Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша
Не это ли было причиной дурного расположения духа, выказанного им во время обеда? Для Бонапарта Сийес насквозь прозрачен. Улыбается одна Жозефина, но ее улыбки адресованы скорее хозяину дома. Весьма раздосадованный экс-аббат исчезает сразу после того, как встают из-за стола, и на прощание бросает Гойе:
— Вы заметили, как вел себя этот маленький наглец с членом правительства, которое должно было бы его расстрелять?
Вернувшись, Бонапарт объяснит Жозефине, а наутро повторит Бурьену:
— Я нарочно не замечал Сийеса и видел, в какое бешенство привело его подобное презрение.
— Вы уверены, что он против вас?
— Еще не знаю, но этот человек — педант и мне не нравится.
Бонапарт, безусловно, находит Сийеса антипатичным.
«Врожденная непредрасположенность, которая исключает для него общение с женщинами», не могла, конечно, не способствовать этому чувству. Экс-аббат медлителен и вял, манера обращения у него ледяная. К тому же, от него разит чванством. Когда-то, отправляя мессу для герцога Орлеанского, он заметил, что принц вышел во время службы. Сийес тут же остановился и покинул капеллу, громко бросив:
— Я не совершаю мессы для всякого сброда.
Бонапарт без обиняков излагает Гойе свои впечатления:
— Встретив Сийеса у вас в гостиной, я был удивлен почти так же сильно, как по возвращении во Францию, когда узнал, что она еще под властью Директории. Отказавшись войти в нее, когда она создавалась, он сделал себе честь. Если вы не будете начеку, председатель, этот лицемерный поп выдаст вас загранице.
Затем он перешел в атаку и бросил то, что безвременно скончавшийся Альбер Оливье[189] очень метко определил как «крючок для того, чтобы предложить себя».
— Когда я приехал в Париж, масса добрых граждан уверяли меня, что во время отставки Ребеля они жалели о том, что я не во Франции. Но если это несчастье, его нетрудно исправить.
Гойе не клюет на крючок даже при мысли, что, став супругой директора, Жозефина могла бы переселиться поближе к нему, Гойе. Он настороженно отвечает:
— Не сомневаюсь, что вы собрали бы все голоса, если бы вашему избранию не препятствовала точная статья конституции, Защитив Республику, вы, безусловно, предназначены когда-нибудь встать во главе правительства, устойчивость которого непрерывно обеспечивают ваши победы. Но наш общественный договор властно требует возраста в сорок лет для вступления в Директорию.
— И вы тоже намерены строго придерживаться этого формального требования, которое может лишить Республику людей, способных не только защищать ее, но и управлять ею?
— Генерал, ничто в моих глазах не может извинить покушение на такое требование.
— Председатель, это значит связывать себя мертвящей буквой!
Эта буква превратит в политический труп нашего директора, слишком добропорядочного и мелочного буржуа, который не желает вспоминать, что он когда-то был якобинцем. Его нейтрализуют с помощью Жозефины и в нужный, вернее, в последний момент попытаются — опять-таки при ее содействии — увлечь его за собой.
Итак, лучше сговориться с Сийесом и разработать идею «консульства», тем более что несколькими днями позже Гойе неуклюже выступит на защиту Бонапарта, когда все пять директоров вызовут его и начнут упрекать в том, что он бросил свою армию за тысячу лье от Франции.
В этот день Бонапарт показал зубы:
— Здесь заявили, что я достаточно удачно уладил свои дела в Италии, чтобы больше туда не возвращаться. Это недостойные речи, и мое поведение на войне не дает для них основания.
Затем, глядя на Барраса, он бросил:
— К тому же, если уж я и устроил так удачно дела в Италии, то, значит, составил себе состояние не за счет Республики.
Тут слово взял Гойе:
— Не знаю, кто передал вам оскорбительные для вас речи. Здесь никто не вменяет вам в вину поведение в Италии, но должен вам заметить, что, командуя армией от имени Республики и ради нее, вы могли осуществлять завоевания только во имя нее и ради нее; что драгоценные предметы в багаже командующего принадлежат ему не больше, чем курица в ранце несчастного солдата, которого он расстреливает за мародерство. Если вы действительно составили себе состояние в Италии, это могло быть сделано лишь за счет Республики.
Действительно, не говоря уже о combinazione[190] Жозефины, Бонапарт привез из Италии два миллиона золотом. Однако присутствие Барраса должно было бы принудить Гойе к молчанию; в доме повешенного не слишком желательно говорить о веревке! Тем не менее Бонапарт с апломбом заявляет:
— Мое пресловутое состояние — басня, в которую верят лишь те, кто ее выдумал.
— Директория убеждена, генерал, что самым большим сокровищем, вывезенным вами из Италии, являются лавры, которыми вы увенчали себя, и мы изъявили желание побеседовать с вами лишь для того, чтобы предложить вам возможность стяжать новую славу. Такой генерал, как вы, не может пребывать в бездействии, когда армии Республики повсеместно сражаются и побеждают. Директория предоставляет вам выбрать армию, командование которой будет возложено на вас.
Сийес по-прежнему обозлен презрением, выказанным ему кандидатом в диктаторы, Еще до заседания он уточнил свою мысль:
— Вместо того чтобы жаловаться на его бездеятельность, поздравим себя с этим: нам надо не вкладывать оружие в руки человека, чьи намерения столь подозрительны, не стремиться найти для него новую арену славы, а перестать заниматься им и постараться по возможности сделать так, чтобы о нем забыли.
* * *Бонапарт чувствует: надо перейти мост и, несмотря на все свое отвращение, стакнуться с Сийесом. Ни тот ни другой не могут и не решаются сделать первый шаг.
К счастью, Редерер[191], которого вдохновляет мысль о том, что он называет патриотическим заговором, и который провел с Людовиком XVI последнюю ночь его королевской власти, жаждет провести с Бонапартом первую ночь его диктатуры. С помощью Талейрана он начинает тайно посещать Сийеса.
«Талейран каждый вечер по два раза возил меня в Люксембургский дворец, где квартировал Сийес в качестве директора. Когда он убеждался, что у Сийеса нет и не будет никого постороннего (чтобы не вызывать подозрений у четырех своих коллег, живших, как и он, в маленьком флигеле Люксембурга, он никогда не запирал у себя двери), меня, оставшегося в карете, уведомляли об этом, и мы — Сийес, Талейран и я — совещались втроем. В последние дни я посещал Сийеса уже открыто и даже обедал у него».
Таким образом удавалось не сводить лицом к лицу — по крайней мере, в данный момент — двух главных действующих лиц государственного переворота.
Бонапарт решил переманить на свою сторону Бернадота. За сближение их взялись Жозефина, Дезире, бывшая невеста ее мужа, и Полина. Г-жа Бонапарт приглашает Бернадота на улицу Победы.
— Необходимо сменить правительство, — несколько чересчур поспешно объявляет Бонапарт.
— Сменить его невозможно, — отвечает Бернадот.
После ухода мужа Дезире Бонапарт устремляется в кабинет, где работает Бурьен. С трудом сдерживаясь, он восклицает:
— Вы понимаете Бернадота? Вы только что проехали со мной через всю Францию, вы видели, какой подъем вызвало мое возвращение: вы сами мне сказали, что видите в этом энтузиазме желание всех французов выйти из катастрофического тупика, куда нас завели наши неудачи. А Бернадот, карикатурно все преувеличивая, нахваливает блестящее и победоносное положение Франции! Он говорил, что русские разбиты, Генуя занята, что по всей стране формируются бесчисленные армии. И еще невесть что — враги внешние, враги внутренние; при последних словах он уставился на меня, да и у меня самого взгляд выразил лишнее… Но терпение: груша скоро поспеет! Вы знаете Жозефину, ее изящество, ее ловкость; она была с нами в гостиной. Испытующий взгляд Бернадота не ускользнул от нее, она перевела разговор на другую тему. Бернадот увидел по моему поведению, что с меня довольно, и ушел. Ладно, работайте; я возвращаюсь к Жозефине.
Однако спустя несколько дней муж Дезире возвращается на улицу Победы. Бонапарт принимает его в присутствии жены, падчерицы и секретаря. Разговор опять не клеится.
— Да, генерал, — почти кричит Бонапарт, — да, я предпочту жить в лесу, нежели в обществе, где никто не чувствует себя в безопасности.
— Ох, Боже мой, да какой безопасности вам еще надо! — отвечает Бернадот.
Жозефина опять вмешивается и отводит разговор от опасной темы.
На деньги, привезенные из Италии, Жозеф приобрел поместье Мортефонтен. Бонапарт с Жозефиной собираются провести там два дня — 2 9 и 30 октября. Накануне они отправляются во Французский театр. После спектакля они сталкиваются с Бернадотом.
— Не зная, ей-Богу, что ему сказать в первую минуту, — признается Бонапарт Бурьену, — я спросил, примет ли он участие в завтрашней прогулке. Он ответил утвердительно; тогда — мы как раз проезжали мимо его дома на Цизальпинской улице — я без обиняков попросил его угостить меня чашкой кофе и добавил, что буду счастлив провести с ним несколько минут. Мне показалось, что он доволен этим.
