Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
— И поделом сему императору! — вступилась за фельдмаршала Анна. — Он с турками на мировую пошел! За спиной у нас! Мне Миних про то в депеше сообщил!
— Австрия с османами мир подписала, государыня, — продолжил Остерман. — И все сербское королевство с городом Белград турками уступила. И теперь мы против османов одни!
— Миних пишет, что нам их бояться не стоит! — стояла на своем императрица.
— Но за спиной у Турции стоит Франция. А Франция может повилять на Швецию, что спит и видит как земли Петром Первым завоеванные у нас отнять! Нам нужен мир!
— Таково твое слово, вице-канцлер? — спросила Анна.
— Да. И я готов подать в отставку, коли государыня сочтет мое предложение неприемлемым.
И весь кабинет поддержал Остермана. Даже Волынский, который постоянно спорил с вице-канцлером. Но теперь он сказала:
— Россия войной утомлена до крайности, ваше величество. И денег у нас более нет на продолжение военных действий в будущем 1740 году. Не стоит настраивать против себя Европу! Войны со Швецией и Османской империей нам не вытянуть.
— Так вы предлагаете мир? Но какой ценой? — спросила Анна министров.
— Сейчас, когда турки договорились с австрийцами, они станут неуступчивы. И нам стоит воспользоваться посредничеством Франции, государыня, — предложил Остерман. — Опытный дипломат французский маркиз де Вильнев обязуется наши дела уладить. Нужно токмо слово, вашего величества.
— Действуй, граф. Что могу я больная женщина, когда мужчины отказались от славы российской? Я все тебя доверяю, Андрей Иваныч!
И государыня поднялась и вышла из кабинета…..
Год 1739, сентябрь, 10 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Анна и Бирон.
Императрица вернулась в свои покои и призвала всех шутов. В последнее время шутки больной царицы становились все грубее и похабнее.
— Всех шутов мужеска пола ко мне!
— А они все здесь, матушка! — а сказала лейб-стригунья Юшкова.
Перед Анной предстали Лакоста, король самоедский, Иван Балакирев, царь касимовский, Педрилло, Кульковский, старый князь Волконский, граф Апраксин и князь Голицын.
— Вот вы какие! — проговорила императрица, оглядев свою шутовскую гвардию. — Все нарядные и сытые.
— Твоими щедротами матушка! — произнес Балакирев.
— Щедроты мои к вам велики. Не я ли придворных своих приучила шутов одаривать? А отчего вы меня развеселить более не умете? Попугаи и те способнее вас. Педрилло хоть на скрипке умильно играет, а ты Ванька, токмо драки устраиваешь. Видать дран мало.
— Дран достаточно, матушка. И потасовкам моим при твоем дворе смеются. А попугаев кто твоих обучал? Мы с Лакостой старались.
Попугаи в покоя Анны сидели на кольцах привязанные, и орали хриплыми и мерзкими глоссами:
— Дур-р-р-а-а-ак!
— Дур-р-р-а-а-ак!
— Квасник дур-р-р-а-а-ак!
— И то заслуга перед матушкой? — проворчала Буженинова. — Чего они у тебя все дурак, да дурак орут? Али слова иного не ведаешь? А вот я слыхала, матушка, что есть на Москве в куржале* (*куружало — кабак) одном скворец имеется, так тот столь хорошо говорить голосом человечьим, что прохожие останавливаются его послушать.
— А от кого ты про то слыхала? — заинтересовалась императрица словами Бужениновой.
— Да сказывала божедомка прохожая одна. Я с ней много ден говорила, как узнала, что она от Москвы пришла. Она сама того скворца слыхала.
Анна снова отыскала среди придворных Андрея Ушакова, что мог быстро те дела решать.
— Андрей Иваныч! Поди сюда. Есть в Москве где-то скворец чудно говорящий. Желаю его при своем дворе иметь.
— Будет тот скворец у тебя, матушка-государыня, — склонил голову Ушаков.
— Да не слушай дуру, матушка, — сказал Балакирев. — Попугай из птиц до человеческой речи есть самый способный. Никакой скворец так говорить не сможет.
— Ан сможет! — сказала Бужеинова.
— Будет вам! — прекратила перепалку царица. — Там видно будет кто прав, а кто нет. Ладно! Худо чего-то мне.
— Анхен! — Бирен нежно взял императрицу за руку. — Я вызову лекаря…
— А ну его к бесу лекаря твого! Не нужен он мне. Снова начнет говорить, что вчера я за ужином много буженины съела и много венгерского вина выпила. Отошли всех окромя Педрилло от моей особы. Надоели!
Бирон оглянулся на шутов и придворных и сказал громко:
— Господа, государыня желает побыть в тишине. Так что извольте немедленно удалиться.
Все быстро стали покидать покои императрицы, ибо знали, как испортился во время болезни характер Анны.
Бирон жестом приказал Пьетро играть, а сам сел рядом с Анной.
— Тебе следует прислушиваться к советам врачей, Анхен, — произнес герцог.
— Не могу я не есть буженины, Эрнест. Не могу не пить вина. Да и охоту люблю весьма, хоть и токмо из окон дворца могу стрелять по зверью и птицам.
— Охота это неплохо, Анхен. Но вино тебе вредно. Я говорил с лейб-медиками…
— Брось ты про лейб-медиков, Эрнест! Я про них не желаю слышать. Ты вот скажи мне по правде — не люба я тебе более?
— Зачем так говоришь, Анхен?
— Да стара я стала, и страшна. Разнесло меня, и подурнела я за год последний. Болезнь она никого не красит, Эрнест. Оттого ты на Лизку и смотришь.
— Анхен! Кто тот негодяй, что доносит на меня? Я же тебе сколь раз говорил, что не состою любовником при цесаревне Елизавете.
— Да я и не говорю, что состоишь. Ты просто все еще молод, Эрнест. А я постарела. Я больна. И я понимаю, что ты уже не любишь меня как прежде.
— Анна. Мы с тобой уже вместе столько лет. Мы больше чем муж и жена.
— Я это понимаю, Эрнест. Но я чувствую, что скоро мне приодеться уйти. И не возражай. Я сама этого не хочу, но я это чувствую. И гнетет меня то, что приодеться мир невыгодный для России подписать.
— Но Россия велика сама по себе, Анхен и сей мир не унизит её могущества.
Пьетро мира продолжал играть на скрипке, и чарующие звуки музыки сопровождали разговор мужчины и женщины. Анна любила Бирона много лет и, не смотря на то, что в её постели бывали и другие мужчины, этой страсти она осталась верна до конца….
Год 1739, сентябрь, 10 дня. Санкт-Петербург. Бирон и Либман.
Эрнест Иоганн Бирон вышел из покоев царицы и его прямо у входа перехватил Либман.
— Эрнест! Тебе грозит опасность!
— Если ты пришел меня пугать, Лейба, то не стоит. Придуманные тобой заговоры ничего не стоят.
— Я не придумываю заговоры, Эрнест, я о них узнаю. И могу сказать, что скоро будет поздно, если меры не будут приняты. Ты еще не понял что Волынский твой враг?
— Ах, так это снова Волынский интригует против меня, — с улыбкой произнес Бирон.
— И его тебе стоит опасаться его и его друзей. Неужели ты так и не понял кто такой Волынский? Он мечтает для себя о месте Меньшикова. Желает стать первым при царе или при царице!
— Лейба!
— Идем к тебе, Эрнест и там про все погорим.
Они удалились в покои герцога во дворце, и Бирон приказал их не беспокоить. Либман сел в кресло и начал говорить:
— Мои люди донесли мне о том, что Артемий Петрович Волынский, обер-егерместейр и кабинет-министр, президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер, архитектор Петр Еропкин, адмирал Федор Соймонов, Андрей Хрущев, Жан де ла Суда составили заговор против тебя. Понимаешь?
— Заговор?
— Именно так. Они желают сместить тебя, Остермана, Левенвольде, меня, и других немцев при дворе и заменить их русскими.
— И как он собирается это сделать, Лейба? Не могу поверить, в то что этот донос справедлив. Волынский может мне помочь свалить Остермана. Это так. Но чтобы он интриговал против меня. На что он надеется? Занять мое место в сердце больной императрицы?
— Нет, Эрнест! Императрицу Анну они уже почти списали со счетов. Они нацелились на Анну Леопольдовну.
— Но она всего бояться. Она и её муж. Они и шагу не смогут ступить без моего слова. А ты говоришь, что принцесса Анна стоит во главе государственного заговора.
Бирен решительно не желал верить в возможность существования заговора Волынского. У него и без того проблем хватало.
— Ты снова ничего не понял, Эрнест? Я не говорю что принцесса заговорщица. Я тебе говорю, что заговорщик — Волынский. Я никогда не доверял этому человеку. Он хитер и коварен. Он жаждет власти.
— А откуда у тебя сии сведения, Лейба? Ты словно сам побывал в доме у Волынского и про заговор все слышал? Я ведь знаю тебя, хитрый еврей! Ты ради своей выгоды кого угодно оговоришь!
— Ради своей? — Либман был оскорблен. — Да я пекусь о твоих делах! О твоих!
— Но и про себя не забываешь, Лейба.
— И что с того? Я держусь у власти пока ты наверху, и я желаю за тобой то место наверху сохранить. Я подкупил одного из доверенных слуг Волынского. Заговорщики от него не таяться. Он подает им вино и снедь разную, а они говорят! И ему лишь слушать надобно.
