Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс

— Подобное боле учинять не смей! Глянь на Пахома, целый день искал тебя по всему Кремлю и едва не заболел от расстройства, — кивнул на возившегося возле чугунка мастерового Павел. — Да и я, когда вернулся… Мне-то, представь, каково было?!

— Прости мене, тятко, тока ликёр ихний очен уж вкусен был, — шептала она ему на ухо нежно-нежно… Овчаров не верил своим ушам и был на вершине счастья.

Утром первого октября выпал первый снег, а на следующий день из Москвы в сопровождении многочисленного конвоя, в который вошли и гвардейцы Брюно, отбыл поезд с ранеными генералами и штаб-офицерами Великой армии, о котором говорил Овчарову де Флао. Стараниями Павла и Сокольницкого Кшиштофский оказался среди них. Третьего октября столицу покинул ещё один транспорт с ранеными офицерами числом в полторы тысячи душ, а днём позже в Тарутино прибыл курьер от государя с высочайшим повелением о наступательных действиях против авангарда Мюрата.

Как ни хотел светлейший отсидеться в Леташёвке, напитываясь резервами и игнорируя побудительные порывы своих генералов немедленно атаковать находившегося в Воронове Мюрата, ослушаться царского приказа не посмел. Обвинения в бездействии и трусости главнокомандующего и его «вечном сне» начали доходить до Петербурга. К тому же третьего дня казаки доставили донесение Овчарова о скором выступлении из Москвы главной Наполеоновой армии. Стратегия измора сделала своё дело и теперь стремительно теряла актуальность в глазах изголодавшегося до побед и жаждущего славы генералитета. Кутузов был вынужден признать, что затягивать долее с наступательными действиями чревато для его репутации. Вызвав к себе Ермолова, фельдмаршал распорядился провести рекогносцировку и, составив диспозицию, решил ближайшими днями ударить по Мюрату, что и случилось на рассвете шестого октября.

Как и в прочие дни, шестого октября Наполеон присутствовал на разводе в Кремле. С посинелыми носами, согнувшиеся в дугу и танцующие на лёгком утреннем морозце солдаты, коих гораздые на прозвища москвичи окрестили зябликами, строились во фрунт, когда прибывший в Кремль гонец доложил императору, что русские атаковали Неаполитанского короля. Спустя пару часов новый гонец известил Наполеона, что Мюрат был вынужден отступить, неся ощутимые потери в людях и артиллерии. Это известие оказалось последней каплей в чаше сомнений Бонапарта. Последовал приказ к выступлению, и на следующий день, седьмого октября Великая армия оставила Москву. Полковник де Флао по старой дружбе предупредил Павла о готовившемся в штабе Бертье предписании, поэтому появление в Арсенале их куратора лейтенанта с требованием сдать печатный станок со всеми «аксессуарами» он встретил подготовленным.

— Ежели дозволите, господин лейтенант, — обратился к нему Овчаров с уже припасённой отговоркой, — мы разберём машину и отдадим её вам чуть позже. В собранном виде станок трудно транспортировать, разве что уничтожить. А сейчас возьмите гравировальные доски и бумагу с краской, — с подкупающим прямодушием отвечал он.

— Хорошо, месьё Офшарофф, я зайду к вам после, часу в девятом, — забирая бумагу с краской и убранные в материю клише для изготовления сторублёвок, те самые негодные формы, кои они получили ещё в Смоленске. — Подвода для вас, мадемуазель Акюлин и месьё Пакома будет выделена. Надеюсь, о тёплых вещах вы позаботились?

— Не извольте беспокоиться, господин лейтенант, — бодро отвечал Павел, показывая рукой на огромную лисью шубу — подарок сержанта Брюно и пару медвежьих шкур, которые уступил ему за несколько золотых Пьер, тот самый гренадер, в караульне которого он нашёл Акулину.

— Что ж, превосходно. О пайке для всех вас я распоряжусь.

— Премного благодарен, господин лейтенант, — поклонился Овчаров и с облегчением выпроводил ставшего раздражать своей нефранцузской педантичностью куратора.

— До чего ж приставуч, однако! — запирая засов, в сердцах бросил он. — Собираем манатки и сматываемся отсюда! Французы вскорости заявятся за машиной!

— Ваше высокоблагородие желает взять с собою машину?!

— Нужные нам гравировальные доски, краску и бумагу я тоже не желаю отдавать, а то, что забрал лейтенант, нам уж не пригодится. Слава Богу, бумагой и краской полковник де Флао обеспечил нас с избытком.

— Значит, предполагаете печатать ассигнации и далее?! — не переставал сокрушаться мастеровой.

— Не задавай лишних вопросов, а лучше подсоби с разборкой сего славного механизма, а то и вправду опоздаем, — наседал на гравёра Павел.

— Акулина, мы уходим, быстро собирай вещи и пакуй их в узел! — бросил он отрез полотна девочке.

В отличие от Пахома, та всё ловила слёту.

— Идите, тятко, идите, разбирайте свою машину, а я здеся похлопочу! — заверила она Павла.

Спустя час станок был разобран и перетащен в подвал, туда же переехали сундук с краской, бумагой и досками, а также узлы с провизией и вещами. Лисью шубу, шкуры и заряженные пистолеты Пахом спрятал на чердаке. Там же схоронились Акулина с Овчаровым. Павел посчитал, что, используя круто стоявшую крышу здания и многочисленные оконца в ней, будет сподручнее наблюдать за ретирующимся неприятелем. Пришедший в урочный час лейтенант был немало удивлён исчезновением русских умельцев и станка, однако чрезвычайных мер по поиску беглецов не предпринял. О том, чтобы спуститься в подвал или заглянуть на чердак, никто и не помыслил. Накануне выступления французам было не до них, как и не до печатавшей русские ассигнации машины.

— Гляньте, тятко, гляньте, скока жидов понаехало! — возбуждённо указывала Акулина на характерно выглядевших мужчин, запрудивших Кремль своими кибитками и бричками.

«Что за звериное чутьё у сучьего племени!» — дивился бойкой торговле Овчаров. Как он успел заметить, евреев интересовали ценные предметы, кои вдосталь награбил за время пребывания в Москве неприятель, тогда как сами они предлагали тёплые вещи и провиант. Картины в золочёных рамах, скульптура, бронза, фарфор с хрусталём, иные «объёмные» раритеты обменивались на домотканые меховые порты, варежки, полушубки или говяжьи стяги с бочонками чёрных ржаных сухарей и солониной, которой поначалу французы брезговали.

Налюбовавшись на импровизированное торжище, Овчаров с Пахомом покойно разлеглись на медвежьих шкурах и, укутав Акулину в шубу, дружно предались сну. Гром барабанов и играющая музыка разбудили их. Из Кремля выходила гвардия. Вид у солдат был угрюмый и, невзирая на бодрящий звон литавр, победное настроение, казалось, навсегда покинуло их. В полдень из Кремля выступила блестящая кавалькада маршалов и генералов императорской свиты. В шитых золотом и серебром мундирах, шляпах с разноцветными султанами и плюмажами и медных касках на головах, в молчаливой сосредоточенности проезжали они площадь и, миновав Арсенал, бесследно исчезали в воротах. Наполеон находился среди них…

Три дня они коротали на чердаке, один Пахом спускался в подвал за едой. Девятого октября в Кремль вошли сапёры Молодой гвардии с шанцевым инструментом, фитилями и пороховыми зарядами с проводниками и приступили к рытью подкопов. «Вскорости взрывать зачнут», — следя за манипуляциями гвардейцев, подумал Овчаров и подозвал Пахома.

— Как стемнеет, надобно разведку произвесть.

— Хранцуз-то што удумал! Ужель красоту неземную извести хочет?! — попеременно смотря на споро орудующих лопатами гвардейцев и поднимая взгляд на дворцы и соборы Кремля, в великом укоре качал головою мастер.

С наступлением темноты Пахом с Павлом вышли из Арсенала, наказав Акулине ни под каким видом не отлучаться с чердака. В темноте слышался скрежет цеплявших камни и кирпичи лопат.

— Неприятель за ночь отроет подкопы, а утром взорвёт Кремль, — поделился своими соображениями Павел, приближаясь к Троицким воротам. — Караулы, однако, на месте! — живо подаваясь назад, с досадой воскликнул он.

Несмотря на гвардейскую форму, он не отважился проходить вооружённый до зубов пикет, да ещё в компании с Пахом.

— Стало быть, сделаем проход в башенных воротах Арсенала? — намекая на заваленные камнями ворота Надвратной Арсенальной башни, предложил мастер.