Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Э, да тебе новый толмач нужен! — расхохотался Меншиков,— Так и быть, определим поручика Романа
Корнева в толмачи к вашему высочеству, хотя полагаю, что сей наградой наш герой не очень будет доволен...
— Почему недоволен? — недоумевал принц.-- Он будет адъютант своего генерала и особа, приближенная к принцу...— Принц Гессен-Дармштадтский с детства приучен был говорить о себе в третьем лице.
— Хорошо, ваше высочество! Бери молодца! Хотя и жаль! Справный был эскадронный! — согласился Мотни-ков, вспомнив, как радовался государь прибытию принца.
— Всей Европе ведомо, что у шведа служит в войсках принц Виртембергский. Вот и у меня теперь есть свой боевой принц, Гессен-Дармштадтский! — сказал царь по прибытии принца, и Меншиков понял, что Петр, говоря о Квропе, говорит о той титулованной монархической Европе, где все породнены и знают друг друга сызмальства и куда мечтал войти со временем сам царь, оженив сына на какой-нибудь немецкой принцессе.
Вот почему отношение к принцу в армии было особое, и, когда Роман начал было упрямиться, Меншиков оборвал властно:
— Дура! Счастье свое не блюдешь! У принца ты все охватишь: и чины и награды. Ведь принц не токмо генерал, а персона! — И светлейший добавил со значением: — А за Канифера спасибо! Думаю, государь даст тебе дере-неньку и пожалует тебя, голоштанника, дворянством! Чего тебе еще надобно! — Светлейший бодро хохотнул и обратился уже к принцу: — А как поживает прекрасная пани, принц? Чаю, скучает без мужа-то? Немедля скачем к пани Елене — поздравить со счастливым избавлением от шведского плена! Да и цветы захватим! Красивые женщины любят цветы! Не так ли, мой принц?
Так Роман попал на ненавистную ему, как боевому офицеру, штабную службу. Правда, находясь при принце, он невольно практиковался в немецком языке и наслушался рассказов о походах принца против турок и французов. Принц пытался также обучить Романа картам, но скоро махнул рукой на своего адъютанта. Роман совсем не признавал картежной игры. В других же отношениях принц Дармштадтский был вполне доволен своим драгуном, и, хотя скоро к нему приставили второго адъютанта — немца, он не отпустил Романа из штаба. За поимку же шведского генерала и свое спасение принц представил Романа к капитанскому чину и награде за разведку.
— Как только государь явится в армию, я сам попрошу за тебя! — важно сказал принц и, подумав, прибавил: — Слово принца!
Головчино
Борису Петровичу Шереметеву, первому российскому фельдмаршалу и кавалеру ордена Андрея Первозванного, победителю шведов при Эрестфере, Дерите и Гумельсгофе, в ту туманную и дождливую ночь, со второго на третье июля 1708 года, снился сладкий сон. Словно скинул он десяток годков и стоит на площади Святого Марка в Венеции перед Дворцом дожей. Сон был цветной, и Борис Петрович ясно видел разноцветную радугу, повисшую над Венецианской лагуной. Другой конец радуги упирался в площадь Святого Марка, как раз на балаганы, где давалось улично& представление. Толпа зевак весело смеялась вокруг, и он сам стоял в этой толпе, а из балагана вышла комедиантка, и столь красива была та дева, что у Бориса Петровича перехватило дыхание. Как тогда в Венеции, так и сейчас во сне он щедрой рукой вытащил горсть золотых дукатов, и дукаты те звонко зазвенели на подносе, а Анжелика подставила ему сочные губы для поцелуя, и свежий ветер с Адриатики холодил кожу. Борис Петрович сладко причмокнул губами, сунулся было еще раз поцеловать сладкие губы Анжелики, да наткнулся вдруг на жесткую щетину своего денщика.
— Борис Петрович! Енералы пришли! Швед опять обманул и реку вброд перешел! Беда! — бормотал над ухом денщик, и от этого невразумительного бормотания Борис Петрович тотчас проснулся.
«Что за чертовщина! Вечор была страшная гроза, затем начался ливень, а ночью поднялся такой густой туман, что человека от человека не было видно. Как можно в такую погоду баталии разыгрывать! — сердито пронеслось в голове Бориса Петровича.— Сие противно всем воинским правилам и диспозициям,— убеждал он себя, но знал уже наверное, что все сказанное денщиком правда, знал, потому как вспомнил, что и при первой Нарве Карл XII атаковал тоже вне всяких правил и диспозиций — под прикрытием снежной вьюги. Теперь же он атаковал под прикрытием дождя и туманной ночи, и, прислушавшись, Борис Петрович явственно услышал на левом фланге звуки отдаленной артиллерийской канонады.— Не иначе как у Аникиты Ивановича Репнина и фельдмаршал-лейтенанта Гольца баталия началась...» Шереметев перекрестился, накинул кафтан, потуже затянулся фельдмаршальским золоченым шарфом и вышел из палатки спокойно, брюхом вперед, зная, что спокойствие — норное правило опытного полководца. У палатки фельдмаршала и впрямь собрался уже весь штаб, а из Климовичей прискакал командир второй дивизии генерал Алларт со своим штабом, так что человек сорок генералов и офицеров с явной тревогой обсуждали канонаду, доносившуюся через лес, с левого фланга.
— Господин генерал! — сердито обратился Шереметев к Алларту, давно раздражавшему его своим высокоумничанием.— Как смели вы без приказа бросить свою дивизию?
Высоченный немец заносчиво дернул плечом.
— Ко мне ночью перебежал еще один волох, чином ротмистр, — сказал он,— Говорит, что фельдмаршал Рёншильд готовит главный удар противу моей дивизии у Староселья. Посему мне потребен сикурс, герр фельдмаршал.— С высоты своего роста немец с явной насмешкой впирал на тучного российского фельдмаршала.
— Но атакует-то швед не правый, а левый фланг,— вымолвил Михайло Голицын.
— На левом же фланге шведский король предпринимает только частную демонстрацию, отчего и слышим канонаду у генерала Репнина! — Длинное, как у лошади, лицо Алларта исказила ироническая усмешка. По всему было ясно, что ученый немец явился к Борису Петровичу не столько за сикурсом, сколько для того, дабы распоряжаться и давать советы.
— Однако ваш волох может и соврать! А главный удар шведы все ж направляют против дивизии Аникиты Ивановича! — продолжал, заикаясь от волнения, Голицын, командующий гвардией и конной пехотой.
Борис Петрович с досадой теперь вспомнил, что и на вчерашнем долгом совете один Голицын выступал против усиления правого фланга. Все тогда решили, что князь Михайло по всегдашней своей гордости и своенравию просто не хочет идти в подчинение к немцу. Так порешил и сам Борис Петрович и вчера же приказал Голицыну с гвардией перейти от Головчина на правый фланг в подчинение к Алларту, оставив в центре, в команде генерала Ренне, только один полк конной пехоты. А теперь выходило, что Голицын, пожалуй, был прав, и шведы на правом фланге у Климовичей делали одну ложную переправу.
— Ежели шведы займут Климовичи, они раньше нас выйдут к Шклову и тем отрежут армию от Днепра. Посему сикурс потребен мне, а не Репнину! — жестко возразил Алларт Голицыну.
— Генерал Алларт принадлежит к той породе генералов, у коих самая опасная позиция та, где стоят они сами! — вслух и с явной насмешкой заметил Борис Петрович. И, обращаясь к побледневшему от злости немцу, сухо приказал: — Извольте, сударь, немедля вернуться к вверенным вам войскам! А ты, князь Михайло, возвращай гвардию в центр. Похоже, прав ты был вечор — снова обманул нас швед ложной переправой!
Борис Петрович сердито засопел от многодумья. Долговязый Алларт цаплей зашагал по мокрому лугу к лошадям, раздраженно постукивая тростью по ботфортам. «Скачут тут, советчики! — презрительно фыркнул вслед Шереметев.— Надо же додуматься: бросить вверенную ему часть и при первых выстрелах мчаться за сикурсом к командующему! Ох, грехи наши тяжкие! Набрали, как и под первой Нарвой, иностранцев с бору по сосенке, а они боле в тыл норовят, к интендантству поближе. Да еще советы давать горазды!»
Борис Петрович тяжко опустился на барабан и огляделся. Всю долину реки Бабич затянул такой густой туман, что хоть глаз выколи, ничего не видать. Одно точно — от Головчина, где три дня как стоял главный шведский лагерь, не стреляли. Зато слева, в той стороне, где за лесом стояли дивизия Репнина и драгунские полки фельдмаршал-лейтенанта Гольца, доносилась частая ружейная стрельба и густая артиллерийская канонада.
Борис Петрович хотел было уже обернуться и послать какого-либо генерала из своего многочисленного штаба к Репнину, дабы на месте разобраться в нечаянной оказии, как вдруг из пелены тумана вынырнул всадник, соскочил с лихого коня и по-мальчишески лихо сдернул треуголку. Сей лихой наездник оказался младшим адъютантом Репнина прапорщиком Дурным и, точно оправдывая свою фамилию, ничего толком не мог объяснить, кроме того что шведы в ночном тумане и под сильным дождем коварно перешли речку и захватили мост, так что генералу Репнину срочно потребен сикурс, дабы этот мост отбить!
