Иван Родионов - Жертвы вечернiя
— Не говорите такъ, не говорите... Вѣдь это ужасно... И ничего возразить я не могу вамъ... — въ отчаяніи прошептала сестра и, помолчавъ, добавила. — А все-таки у меня есть надежды... есть внутреннее убѣжденіе...
— Это ваше дѣло, сестрица.
— Да нѣтъ. Не все же погибло! Не всѣ же съ большевиками. Вотъ Добровольческая армія... казаки начинаютъ возставать... Вѣдь казаки тоже народъ.
— Да, народъ. Я самъ — донской казакъ. Казаки — менѣе развращенный, менѣе преступный, болѣе законопослушный и здравомыслящій народъ. И совѣсти у нихъ больше, домовитѣе, зажиточнѣе и даже культурнѣе они. Надъ казаками не сработали жиды, потому что по органическому противоположенію натуръ казакъ не выноситъ жида и не давалъ ему запакощивать свою землю. И потому Богомъ проклятому, отверженному племени абсолютно
не было доступа въ казачьи хутора и станицы. Замѣтьте, сестрица, это говорю я, который еще недавно не только не былъ антисемитомъ, но во времена студенчества всякому перегрызъ бы горло, кто позволилъ бы въ моемъ присутствіи хоть слово одно пикнуть противъ еврейскаго равноправія... Вотъ какіе мы бараны. Насъ, какъ попугаевъ или скворцовъ, насвистывали съ голоса разные либеральные учителя, профессора, наставники, будь они трижды анаѳемой прокляты! А читать считалось приличнымъ только разныя «передовыя» жидовскія газеты и книжки. И какъ подумаешь, какимъ великимъ обманомъ и низкимъ жидовскимъ предательствомъ была опутана вся русская жизнь! За нее-то и расплачиваемся и еще какъ расплатимся-то! И все это подъ вывѣской гуманизма, либерализ-ма, соціализма, демократизма, свободы, братства, равенства... Ахъ, проклятые шарлатаны! — Ну хорошо. Все это такъ. Ошибки. Но нѣтъ же непоправимыхъ ошибокъ... — Есть, сестрица. Вотъ я прозрѣлъ. Много ли такихъ? Милліоны еще слѣпы. — Но Добровольческая армія, казаки, офицеры, многіе изъ интеллигенціи...
— Э, есть о чемъ говорить?! Поздно. И казаки опомнятся и возстанутъ да поздно. Надо все дѣлать во благовременіи. Пѣсенка ихъ спѣта и пѣсенка ужасная... кровью, собственною кровью захлебнутся. Ихъ раздавятъ. О, ежели бы они не оподлѣли такъ же, какъ и вся Россія и раньше взялись за умъ и возстали хотя бы прошлой осенью! — воскликнулъ онъ съ глубо-кой тоской. — Иная картина была бы, совсѣмъ иная... — тихо прошепталъ онъ, покачивая головой. — Это — грѣхъ атамана Каледина. Мертвыхъ не судятъ. Господь ему судья, Но вмѣсто того, чтобы оправдываться передъ всероссійскимъ подлецомъ, предателемъ и провокаторомъ Керенскимъ въ своей вѣрности смрадной революціи, онъ собралъ бы съ развалившагося фронта своихъ казаковъ и тогда этому грязному бунту былъ бы капутъ. Вѣдь когда регулярная русская армія вся развалилась, казаки были въ полномъ порядкѣ, дисциплина держалась желѣзная. Всѣ чуяли надвигающуюся грозу, всѣ просились у атамана на Донъ на защиту своихъ очаговъ... Что онъ думалъ? Что онъ думалъ? Вѣдь на фронтѣ однихъ донскихъ конныхъ полновѣсныхъ полковъ было шестьдесятъ, болѣе полутораста отдѣльныхъ конныхъ сотенъ, тридцать пять легкихъ конныхъ батарей, не говоря уже о пластунскихъ баталіонахъ. Вѣдь это жъ была силища! Собери онъ подъ свое крыло всю эту силу и ранней осенью подними перначъ[9]
— Красные-то красные, только казаки, а не солдаты и не матросы. И жидъ свое дѣло сдѣлаетъ. Руками русскихъ, пользуясь их глупостью и подлостью, уничтожить Россію. Несомненно, въ жидовскіе планы завоеванія и уничтоженія Россіи въ первую голову входитъ истребленіе всей русской интеллигенціи, которая сама того не подозрѣвая, усердно лила свою воду на жидовскую мельницу, всѣми силами помогала жидамъ развращать и губить Россію. Жиды послѣдовательны. Теперь въ ней, въ этой пустоголовой интеллигенціи, надобность миновала. «Мавръ сдѣлалъ свое дѣло, мавръ долженъ уйти». Мало этого, эта да на Москву... Что было бы! Вѣдь все многострадательное русское офицерство примкнуло бы къ этому крестовому походу противъ кровавой жидовской пятиконечной звѣзды... Что большевики могли противопоставить казачьей силѣ? Банды дезертировъ, матросовъ, рабочихъ и крестьянъ... Плетьми перепороли бы эту подлую революціонную сволочь, а жидковъ и полужидковъ — теперешнихъ вершителей русской жизни — всѣхъ этихъ гадовъ — Бронштейновъ, Лениныхъ, Апфельбау-мовъ, Либеровъ, Дановъ, Керенскихъ и иже съ ними перевѣшали бы... — Ну, а теперь поздно? — Поздно. Добровольческая армія, молодежь, казаки будутъ истреблены. Это только Давиду удалось убить Голіафа пращей. Большевики — не дураки, они сорганизуются, помогутъ имъ въ этомъ всѣ: и друзья наши, и враги у нихъ цѣлый великій государственный аппаратъ, деньги, миогомилліонный дуракъ-народъ. Казаки потеряли свою войсковую организацію, а громадная масса фронтовиковъ, т. е. самый боеспособный элементъ, перешелъ къ большевикамъ на свою окончательную гибель. Ихъ обманули. Вѣдь кто же насъ выгналъ съ нашей прадѣдовской земли изъ родного Новочеркасска? Не красная же мразь, которую мы, горсть людей, били, какъ хотѣли, а свои же одурѣвшіе станичники-фронтовики съ войсковымъ старшиной Голубовымъ и подхорунжимъ Подтелковымъ во главѣ..
— Развѣ не красные? интеллигенція, подъ ежечаснымъ, опытнымъ воздѣйствіемъ «благъ» революціи, можетъ, подобно мнѣ, поумнѣть, опомниться и оказаться имъ опасной. И они, не задумываясь, истребятъ ее подъ разными революціонными лозунгами руками русскаго быдла, истребятъ всю безъ остатка нашу несчастную жертвенную учащуюся молодежь, вотъ этихъ Матвѣе-выхъ, Ивановыхъ, Петровыхъ — будущую интеллектуальную силу Россіи, истребятъ и казаковъ, потому что казакъ скорѣе умретъ, чѣмъ пойдетъ подъ ярмомъ пархатаго жида. Мерзавцы они, оподлѣли теперь, но не забывайте, что они никогда не были рабами и имѣютъ свою собственную героическую исторію...
— Что вы говорите? Что говорите? Это ужасно, это невозможно... Что же тогда дѣлать? Какъ жить? — вся трепеща, точно отмахиваясь отъ страшныхъ призраковъ, прошептала взволнованная сестра.
— Передъ смертью не лгутъ и не зубоскалятъ, сестрица. Попомните мое слово, я сегодня умру, а вы, можетъ быть, останетесь жить и все, все увидите... — съ страстнымъ убѣжденіемъ воскликнулъ Нефедовъ.
— Господи, Господи, да что же это?
— И обратите вниманіе, сестрица, на то, что ни среди насъ, ни среди большевиковъ въ боевыхъ рядахъ жидовъ нѣтъ. Что они — презрѣнные трусы, это всему міру извѣстно. Но тутъ есть еще и свой расчетъ. Своихъ «дитю» жиды берегутъ для будущаго. И вотъ, когда истребятъ насъ, всю чисто русскую интеллигенцію и молодежь, на пиръ жизни изо всѣхъ поръ земли, отовсюду, откуда даже и не подозрѣваешь, повылѣзутъ жиды и жиденята. И этой лопоухой, мокроглазой арміи будетъ несмѣтная сила. Вѣдь они плодовиты, какъ морскія свинки и со временъ еще фараоновъ не любятъ, чтобы ихъ считали. На самомъ дѣлѣ на землѣ этихъ пейсатыхъ, крючконосыхъ человѣкообразныхъ гораздо больше, чѣмъ значится по самой точной статистикѣ. Они будутъ отъ лица будто бы народа вершить все русское дѣло, т. е. такъ же, какъ сейчасъ уже продѣлываютъ у большевиковъ. Это тоже будетъ очередное грандіозное мошенничество. Этимъ только они и живутъ. На это они неподражаемые мастера. И накинутъ они такой арканъ на шею русскаго быдла, что тотъ во вѣки вѣковъ не сброситъ этой цѣпи. И чортъ съ нимъ. Мнѣ ни капельки не жаль. Онъ достоинъ такой участи. Пусть до кровавыхъ слезъ протрутъ ему безстыдные, алчные глаза. Не сдобровать потомъ и жиду. Это — законъ возмездія. Я же лично теперь уже не хочу влачить существованіе на этой прекрасной планетѣ, да и противъ судьбы, какъ противъ рожна, не попрешь. Довольно. «Насыщенъ днями» выше горла. Послѣ того, что видѣли мои глаза, что перечувствовалъ сердцемъ, переболѣлъ душою и позналъ умомъ, мнѣ рѣшительно ничего не надо и ничто не страшно. Умереть сумѣю, хотя... конечно, умереть, какъ скотина подъ обухомъ... чтобы тебя терзала и волочила по землѣ грязная толпа воровъ, убійцъ и пьяницъ... ужасно... не хотѣлось бы... Вся природа моя возстаетъ... Но! — Онъ сдѣлалъ энергичный, но безнадежный жестъ рукой.
Дѣвушка хотѣла что-то сказать и только открыла было ротъ, какъ ея слухъ поразилъ отдаленный выстрѣлъ, затѣмъ донеслось нѣчто вродѣ недружнаго залпа.
Александра Павловна вздрогнула и, точно защищаясь отъ удара, поднесла одну руку къ лицу, другую безжизненно опустивъ вдоль тѣла, съ огромными, неподвижными глазами прислушалась.
— Начинается... Прологъ... Занавѣсъ поднимается... — глухо проговорилъ Нефедовъ. Лицо его было блѣдно и серьезно, глаза горѣли. — Ну нечего дѣлать, надо готовиться въ послѣдній путь. Благо, багажа туда никакого не надо... Можно совсѣмъ налегкѣ...
