Николай Гейнце - Тайна высокого дома
— Сегодня ночью я не сомкнула глаз и все думала, как благородно, как великодушно поступил ты… Как я горжусь таким отцом… О, ты увидишь, как я заставлю тебя забыть все твои страдания одной своею любовью…
— Дорогое дитя, уже в тот день, когда я узнал, что ты моя дочь, я забыл все прошлое, уже с того дня я живу дивным настоящим…
Она не дала ему договорить, снова повиснув на его шее. Он взял ее за талию, как малого ребенка, два раза приподнял на воздух и снова поставил на место.
— У меня есть до тебя дело, стрекоза! — сказал он серьезным тоном. — Я хочу попросить у тебя…
— Все, что хочешь…
— Нет ли у тебя каких-либо вещей, оставшихся от Марьи Петровны?
— Конечно, есть; все, что принадлежало ей, уложено в отдельных сундуках…
— И эти сундуки?
— В комнате крестного…
— В них есть платья и белье?..
— Все, что принадлежало бедной Марии… Там такие чудные кружева, но их и мне крестный не позволил взять, а купил новые…
— Они заперты?
— Да, но ключи у меня…
— Мне надо было бы иметь одно из платьев Марьи Петровны, самое простое, а также и остальное, чтобы одеться с головы до ног… чулки, башмаки…
Татьяна Петровна удивленно-вопросительно смотрела на своего отца.
— Я вчера встретил одну очень бедную женщину и хотел бы дать ей возможность переменить ее рубище на более приличное платье.
Молодая девушка смутилась.
— Я… я бы лучше ей дала денег из своих… — нерешительно сказала она.
— Нет, нет, денег ей не надо…
— Но, может быть, это не понравится крестному… Он так дорожит всем, что принадлежало Марии…
— Успокойся, Таня! Иннокентий Антипович не рассердится, а, напротив, будет очень доволен… Положись на меня…
— В таком случае, я отберу все необходимое и вынесу тебе сейчас же сюда в узле…
— Да, поторопись, дитя мое, я подожду тебя здесь.
— Знаю я эту бедную женщину?
— Нет, ты ее не знаешь.
— Откуда же она, не из поселка и не из половинки, из Завидова?
— Я не могу этого сказать тебе…
— Это тайна?
— Да, тайна…
— Тогда я не буду больше спрашивать… — засмеялась она.
— Не лишнее будет, если ты положишь в узел гребенку, шпильки и булавки… — сказал Егор.
— Ты возбуждаешь во мне любопытство… но если это тайна… Жди меня, я сейчас все сделаю…
Она убежала с легкостью горной козочки и через полчаса прибежала обратно с вещами, завернутыми в скатерть.
— Ты доволен? — спросила она.
— Да…
— Ты придешь полдничать?
— Нет, пока Иннокентий Антипович в отъезде, я буду есть в сторожке… Прикажи на кухне мне дать чего-нибудь…
— Я прикажу и при себе отложу тебе самых вкусных приедок…
— Ты меня избалуешь…
— Это мое право… — сказала она, смеясь, и, поцеловав его последний раз, отправилась через сад в кухню.
Егор Никифоров вернулся в сторожку и, увидев Марью Петровну, стоявшую у окна, вошел в нее.
— Вы уже встали? С добрым утром…
— С добрым утром..
— Я тут кое-что принес для вас, Марья Петровна…
— Что это такое?
— Посмотрите…
Она развязала скатерть и узнала свои вещи… Глаза ее наполнились слезами, она опустилась на скамью рядом с узлом и зарыдала.
— И об этом ты даже подумал… — воскликнула она, удерживая рыдания. — Но как ты добыл эти вещи?
— Через Таню… Я сказал ей, что они нужны для одной бедной женщины.
Она протянула ему руку и сказала сквозь слезы:
— Спасибо, большое спасибо!
— Теперь вы можете переодеться…
— О, да, да, я так рада… Это платье купил мне отец в К., незадолго до моего бегства. Я один раз только и одевала его… но мне оно так нравилось… Я была в нем на свидании с Борисом.
Она перебирала вещь за вещью и радовалась, как дитя. Егор Никифоров смотрел не нее и блаженно улыбался.
— О, теперь я могу прихорошиться для свидания с моим сыном! — воскликнула она.
— А я тем временем пойду хлопотать о нашем полднике, — сказал Егор и вышел из сторожки.
Через час Марья Петровна причесалась и оделась.
Егор Никифоров вернулся из высокого дома с полной корзиной провизии.
Когда он увидел Марью Петровну, которая выглядела моложе лет на пятнадцать, он не мог подавить крика удивления.
— Теперь я тебе более нравлюсь? — сказала она, смеясь.
— О, еще бы…
Он постелил скатерть, в которую были завернуты вещи, на стол и начал вынимать из корзины данные ему Таней «лучшие приедки».
Марья Петровна усадила его полдничать вместе с собой. Он согласился, после нескольких отказов, на ее упорные настояния.
После полдника она рассказала ему в общих чертах свою жизнь с тех пор, как она очнулась на почтовой станции и узнала, что ее ребенок увезен «навозниками» в Россию.
Почтосодержатель и его жена не могли даже толком сказать, куда именно…
— Оставил тут господин билетик со своей фамилией, да Николка озорник подхватил его и сжевал, чуть не подавился, насилу заставила выплюнуть, — сказала ей жена почтосодержателя.
Николка-озорник был ее младший сынишка четырех лет.
След ее сына Бориса был потерян навсегда.
Далее она рассказала, как в течении двух десятков лет она бродила по Сибири, живя в услужении в городах и селах… Многое она пропускала, но Егор Никифоров понимал, на что она подчас решалась от безысходной нужды… Два последних года она по летам приходила на заимку Толстых и жила в тайге, посещая могилу отца своего ребенка.
— Среди горя и нужды, среди этой страшной жизни, Господь дал мне силы дожить до желанного дня, до свидания с потерянным сыном, до возвращения в родительский дом, — закончила она свой рассказ.
Слезы неудержимо текли из ее глаз. Егор Никифоров тоже плакал. Целый день провели они вместе и не могли наговориться о своих детях.
Марья Петровна, однако, не забывала об ужасной опасности, которая предстоит сегодня ночью Татьяне Петровне.
«Не рассказать ли все Егору? — мелькнула у нее в голове мысль. — Но он убьет этого негодяя! Это будет большим несчастьем для Егора и для Тани…»
Марья Петровна остановилась на своем первоначальном плане.
XVIII
ПОКУШЕНИЕ
Был двенадцатый час ночи.
В высоком доме все спали. Не спала только Софья. Она отперла дверь и дрожала, как осиновый лист, сидя на постели в комнате, отделенной от кухни недостигавшей до потолка перегородкой.
Она ждала своего возлюбленного Семена Семеновича.
«Что ему здесь надо?» — гвоздем сидел у нее в голове вопрос, остававшийся неразрешенным.
Ее охватывал панический страх. Он еще более усугубился, когда в отворенную дверь своей комнаты она увидала, что дверь в кухню, только что отпертая ею, бесшумно отворилась и в нее вошла белая женская фигура, которая как тень проскользнула в комнаты.
Напуганная рассказом о привидении, которое бродит около высокого дома, Софья от страха как бы приросла к месту, хотела крикнуть, но у ней недостало голоса.
Ее стало бить, как в лихорадке.
Татьяна Петровна тоже уже была в своей комнате, пожелав Петру Иннокентьевичу покойной ночи. В открытое окно ее комнаты проникала ночная прохлада.
Она закрыла его и стала молиться Богу. Помолившись, она разделась и легла в постель, но заснуть не могла.
Месяц ярко глядел в окно и освещал все комнаты. Его лучи проникали и за драпировку, где стояла постель молодой девущки.
Она начала уже дремать, когда услыхала тихие шаги в коридоре.
— Кто бы это мог быть? Петр Иннокентьевич?..
В этот вечер он ей показался беспокойнее, взволнованней, чем когда-нибудь… быть может, он захворал.
Она вскочила с постели и отворила дверь в коридор, из которого вела лестница вниз.
Луна ярко освещала его. В коридоре было пусто и тихо.
— Петр Иннокентьевич, это вы? — окликнула она. Ответа не было.
«Мне, должно быть, просто показалось!» — подумала Татьяна Петровна.
Она закрыла двери и снова легла. Через четверть часа она спала крепким сном.
Ровно в полночь перепуганная Софья увидела двух людей, тихо вошедших в дом через кухню. Она узнала в них Семена Семеновича и его отца.
Она успокоилась и выскользнула к ним навстречу.
— Со мной пришел и мой отец, — сказал ей Семен Семенович. — Раз мы в доме, твоей дальнейшей услуги нам не нужно. Иди в свою комнату; закройся одеялом с головой и не беспокойся ни о чем. Поняла!..
Она повиновалась.
«Боже, Боже, что теперь будет?» — мысленно вопрошала она. Оба негодяя прошли кухню, коридор и остановились у кабинета Петра Иннокентьевича. Оба почти не дышали.
— Иди! — указал сын отцу на дверь кабинета. — Ты решился…
— Да! А ты?
— Я… я хочу отомстить.
— Обдумай, пока не поздно… Откажись от твоего плана, Семен, — говорил Семен Порфирьевич.
