Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович
Он хитро улыбался, расстилал на крыльце ветхий полушубок, сбрасывал с ног ичиги, клал в изголовье ржавое ружье без бойка, на ружье — ичиги, ложился и, почесывая ступню о ступню, говорил:
— Марш, команда, по домам, вон матери с крапивой идут. — И обещал: — Завтрева доскажу…
По домам мы не расходились. Привязывали на шест белую тряпку и бегали по деревне, надеясь поймать летучую мышь.
В деревне жило предание: если привязать к шесту белую материю и выйти ночью на улицу, летучая мышь непременно вцепится в нее. Сколько мы ни охотились, поймать летучую мышь не удавалось. Для чего она была нужна? Мы и сами не знали.
Как-то Шурка изловил на гумне совенка и принес на сельповское крыльцо. Старик Огарков поморщился и сказал:
—
Зря, оголец, божью тварь мучишь. Любая божья тварь полезна. Даже комары. — И прихлопнул ладонью у себя на плешине напившегося крови комара.
—
Ха-ха-ха! Комары пользу приносят!
—
Не верите? — Сторож, укоризненно покачав головой, стал объяснять: — Комаров не будет — птахи помрут; птахи помрут — разведутся гусеницы; гусеницы разведутся — хлеб в поле пожрут; хлеба не будет — мы помрем. Так-то!
Он помолчал и обратился к Шурке:
—
Молочко пить любишь? Любишь. Пореши-ка всех филинов и сов, про молочко забудешь. Кроты да полевки луга перекопают — где твой тятька корове сено на зиму накосит? С искони завещано стариками — сов да филинов не истреблять. Лупоглазые, — кивнул на совенка, — завсегда парами живут: женка и мужичок. Убьешь — беда приключится.
Мы слушали сторожа, разинув рты. В глазах у Шурки был испуг.
А рассказчик нагонял страху пуще прежнего.
—
Живал в нашей деревне мужик. Охотник — так себе. Что под руку подвернется — стрелял. Однажды, потехи ради, убил филинку, да принес в деревню. И зачал филин каждую ночь ему под окна летать да плакать. Мужики говорят: «Ну, Серафим, держи теперь ухо востро, жди беду». И точно! Собрался он белковать — собаки околели. Серафим — к мужикам. Разве добрую собаку найдешь в деревне, когда пороша на целую ладонь выпала? От мала до велика белковать ударились, лишнюю копейку приобрести. Ну, выменял Серафим у одной вдовы щенка-первоосенка за мешок ячменя и в тайгу отправился счастья пытать. Первоосенок и есть первоосенок, что с него толку? Со старой, опытной собакой пустить — глядишь, и натаскался бы… К тому же щенок трусливым и ленивым оказался: белку не ищет, каждого шороха боится. Серафим от досады давай щенка пинать. Тот и удрал в деревню. Задумался мужик: что делать? Думай не думай, выбегать домой надо. До Игнатьевского зимовья дошел, почаевал и дальше засобирался. Игнат ему: «Куда ты, Серафим, снег-то, гляди, валом валит. Убродно, сгинешь. Ночуй. Утречком уйдешь». «Ерунда, — говорит Серафим, — не впервой». И ушел. Пока мало-мало светленько было, по затесам шел. А стемнело — заблудился. Стрельбу открыл, авось Игнат услышит. Да разве услышишь в такой снег! Остался у Серафима один патрон на всякий случай. Начал охотник кричать: может, кто отзовется? Тихо кругом, только снег валом валит. Кричал, кричал, вдруг слышит, вроде недалеко откликнулись. Идет Серафим на голос, перекликается, а дойти не может. Так и не вернулся он домой. В апреле мужики сохатить пошли, собаки наткнулись на Серафима. Сидит под елью на корточках. Замерз. Рядом филин убитый. Это, оказывается, филин ему откликался. Откликнется и отлетит, откликнется и отлетит. Завел мужика в трущобу. Отомстил, значит, за то, что Серафим убил его лупоглазую подружку.
Шурка в этот же вечер отнес совенка обратно. А назавтра упал с конной водовозки и порвал новые штаны. Мать его отдула крапивой, а затем принялась сводить Шурке с ног цыпки. Сводить с ног цыпки для каждого из нас было пострашнее любой кары.
Когда мы сообщили Огаркову о Шуркиных несчастьях, он ухмыльнулся в бороду, многозначительно поднял палец вверх и произнес:
— Так-то!
Некоторые сельские жители считают вредным козодоя — небольшую, пеструю, с плосковатой головой и широким ртом ночную птицу. Называют его в народе «ведьмин глаз» и приписывают разную чушь. Вроде сосет он коз, а если сядет на спину корове, у той пропадет молоко. Но коз он не сосет и коров не портит. Держится возле домашнего скота в поисках насекомых, которых поедает в огромном количестве. Основная его пища — ночные бабочки, майские жуки, гусеницы, личинки. Козодой — перелетная птица. Гнезда не вьет. Прямо на земле откладывает два голубоватых яйца и выводит птенцов. Исключительно полезное существо.
Если говорить о вредных птицах, то прежде всего надо сказать о воронах. С одной стороны, они приносят пользу — поедают отбросы, падаль. С другой — разносят по лесам заразу, уничтожают кладки яиц и выводки певчих и промысловых птиц. Действуют крылатые разбойники коллективно. Три-четыре вороны создают в птичьем царстве шумиху, остальные в это время грабят и разоряют гнезда.
Из-за неряшливого отношения человека к окружающей среде за последние годы ворон развелось столько, что впору их отстреливать. А ястребы, соколы, которые стали редкостью, безжалостно уничтожаются. Некоторые охотники считают, что причиной резкого сокращения промысловых птиц являются именно эти пернатые хищники. И при любом благоприятном случае расправляются с ними. Но ястребы выслеживают и нападают только на неполноценную жертву. У коршуна, например, мала скорость полета, слабо развиты когтистые лапы, и поэтому он охотится на грызунов или, плавно кружа над рекой, выслеживает снулую рыбу.
Грубо вмешиваясь в природу, мы нарушаем незримые ее взаимосвязи, ставим под угрозу вымирания тот или иной вид животных. Не гуманность невежды, а естественный отбор определяет равновесие жизни. Когда человек в совершенстве постигнет тайны природы, тончайшим образом научится предугадывать последствия своих мероприятий, лишь тогда, вероятно, он сам будет определять это равновесие.
Дурное отношение к живому прививают детям и сами взрослые. За массовый отлов и продажу лесных животных никто не несет никакой ответственности. Равнодушие, в свою очередь, порождает жестокость и недоверие.
Отловом и продажей певчих птиц занимаются от мала до велика. Как правило, в большинстве случаев руководит этим промыслом опять-таки жажда наживы. Заглянул я зимним днем на птичий рынок и ужаснулся. Грязные и растрепанные сидят в тесных клетках вольные птицы, замерзают на глазах. Вот клетка со снегирями.
—
Сколько стоит снегирь? — спросил я у солидного мужчины.
—
Десять «колов» штука, — ответил он. Залез рукой в клетку, вынул оттуда мертвую птаху, бросил к забору. — Поют — закачаешься!
—
Чечета купи, чечета, — предлагает другой птицелов в ондатровой шапке. — Всего двадцать копеек, а трели выдает — заслушаешься!
Достал я двадцать копеек, выкупил чечета из неволи и выпустил. Стоявший около меня парень сказал:
—
Напрасно отпустил. Погибнет теперь. В тепле побывала — всё. Надо до весны держать, если купил птицу.
Рядом подросток продает щура. Сидит щур в клетке на брюшке, нахохлился. Подошла женщина с малышом.
—
Какая цена?
—
Восемь рублей с клеткой.
—
Дорого.
—
Семь.
—
Нет.
—
За пять отдам, — сдался подросток.
Женщина расплатилась, взяла клетку с птицей и поинтересовалась:
—
Чем кормить?
—
Подсолнухом, коноплей… — начал объяснять подросток.
—
Ух и врать мастак! — вмешался парень. — Ты его в прошлое воскресенье купил, а посмотри, на кого стала походить птица? — Повернулся к женщине: — Щур питается семенами хвойных деревьев, ягодой. Любит муравьиные яйца, насекомых. Подсолнух давать в меру, а коноплю вообще нельзя. Кстати, у вашего щура явно обморожены ноги.
—
Ой! — испуганно вскрикнула женщина и обернулась к подростку, а того и след простыл.
