
— Конечно, — ответил я и с этими словами притянул ее к себе и поцеловал, и на мгновение ощутил биение ее сердца своей грудью — там, где я прятал штандарт.
