Вера Хенриксен - Знамение
Он наложит на нее покаяние, призванное укрепить ее любовь к ближнему, сказал он в тот раз, когда она исповедовалась ему в своих отношениях с Сигватом. И он обязал ее заботиться в деревне о больных, бедных и странниках. Это оказалось легче, чем она думала, в особенности тогда, когда она думала о том, что сама была близка к тому, чтобы взять в руки посох странника.
И только когда священник говорил ей о короле Олаве, он ничего не мог от нее добиться; в своей ненависти к королю она была тверда, как кремень. Она не хотела слушать его, когда он говорил, что это отдаляет ее от христианства. И она сердилась на священника, считая, что он делает из ее ненависти стену между нею и Богом.
— Ты говоришь, что человек имеет право поднимать меч против зла и безбожности, — сказала она ему. — Если это так, значит я имею право бороться против короля Олава.
— В любом случае ты можешь попросить Бога помочь тебе понять, что тем самым ты грешишь, — ответил он.
Но Сигрид не стала этого делать. Она считала, что дело ее правое, что этим она ничуть не обеспокоит Господа.
И она радовалась, думая о войске, которое собиралось, чтобы идти против Олава.
Сыновья Эрлинга Скьялгссона отправились на восток в Викен со своими дружинами, на случай, если он будет двигаться этим путем. А из Вестланда и Халогаланда народ собирался в Трондхейме, чтобы вместе с местными жителями дать ему отпор, если он осмелится перейти через горы.
Ее нетерпение росло с каждым днем по мере приближения той развязки, о которой она мечтала. Она была уверена в том, что на этот раз королю не удастся улизнуть.
Сигрид прислушивалась к размеренному дыханию Кальва, лежащего рядом с ней. Он всегда легко засыпал, и она подумала о том, что вряд ли что-то может вывести его из равновесия. Он предпочитал жить размеренно, будь то шторм или битва вокруг него.
Через два дня после этого Кальв поехал в Гьёвран, чтобы поговорить с Финном Харальдссоном. Сигрид тоже поехала с ним; она не виделась с Ингерид уже две недели и теперь ей хотелось поболтать с ней.
Там были гости; старшая дочь Раннвейг, вышедшая замуж за бонда из Лунда, с мужем и ребенком.
Женщины болтали о своих делах, мужчины же беседовали о продвижении Олава Харальдссона.
Кальв сказала, что слышал от недавно прибывших из Свейна людей, что Олав точно намеревается посетить Трондхейм.
— Его ждет здесь теплый прием, — сказал Финн.
Но позже вечером Кальв сказал Финну, что хотел бы поговорить с ним наедине.
Они поднялись на холм, где уже начинался лес и откуда открывался вид на Эгга и на фьорд. Зимой было много снега, и он все еще лежал на горах, сверкая на солнце.
Глубоко вздохнув, Кальв устремил взгляд к горизонту.
Это были его владения, здесь протекала его жизнь. И если жившие здесь люди были привязаны к нему клятвой верности, то и он сам был не менее сильно привязан к ним. И все-таки ему оставалось лишь гадать, настолько ли велика их привязанность к нему, чтобы следовать за ним в его планах, в которые он теперь намеревался посвятить Финна.
Его взгляд снова вернулся к Финну. За те годы, что Кальв был лендманом, Финн стал влиятельным и всеми уважаемым человеком в округе; и теперь его поддержка много значила для Кальва.
Финн молча слушал, когда Кальв рассказывал ему, что у него все больше и больше зрела уверенность в том, что не следует полагаться на короля Кнута, и что датское владычество без ярла Ладе ничего хорошего стране не принесет.
— Судя по твоим словам, тебе лично это не принесет большой выгоды, — заметил Финн.
— Это верно, — признался Кальв. — И я думаю, что было бы лучше заключить с королем Олавом мир. Король и раньше проявлял здравый смысл, сталкиваясь с превосходящей его силой. И если бы я мог поторговаться от имени всего Трондхейма, а, может быть, и от имени жителей Халогаланда и Вестланда, он, возможно, пошел бы на выгодную для всех нас сделку.
— В особенности для тебя, — сухо заметил Финн.
— Если уж на то пошло… — Кальв раздраженно тряхнул головой. — Ты считаешь, что то, что на пользу мне, то во вред Трондхейму?
— Нет, — ответил Финн и задумался. — Я думаю, что большинство местных жителей больше доверяют тебе, чем королю Кнуту, — добавил он, — хотя тебе придется приложить немало усилий, чтобы они снова присоединились к Олаву. Это может произойти, если ты распространишь слух о том, что Хакон ярл погиб в результате предательства. Тогда ты наверняка можешь рассчитывать на то, что за тобой пойдут и жители Внешнего Трондхейма.
Что же касается жителей Халогаланда и Вестланда, то я могу сказать только то, что Турир Собака вряд ли согласится на мир. Когда я разговаривал с ним весной, он был настроен очень воинственно.
И как ты думаешь сойтись с королем, чтобы торговаться с ним?
— Когда он приблизится к шведской границе и будут зажжены сигнальные костры, я с небольшой группой людей отправлюсь на восток, — сказал Кальв. — И если я встречу его вблизи границы, я передам войску о его согласии заключить мир до начала сражения.
Меня очень удивит, если жители Трондхейма не захотят прочного мира, учитывая то, что хлеба еще не скошены, а войско короля готово грабить и жечь все подряд. И если трондхеймцы откажутся выступить, все остальные тоже вред ли решатся на борьбу.
Финн снова задумался.
— План неплохой, — сказал он наконец. — И обо мне никто никогда не говорил, что я не умею делать больших ставок. Я поеду с тобой к королю, если тебе понадобится моя помощь.
Кальв протянул ему руку; на это он и рассчитывал. Теперь ему не придется говорить одному от имени бондов. И потом, когда он привезет в ополчение известие о мире с королем, поддержка Финна ему еще больше понадобится.
Обменявшись рукопожатием, они вернулись в зал.
И только через несколько дней Сигрид узнала, о чем говорили Кальв и Финн в тот вечер.
И когда сигнальные костры дали знать о начале похода, Кальв решил отправиться на восток вместе с двумя своими дружинниками.
— Куда это ты собрался? — спросила Сигрид. Они стояли в спальне, и он застегивал на плече свой плащ.
— На восток, чтобы встретить короля Олава, — коротко пояснил он.
Из рук Сигрид вывалился его шлем и со звоном упал на пол.
— Что же ты хочешь от него?
— Попробую заключить с ним мир.
Она почувствовала, как у нее пересохло во рту.
— Мир с Олавом? — выдавила она из себя.
— Да, — ответил он.
Никогда в жизни Сигрид не теряла так голову; она сама не понимала, что делает. Она плакала, умоляла, упрашивала Кальва не ехать туда.
Но он убрал ее руки, когда она бросилась ему на шею.
— Не пытайся уговаривать меня, — сказал он. — Я уже обдумал все и решил, что так будет лучше.
— Как ты можешь считать, что это будет лучше? Ты что, свихнулся?
От возбуждения на щеках Сигрид выступили красные пятна, слова ее лились водопадом, без всякого ожидания ответа.
— Разве ты забыл о болезненном властолюбии и самодовольстве Олава? И почему ты думаешь, что он не убьет тебя, если ты попадешь в его руки? Ты же сам рассказывал о том, как он поступил с послами! Разве ты забыл о том, что он изменил тебе? Разве ты забыл о тех страданиях, которые он причинил мне? Почему ты не сказал мне об этом раньше?
— Не надо, Сигрид! — ответил он, отстраняя ее от себя. Сначала он ответил на ее последний вопрос: — Если бы ты могла задуматься над своими собственными словами, ты поняла бы, почему я не посвятил тебя в свои планы.
Что же касается всего остального, то у меня есть причины, чтобы поступать так. Могу уверить тебя в том, что я хочу лишь честного мира с королем.
Но Сигрид не желала слушать его. И когда он оттолкнул ее и вышел, она бросилась, рыдая, на постель.
Она не могла поверить, что он вот так мог покинуть ее. Он должен был изменить свое решение, думала она; он должен был вернуться, чтобы утешить ее.
Но она слышала во дворе его голос, а потом стук копыт, когда он со своими людьми уезжал со двора.
Придя в себя, Сигрид первым делом направилась в Стейнкьер, чтобы поговорить со священником Энундом.
Когда она постучала в дверь, он крикнул, чтобы она вошла. Распахнув дверь, она бросилась к нему.
— Теперь ты можешь прекратить разговоры о том, что я чем-то обязана Кальву! — воскликнула она. — Теперь мы квиты; он изменил мне в той же мере, в какой я изменила ему. За моей спиной он вынашивал планы о заключении мира с королем Олавом. И теперь он отправился к королю, не думая о мести за тот ущерб, который понесла я!
Она замолчала и только тут заметила, что они с Энундом не одни: священник Йон тоже был там.
— Если Кальв отказывается удовлетворить твою греховную жажду мести, твой долг перед ним не только не уменьшился, но еще и увеличился, — сказал Энунд.
— Мой долг перед ним увеличится в тот день, когда я увижу на его мече кровь Олава Харальдссона!
Энунд тяжело вздохнул.
— Более двадцати лет ты знакома с христианством, Сигрид, — сказал он, — и девять лет назад ты крестилась. Сколько еще времени потребуется, чтобы ты поняла, что ненависть и кровавая месть — это грех?
