Илья Бражнин - Друзья встречаются
- Знаете, я вам её оставлю. Вы замечательная женщина.
- Я вам друг, - сказала Софья Моисеевна. - И я вам скажу: вы мне вполне можете доверять, мне и моему сыну.
Глава вторая. ОЛЕНЬКА ВЕДЕТ РАССЕЯННЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ
Он опоздал почти на час и, зная строптивый нрав Вари, пустился в объяснения. Но Варя не дала ему долго говорить.
- Ах, пожалуйста, - сказала она, покусывая в досаде губы, - пожалуйста, не надо объяснений!
Илюша умолк, не докончив начатой фразы, и уныло огляделся. Комната показалась Илюше огромной и пустой, хотя она была невелика и всё необходимое из мебели было налицо. У двери в углу стояла перегруженная книгами этажерка, рядом с ней, вдоль стены, два стула; вдоль другой стены - узкая кровать и небольшой шкаф для платья; у окна, полузакрытого одноцветным занавесом, большой стол, заваленный рисунками, свертками бумаги, альбомами и книгами. В комнате не было ни кисеек, ни вышитых подушек, ни одной из распространённейших примет девичьего жилья.
Комната была строга и не всякому могла понравиться. Оленька, попадая в неё, тотчас начинала жаловаться на неуютность и уговаривать подругу повесить по стенам несколько открыток и поставить «ну хоть диванчик, ну хоть какой-нибудь малюсенький».
Что касается Илюши, то он находил комнату прекрасной, хотя бы по одному тому, что в ней жила Варя. Он пришел сюда вскоре после перенесенного им сыпняка и с тех пор бывал почти ежедневно. Болезнь свою, несмотря на бурное её начало, он одолел довольно быстро, но тут же занемог другим недугом - длительным и жестоким.
Как и когда это случилось, он и сам сказать не мог бы. Может быть, это началось уже тогда, когда после пяти дней беспамятства он впервые увидел мутный прямоугольник окна и смуглое лицо Вари.
Варя приходила почти каждый вечер и, случалось, просиживала у Илюшиной постели до поздней ночи, Уход за больным был теперь её постоянным занятием. Застряв у отца в Архангельске и будучи оторвана от своих занятий в Петроградской Академии художеств, она в первые месяцы не могла найти себе дела. Между тем живая её натура не могла примириться с вынужденным бездельем. Работа над этюдами скоро ей наскучила. События не могли оставить её равнодушной, занятия живописью стали казаться пресными, ненужными, почти преступными.
В ней проснулась жажда конкретной практической деятельности, принявшей вскоре довольно неожиданное направление. Отец её, старый врач, был настроен оппозиционно к белогвардейцам и интервентам, хотя в этой своей оппозиционности не шел далее воркотни и особо внимательного отношения к больным из политических заключенных. Этих больных присылали из тюрем в Больничный городок, где Александр Прокофьевич работал старшим ординатором уже шестой год.
Соприкасаясь каждодневно с политическими и вообще сталкиваясь по роду своей деятельности со многими людьми, Александр Прокофьевич многое знал о явных и тайных делах новых хозяев Севера. Возвратившись из больницы домой, он каждый вечер рассказывал дочери, единственному в доме собеседнику, всё слышанное за день. Особенно он сетовал на ужасное состояние больных, прибывающих из губернской тюрьмы.
Эти рассказы натолкнули Варю на мысль заняться работой, которая и избавляла её от гнетущей бездеятельности, и в то же время не была в интересах белых и интервентов.
Она поступила на краткосрочные курсы сестер милосердия, успешно их окончила, определилась, благодаря протекции отца, под его начало в больницу и принялась деятельно опекать прибывающих туда на излечение политических заключенных. Рассказы Александра Прокофьевича бледнели перед тем, что она видела собственными глазами. Она проводила в Больничном городке целые дни, а к вечеру, если не было дежурств, бежала к Илюше.
Он был ещё слаб и мало говорил, но глаза его следили за каждым движением Вари. Она выглядела сильно похудевшей. Была строже и резче обычного. Илюша старался поймать её взгляд. Она хмурилась, злилась, отводила глаза. А когда он засыпал, она, не отрываясь, глядела в его лицо.
Когда Илюша стал садиться в постели, она вдруг исчезла и не приходила четыре дня. Потом пришла измученная, осунувшаяся и молча села у его постели.
- Почему вы не приходили? - спросил он, заглядывая ей в глаза и касаясь рукой её платья.
- Я была занята, - сказала она, подбирая платье, - очень занята.
- Неправда, - сказал Илюша, уловив в её голосе нетвердые нотки.
- Да, неправда, - кивнула Варя, хотя в самом деле была занята.
- А что правда?
- Я не хотела приходить, - сказала Варя тихо и раздельно. - Я дала слово, что не приду.
- А всё-таки пришли? Почему?
- Почему пришла?
- Нет, нет! Зачем надо было это слово?…
Он положил руку ей на колено. Она сняла её. Лицо Вари потемнело. Густые брови сошлись у переносицы. Она долго молчала. Илюша смотрел на неё, широко раскрыв глаза и счастливо улыбаясь. Она вскочила со стула, гневная, смятенная:
- Не смейте так глупо улыбаться, слышите, не смейте.
Он, всё продолжая улыбаться, взял её за руку и потянул к себе.
- Оставьте, - сказала она, почти падая на его грудь, и вдруг поцеловала его с какой-то злобной нежностью.
- Ну, вот! - сказал Илюша смущенно.
- Всё равно, - строго произнесла Варя. - Это ничего не значит.
Она снова пропадала три дня. Потом пришла и просидела возле него, не отходя, до четырех часов ночи.
Варя была в эти дни далеко не единственной посетительницей дома Левиных. Часто забегали Оленька и Володя, заходил и Марк Осипович. Красков бывал почти каждый день, но легко было заметить, что он заинтересован не больным, а его сиделкой. Володя, склонности которого к сиделке совпадали с красковскими, именно поэтому наведывался реже. Он, конечно, легко угадывал причины Вариного усердия в уходе за больным, и опять же именно поэтому был с ним особенно внимателен, даже нежен.
Что касается Оленьки, то она прибегала всегда впопыхах, в комнату больного вступала на цыпочках, садилась у постели с таким видом, словно собиралась просидеть полдня, и - убегала через полчаса. Большие светлые глаза её стали ещё светлей, больше и обведены были синими кругами. Она не скрывала своего увлечения Боровским и своего рассеянного образа жизни, связанного с этим увлечением. Случалось, что она только под утро оставляла четырехоконный домик на Костромском и при этом не всегда достаточно твердо ступала по мосткам, ведущим от высокого крылечка на улицу.
- Кутим! - восклицала она, щелкая пальцами. - Страшным образом кутим!
- Что ж, интересно? - спрашивала Варя равнодушно.
- Ужасно интересно! - восклицала Оленька с несколько грустным энтузиазмом. - Но, знаешь, опасно. Затягивает. В общем, в сетях порока и так далее!
Оленька щелкала пальцами и встряхивала стрижеными волосами. В глазах её стоял наивный испуг.
- Дура! - говорила Варя внушительно и сосредоточенно.
- Дура! - соглашалась Оленька. - От рожденья дура!
- Нет, не от рожденья.
- Ну все равно! Знаешь, папа говорит, что легкомыслие меня погубит. Как ты думаешь, погубит или нет?
- Спасет!
Варя мрачно сдвигала темные брови, а Оленька, поболтав ещё минут пять, убегала к Боровскому.
- Люблю! - говорила она с порога, оборачиваясь к Илюше. - Честное слово, люблю! Вы чистый, славный! Я серьезно… - и, смеясь, убегала.
- Странная она стала какая-то, - говорил Илюша, провожая её глазами. - И несчастная, по-моему.
- Терпеть не могу несчастненьких, - сурово отзывалась Варя и, повернувшись к Илюше, прибавляла резко: - И добреньких…
- А сама?
- Я? Злющая-презлющая!
- Злющая… - усмехался Илюша. - А сама как за больным ходит!
- Пожалуйста, не заноситесь! - обрывала Варя, краснея и в самом деле начиная злиться. - Хожу потому, что это доставляет мне удовольствие и… практику. Чистейший эгоизм.
Варя сердито подымалась с места, Илюша обращал к ней бледное, умоляющее лицо. В комнату заглядывал вездесущий Данька, или Софья Моисеевна, или кто-нибудь из гостей - и садились у постели. Тут же, возле постели, возобновились и прекратившиеся было субботние вечера. На первом из них Оленька читала стихи. Красков импровизировал устно «Тысячу вторую ночь», а Володя - музыкальную иллюстрацию к ней. Молодой актер Сережа Волин читал белые стихи. Всё в этот вечер удавалось, всё хорошо звучало. Даже Боровскому, явившемуся в качестве спутника Оленьки, вечер понравился, хотя он и не вполне уяснил смысл происходившего.
