Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте
— А мы, Алеша, с тобой доживем до старости?
— Доживе-ем, — уверенно протянул он, — если, конечно, у моря под солнцем будем жить.
— И вот также в старости будем приходить на берег, стоять рядышком, поддерживая друг друга, и смотреть на парусник вдали, — мечтательно воскликнула Мария Федоровна.
— А кто-то молодой будет глядеть на нас и говорить: «И чего этим старым перечницам дома не сидится? В Ялту притащились!» — хмыкнул он.
— Нет, Алеша, — Андреева взяла спутника под руку и потянула к белой скамейке у балюстрады, — ты ведь тогда будешь совсем великий писатель, и молодые будут смотреть на тебя с восторгом и благоговейно перешептываться: «Смотри, смотри, это же сам Горький!»
— А рядом с ним великая актриса Мария Андреева! — на всякий случай добавил Горький, вспомнив семейную сцену с битьем посуды.
Не успели они расположиться на скамейке, как Горький, заметив, что баронесса с супругом двинулись в их сторону, поднялся:
— Пойдем. Не хочу ни с кем здороваться, да еще разговоры вести. Я сюда не для того приехал, чтобы голову забивать всякой болтовней. Мне свежесть мысли нужна.
— Так, та-ак Значит, не желаете ни с кем здороваться? А я- то, по наивности, спешил, летел можно сказать! — вдруг услышали они за спиной знакомый голос.
— Бог мой, Леонид Борисович — Андреева мгновенно придала лицу приветливое выражение и направилась к Красину, протягивая руки.
Горький неспешно двинулся следом.
— А я зашел к вам… День ото дня хорошеете, — не преминул добавить гость, целуя руку Марии Федоровны, — …а мне сказали, вы по набережной променад устроили. Но я разыскал От меня, сами знаете, спрятаться невозможно! — заулыбался он.
— Леонид Борисович, какие новости из столиц? Что с газетой? Рассказывайте же скорей! — Мария Федоровна подхватила гостя под руку и повела к скамейке.
— Да, да, товарищ «Никитич», — с важным видом присоединился к расспросам Горький, которому нравилась эта игра в заговорщиков. К тому же, теперь, добавив к давнему месячному аресту за революционную пропаганду среди сормовских рабочих, пребывание в такой серьезной тюрьме, как Петропавловка, он чувствовал себя человеком опытным и испытанным, — что в Москве? Что в Петербурге? Что в Женеве?
— Друзья мои, — Красин вслед за Марией Федоровной опустился на скамейку, снял легкую шляпу и начал обмахиваться, — я один, а вас двое. Потому у меня вопросов в два раза меньше. И потом я здесь гость. Значит, право первым задавать вопросы принадлежит кому? — с улыбкой посмотрел он сначала на Андрееву, а потом на Горького. — Правильно! Мне! Итак. Вопрос номер один: как вы, Алексей Максимович, себя чувствуете? И раз уж вы в тюрьме писать могли, надеюсь, здесь, в райском уголке, писательский пыл не пропал?
— Ответ номер один, — довольно улыбнулся Горький. — Чувствую себя вполне сносно. Пыл не пропал.
— Ох, Леонид Борисович, вы бы знали, что это за несносный человек — воскликнула Андреева, бросив нежный взгляд в сторону Горького.
— Маша… — смущенно пробасил тот.
— Несносный-несносный Когда Алеша начинает писать, к нему даже подходить нельзя! Ему все мешает. Даже я!
Красин, взглянув на Марию Федоровну, изобразил сочувствие, а, повернув голову к Горькому — понимание.
— Пишет — и то смеется, то вдруг плакать начинает. А вчера напугал меня до смерти. Слышу грохот какой-то в его комнате. Будто что упало. Ни жива, ни мертва, отворяю дверь, гляжу: лежит на полу, весь белый, капли пота на лбу, и будто не дышит.
— Ма-а-ша! — укоризненно протянул Горький, но Андреева отмахнулась.
— Я его водой побрызгала, пришел в себя и шепчет, показывая на живот, «больно, как больно». Смотрю, под рубашкой — огромный рубец.[38] Так вот, он до сих пор еще не прошел — сутки уже минули Представляете, пишет, как его герою ножом в печень ударили, и сам от этого почти умирает. Вот, хорошо еще, если пройдет, а если этот рубец на всю жизнь останется, что тогда?
— Как же иначе, Мария Федоровна? Великий писатель… — Красин сделал паузу и восхищенно посмотрел на Горького, который едва заметно кивнул в знак согласия, — …все события должен через душу пропустить, чтоб потом собственное душевное волнение до читателей красочно донести! Он потому и велик — наш Горький — дружески приобнял писателя за плечи. — А душа у него, сами знаете, ранимая. — Сказав это, расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки, закинул ногу на ногу и, бросив взгляд на Марию Федоровну, чуть наклонился вперед, чтобы проверить, не слишком ли задрался край брюк.
— Леонид Борисович, а как там…
— Мария Федоровна, — с укоризненной улыбкой прервал ее Красин, — договорились же, что сначала вопросы задаю я. — Ответьте-ка лучше, с чего это вы с Алексеем Максимовичем про Морозова забыли? Он от вас вестей не имеет и, насколько мне известно, обижен за ваше молчание. Нехорошо.
— Вот уж и не собираемся ему писать — надменно заявил Горький, скрестив руки на груди. — Тоже мне, «личность прогрессивная», революции помогает, а сам у себя на фабрике что учинил? — в его голосе засквозило нескрываемое раздражение. — Войска бесчинствовали, ему хоть бы что Рабочие свои требования выдвигали, и справедливые, заметьте, а он отвечал «не может быть исполнено». О чем нам с ним говорить? Писать еще ему!
Андреева бросила на него неодобрительный взгляд.
— В общем, все, что хотел — в газеты про него написал. И кончено! — ударил кулаком себя по колену.
— Говорила я тебе, Алеша, не надо, — укоризненно сказала Мария Федоровна и опустила голову.
Горький покосился на нее и полез в карман за папиросами.
— А о финансовой стороне дела вы подумали? — хмуро спросил Красин.
— А что о финансовой? — Горький чиркнул спичкой и прикурил. — Без его денег переживем, — глубоко затянулся и выдохнул в сторону. — Вон, Маша, с трех языков переводы делает, подкармливает меня. И мне должны вот-вот деньги заплатить. Так что, не пропадем без вашего Морозова! — откинул он волосы со лба и снова затянулся папиросой.
Красин удивленно посмотрел на Андрееву, но ничего не сказал, опустив глаза и занявшись разглядыванием своей ладони.
— Пойдемте к нам. Чаю попьем, поговорим, — прервала Мария Федоровна затянувшуюся паузу. А то, чего гляди, дождь начнется, — придерживая шляпу, подняла она голову, озабоченно разглядывая появившуюся тучку. — С этим здесь быстро: налетела, дождем пролилась, и снова солнце.
— Да-а, не хочется мокнуть, — согласился немного остывший Горький, бросил окурок и раздавил каблуком. — Пойдем, пожалуй.
Они двинулись вдоль берега и, поднявшись по каменным ступеням, оказались у небольшого домика, укрытого пышными зарослями.
Горький чихнул. Вытащил носовой платок, чихнул еще несколько раз и заторопился в дом, прижимая платок к носу.
— У Алеши реакция такая на цветы. Каждую весну мучается. Да еще кровохарканье. — Сказав это, Андреева взглянула на Красина, пытаясь угадать его настроение.
— А я люблю цветы, — гость отломил цветущую веточку и вдохнул аромат. — С запахом особенно. Вообще красоту люблю. Красота ведь мир спасет, как утверждает господин Достоевский. Если, конечно, мы, социал-демократы, ей поможем… — многозначительно посмотрел на Марию Федоровну.
— Так что вы говорили про финансовую сторону, Леонид Борисович? — решила уточнить она. — Снова с деньгами проблемы?
— Не снова, а всегда, — рассмеялся Красин. — Особенно сейчас, когда четко определился курс партии на нынешний момент и ближайшие цели. Надо готовить людей, создавать боевые группы, покупать оружие, обучать обращению с ним. Кроме того, необходимо усилить пропаганду, вы же сами понимаете. Мы выходим на другой круг событий, поэтому действовать должны решительнее и беспощаднее, — снова поднес он веточку к носу, наслаждаясь ароматом. — Мне, Мария Федоровна, даже представить трудно — что, если Морозов перестанет денег давать? — посмотрел он вопросительно, помахивая веточкой перед своим лицом. — А, похоже, к тому все идет… Надо было помягче с Морозовым, не обрушиваться на него с медвежьей неуклюжестью.
Андреева озабоченно провела ладошкой по щеке.
— Говорят, он писал вам неоднократно, объясниться хотел, а в ответ — молчание. И что теперь? Говорит: «прозрел, мол, а раньше — незрячим был». Вот, что получается.
Андреева сорвала длинную травинку и принялась покусывать.
— Нельзя его было оставлять одного, наедине со своими мыслями. Надо было все время… поддергивать… леску, чтобы не сорвался с крючка. Помните, наш давний разговор? А вы — даете рыбке уплыть… — отбросив веточку, он покосился в сторону входной двери. — Алексей Максимович — великий писатель, потому живет в придуманном мире, реальностей часто не понимает, но вы то?
Из распахнувшегося окна дома выглянул Горький с полотенцем в руке:
