Дороти Даннет - Весна Византии
Он говорил об этом со всей уверенностью, чтобы Мариана де Шаретти не заподозрила то, что было давно уже ясно ему самому: Николас, невзирая ни на какие обещания, ни единого слова не скажет ни Юлиусу, ни Тоби о том человеке, который стоит за спиной у Пагано Дориа.
* * *Мариана де Шаретти со своей свитой уехала через неделю. Грегорио провел с ней немало времени перед этим долгим путешествием, требовавшим основательной подготовки. Теперь, когда он был в курсе всех дел хозяйки, их отношения оставались столь же ровными и даже стали еще более сердечными. Вероятнее всего, Мариана де Шаретти чувствовала признательность к своему стряпчему за его решимость при первой же встрече допросить и предостеречь лорда Саймона. Компания Шаретти не была беззащитной…
Грегорио не знал, когда эта встреча может состояться. Герцог Филипп и впрямь намеревался созвать капитул ордена Золотого Руна во Фландрии, и среди рыцарей, которые прибудут на это собрание, были Франк и Генри ван Борселен, родичи Кателины, супруги лорда Саймона. Наверняка и сама она вместе с мужем прибудет из Шотландии.
Все эти новости очень тревожили демуазель.
― Горо, пообещай, что будешь осторожен и напишешь мне, как тут все прошло.
― Законники всегда осторожны, ― заверил он. ― Жаль, я не могу поехать с вами в Дижон.
― Нет, мы ведь уже говорили об этом. Я напишу… А ты лучше отправляйся потом в Венецию, сними там подходящие помещения и постарайся отслеживать все известия с Востока. Если ты понадобишься мне во Флоренции, я дам тебе знать, и уже через неделю ты сможешь быть там. А если я вернусь домой, то ты будешь как раз на полпути между Брюгге и Трапезундом.
Звучало вполне логично. К тому же демуазель сама это предложила.
― Так вы и впрямь хотите, чтобы я поехал в Венецию?
Сегодня Мариана была бледна и чувствовала себя очень усталой. Весь день она провела в особняке Адорне, ― именно они вызвались приютить ее дочь Тильду на время отсутствия… И все же в тоне женщины сквозь усталость пробивалось нечто еще, и Грегорио повторил вопрос, сформулировав его чуть по-другому:
― Есть ли какие-то иные причины, зачем я нужен вам в Венеции? Как некий противовес генуэзцам и Дориа?
― Да, это было бы разумно, ― подтвердила Мариана, но тут же добавила: ― Я просто хочу, чтобы ты наблюдал за всем, что там происходит. Я опасаюсь венецианцев.
― Опасаетесь? Но ведь именно Венеция затеяла все это предприятие. Они предложили нам договор по квасцам и сказали, что Флоренция нуждается в консуле. Николас не увидел тут никакой опасности. Он даже разместил в Венеции свои деньги.
― Может, я и ошибаюсь, ― предположила демуазель. ― Но ведь они с самого начала словно подталкивали нас. Этот одноногий грек… Цено… и… все остальные. Конечно, им нужны наемники Асторре. Это обеспечит безопасность в Трапезунде. Кроме того, им нужен человек, который разделил бы с ними риск морских перевозок… который закупал бы шелк-сырец и укреплял торговлю с императором… который одинаково связан был бы с Венецией и Генуей… У них могло бы даже появиться желание… перетянуть компанию Шаретти на сторону Серениссимы и рассорить нас с генуэзцами, ведь мы были их союзниками до этой истории с Пагано Дориа…
― Из-за одного человека мы не переменим отношения ко всем генуэзцам в целом, ― возразил Грегорио. ― И особой опасности со стороны Венеции я также не вижу. Она нуждается в нас.
― Вот в этом-то и кроется опасность, ― заявила Мариана де Шаретти. ― Мы нужны ей в Трапезунде. Венеция толкает нас туда. Она посылает на Восток Николаса… Грек не зря заинтересовался им с того самого дня, как увидел его в Дамме. Не думаю, что мы сумеем возвратить Катерину домой, ибо никто не хочет, чтобы Николас повернул обратно.
― А Саймон… ― внезапно голос Марианы задрожал. ― Может ли случиться, чтобы Венеция использовала Саймона?
― Нет, вам уже мерещатся всякие ужасы, ― поспешил успокоить ее Грегорио. ― Сядьте, демуазель. Я налью вам вина. Демуазель…
― Прости. Я слишком устала… ― Помолчав, она добавила: ― Я лишь хотела, чтобы он был счастлив, как в прежние времена…
― Люди, наделенные столь редким даром, обычно его не теряют и в зрелости, ― заметил Грегорио. ― Он должен был проявить себя на широких просторах… а Венеция просто открыла дверь. Иначе это сделал бы кто угодно другой. Что бы ни случилось дальше, Николас справится и вернется к вам целым и невредимым. ― Он не знал, поверила ли ему Мариана, но внешне она как будто успокоилась, даже взяла бокал вина и начала болтать о каких-то мелочах. Затем взяла плащ, письмо и вернулась к себе.
С того дня они больше никогда не оставались наедине. В день отъезда он вместе с другими работниками компании проводил хозяйку до городских ворот, куда явились также старшие члены Гильдии и торговцы, чтобы пожелать Мариане де Шаретти доброго пути.
Тильда также ехала с матерью до самых ворот, и сидела с ней на одной лошади. На выезде из города они обнялись в последний раз и расстались; Адорне увел девочку с собой.
У представителя компании Медичи на плаще была приколота черная траурная лента. Прощаясь с ним, Мариана осведомилась о причине.
― Благодарю вас за сочувствие, мадонна, но смерть пришла не в мою семью, а в дом моего господина во Флоренции. Мы скорбим по безвременной кончине Козимино, внука мессера Медичи.
Мариана де Шаретти произнесла все полагающиеся по такому случаю слова и двинулась в путь; но в душе она скорбела по совсем другому ребенку ― тринадцатилетней девочке, утратившей пусть не жизнь, но свое детство все в той же Флоренции…
Глава семнадцатая
В трех тысячах миль к востоку от Брюгге Катерина и Николас почти достигли цели своего путешествия. Подобно всем молодым людям, они тяжело переживали период взросления, ― хотя у каждого были собственные трудности. В общем, Мариана де Шаретти не напрасно тревожилась о каждом из них.
Черное море, хотя и соленое, являло собою скорее огромное озеро, соединенное со Средиземным одним-единственным проливом. От Константинополя до Кавказских гор на другом своем побережье оно простиралось на добрых семьсот миль. Северные берега, усыпанные черными валунами, лежали во владениях крымских татар, а затем переходили в богатые земли московитов. Генуэзцы, упорные торговцы, на крымском побережье основали свою колонию, Каффу, почти такую же крупную, как Севилья.
На южном побережье Черного моря высились горы Малой Азии, густо поросшие лесом. Они переходили затем в темные морские пески; здесь красовались древние греческие крепости, наполовину вросшие в скалы. За горами лежали равнины Анатолии, Персии, Сирии и шли караванные пути в Багдад и дальше на Восток. Именно расположение на окончании Шелкового Пути сделало Трапезунд сердцем Азии, более древним, чем Рим или Византия. Теперь же он оставался одиноким самоцветом в пустой императорской короне: последний незавоеванный форпост византийских греков.
Именно туда стремился парусник «Дориа» (некогда именовавшийся «Рибейраком») и галера «Чиаретти», порой шедшие бок о бок, порой обгонявшие друг друга. Ветра, всегда столь ненадежные в марте, дули по утрам в одном направлении, а после полудня ― в другом, благоприятствуя то паруснику, то галере.
Из них двоих путешествие галеры было, вероятно, более насыщенным. На ней по-прежнему трудились работники. ― Плотники и кузнецы ― уничтожавшие все следы ложных переборок в нижнем трюме. После Тофаны звуки пил и молотков затихли лишь ненадолго, чтобы Годскалк мог благословить их дальнейшее путешествие.
Пассажиры галеры не посетили эту мессу. Тягучие монотонные звуки, доносившиеся откуда-то с кормы, подтвердили подозрение команды: бородатый спутник принцессы Виоланты и впрямь оказался греческим священником, молившимся на свой манер.
Немного позднее на палубе появилась служанка; без единого слова она свернула шею курице, ощипала ее, выпотрошила, приготовила на небольшой переносной печурке и вновь скрылась с глаз.
Разумеется, никому из членов компании Шаретти и в голову не пришло пригласить принцессу к своему столу или просто для дружеской беседы.
Она не покидала отведенную ей каюту. Поздно вечером оттуда вышел священник, без единого слова прошел в кают-компанию, поклонился всем собравшимся там и там же молча, развернув тюфяк, улегся и заснул. Еще чуть погодя из-за занавески, служившей дверью в каюту, вышел евнух и уселся в коридоре, скрестив ноги. Изнутри некоторое время доносились женские голоса, говорившие по-гречески, и печальные звуки флейты.
Посреди ночи поднялся крепкий ветер, и пришлось будить матросов, чтобы те поставили новые паруса. Флейта уже давно затихла, ― так что тем более неожиданным показался внезапный крик, разорвавший ночную тишину. Николас тут же устремился на шум, но на полпути его перехватил невозмутимый Джон Легрант.
