Грегор Самаров - Медичи
Мать обняла ее и подала перо и бумагу. Джованна спокойно взяла перо и сказала слегка дрогнувшим голосом:
— Приказывай, отец, что я должна писать.
Маляспини подошел и начал диктовать, следя за ее дрожавшей рукой:
— Вы поймете, Козимо Ручеллаи, что после горестных событий последних дней наш брак не может состояться, так как мой отец никогда не покинет тех, которых вы обязаны считать своими врагами. Поэтому забудьте неосуществимую мечту и мужественно покоритесь, как и я, роковой неизбежности.
Джованна писала медленно, останавливаясь на каждом слове.
— Довольно, — сказал Маляспини, — больше ничего и не нужно.
Она перечитала письмо и быстро приписала твердым почерком: «Прощайте и будьте уверены, что я всегда буду молить Бога за вас».
— А это зачем? — с неудовольствием спросил Маляспини. — Он служит нашим врагам.
— А все-таки я буду молиться за него, — твердо и решительно сказала Джованна. — Какое мне дело до распрей, которые разлучают сердца людей? Эту истину я хочу сказать ему, или он не получит моего письма совсем.
Она взяла бумагу, как бы желая ее разорвать.
— Отчего же? — заметила маркиза, подходя. — Ведь мы должны молиться и за врагов.
— Хорошо! Подпиши! — сказал Джованне отец.
Джованна подписала свое имя; он взял это письмо и хотел идти, но она удержала его.
— Я исполнила вашу волю, отец, теперь у меня просьба к вам, в которой вы не можете мне отказать. Этим письмом я подписала приговор моему счастью, которое больше не существует для меня. Я хочу посвятить себя служению Богу. Он милосерднее людей и даст мне силы нести до конца мою горькую жизнь. Я требую, чтобы меня отпустили в монастырь кармелиток, и без промедления. Я только там найду покой и полное отречение.
— Новое упрямство! — с досадой вскричал Маляспини. — Моя дочь в монастыре! Перед тобой открыто самое высокое положение в свете, а так как Бог не даровал мне сына, ты должна, по крайней мере, достойным образом продлить мой род.
— Я не имею права требовать от вас исполнения моей просьбы, — твердо заявила Джованна, — но если вы мне откажете, то я обращусь к защите епископа и даже, если понадобится, к защите святого отца. Он не может запретить мне служить церкви, если моя душа к этому стремится.
Глаза маркизы наполнились слезами.
Маляспини стоял в мрачном раздумье: он понимал, что не сможет помешать выполнению решения дочери, если она обратится к содействию духовенства. Но вскоре лицо его приняло обычное выражение, и он ласково сказал Джованне:
— Ты, может быть, права, дочь моя. Я понимаю, что ты вынесла тяжелое потрясение, и монастырская тишина благотворно подействует на тебя. Я отвезу тебя в монастырь кармелиток. До пострижения должен пройти год, и в такое смутное время ты будешь там в полной безопасности. Но я требую обещания, чтобы ты по окончании испытания не принимала бесповоротного решения, не поговорив еще раз со мной и с твоей матерью.
— Обещаю, но решение мое не изменится.
— Бог милостив, — сказала маркиза, обнимая дочь. — Он руководит людьми по своей воле и может послать тебе утешение.
Джованна молча покачала головой и вышла, чтобы остаться одной.
Маркиз написал письмо Лоренцо и тотчас же послал гонца во Флоренцию.
На другой день он переговорил с епископом Имолы и вместе с женой повез дочь в монастырь. У ворот он простился с дочерью, а мать повела ее к настоятельнице, принадлежавшей к древнему итальянскому роду и получившей все сведения от епископа о девушке, порученной ее попечению.
Джованне было приготовлено простое, но удобное помещение, а когда она попросила келью, как у других послушниц, то настоятельница сослалась на епископа, который сказал, что Джованна должна быть в монастыре, чтобы в тиши уединения зрело обдумать свое намерение. Потом она привела к ней молодую женщину в траурном платье, с красивым, но бледным и страдальческим лицом, наполовину закрытым черным платком.
— Это ваша служанка, — сказала настоятельница Джованне. — У нее, так же как и у вас, было тяжелое испытание, и она решила прийти к нам. Ей тоже надо побыть год послушницей, и я назначила ее к вам. Может быть, вы вместе найдете утешение в вашем горе. Ее зовут Клодина, и она в вашем распоряжении.
Клодина с искренним участием смотрела на молодую красивую девушку, тоже захотевшую удалиться от света, и молча почтительно поцеловала ей руку.
Маркиза грустно простилась с дочерью.
— Я пришла сюда служить и искать покоя в служении Богу, — сказала Джованна, протягивая руку Клодине. — Я не могу и не хочу быть вашей госпожой. Если вы страдали, как я, то поймете: здесь не существует различия, разделяющего людей в свете. Я только обращаюсь к вам за одной услугой. Попросите у настоятельницы для меня такое же траурное платье, как на вас. Здесь не место блеску и ярким цветам, они напоминают мне свет, а я пришла сюда, чтобы забыть его.
Клодина молча поклонилась и вышла.
Джованна опустилась на диван и заснула. Скоро вернулась Клодина с траурным платьем. Она взяла стул и села рядом со спавшей Джованной.
— Как она хороша, — тихо проговорила Клодина. — Горе не пощадило ее среди блеска и величия. Она тоже ищет утешения в монастыре, хотя едва ли ее судьба так тяжела и ужасна, как моя. Отец и мать привезли ее сюда, а я… Что мне осталось?.. Я все потеряла, все… что имела на земле… его, единственного, вечно любимого, и сестру, которую нашла после долгой разлуки.
Она сложила руки и тихо заплакала, склонив голову на грудь.
Глава 18
Рана Лоренцо быстро заживала, и опасения, что кинжал был отравлен, к счастью, не подтвердились. Не щадя себя, он напрягал все силы для организации противодействия опасностям, грозившим, несмотря на временную победу над заговором, ему и республике, а опасности эти были весьма значительны. Озлобление и ярость народа все продолжались. По ходатайству Лоренцо Жакопо Пацци скромно похоронили в фамильном склепе в церкви Санта-Кроче, но народ шумно требовал, чтобы преступник был зарыт в неосвященной земле, за городской стеной. Но и там не было покоя когда-то высоко стоявшему главе дома Пацци. Озверелая толпа вырыла его тело, таскала по улицам и бросила, наконец, в Арно. С трудом удалось удержать озлобленный народ от дальнейших кровавых расправ, а внутреннее единство было необходимо для противодействия угрозам внешних врагов.
Из Рима пришло известие, что папа Сикст был страшно разгневан убийством пизанского архиепископа и арестом кардинала. Он уже объявил приказ посадить под арест флорентийского посланника Донато Аччауоли. И отказался от своего намерения только после решительного заявления посланников Милана и Венеции, что это будет признано нарушением международного права, и они потребуют, чтобы арестовали и их, если эта мера будет применена к Аччауоли. Тогда вместо этого всех служащих банка Медичи и всех проживающих в Риме флорентийских купцов заключили в крепость святого Ангела, а кассы опечатали.
Граф Джироламо Риарио приехал в Рим и всеми силами старался возбудить гнев папы, но при этом продолжал лицемерную игру и послал верного гонца к Лоренцо, предлагая свое посредничество для примирения. Одновременно с этим в Имоле, куда вернулась графиня Риарио, продолжали набирать наемников, расширяли и усиливали укрепления. На союзников Флоренции, по-видимому, надежда была плохая. Посланники Милана и Венеции выразили, правда, высшему совету негодование по поводу преступных действий заговорщиков и принесли поздравления Лоренцо, спасшемуся от опасности, но они настоятельно советовали при этом выполнить законные требования папы и избегать всего, что могло бы вызвать непоправимый разрыв и повести к междоусобной войне.
Синьория оказалась непримиримее Лоренцо, который видел своим проницательным умом все возраставшую опасность и не хотел резко отклонять предложения о соглашении, чтобы напрасно не раздражать противников.
Был опубликован декрет с жестоким приговором над домом Пацци. Фамилия и герб должны были исчезнуть окончательно, и всякий произносивший это имя подвергался наказанию. Имения их были конфискованы. Каждый, кто породнился бы с членами этого дома, навсегда лишался права занимать общественные должности. Все участвовавшие в заговоре и спасшиеся бегством были изображены на портретах в натуральную величину, а портреты повешены вниз головой на башне дворца синьории; Лоренцо удалось спасти своего зятя Гульельмо, отправив его ночью в отдаленное имение. По распоряжению синьории знаменитым тогда Орсини Бенитенди были изготовлены восковые фигуры Лоренцо в натуральную величину и поставлены в церквах Санта-Аниунчиа, Мадонна-дельи-Анжели-де-Ассизи и в монастырской церкви Сан-Галло. На восковой фигуре, стоявшей в церкви Сан-Галло, был надет костюм, в котором был Лоренцо, когда получил рану кинжалом.
