Виктор Поротников - Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец
– Кресты на одежду нашили, а ествы в дорогу не припасли, – сердито усмехнулся Фома. – Эх, горе-крестоносцы! Нам до Святой земли еще топать и топать, а крестьяне, что в хвосте плетутся, говорят, уже последние сухари догрызают. Эдак они все в пути передохнут и без сельджукских стрел!
– Будто у нас припасов навалом, – мрачно сказал Домаш.
После этой реплики у костра повисла тишина, поскольку добавить к сказанному было нечего.
Из-под стоящей неподалеку повозки доносился храп, там спали вповалку русские ратники. За повозкой белели в темноте две палатки. Из одной был слышен натужный кашель деда Пахома, из другой – девичий голос, что-то недовольно говоривший по-гречески.
– Совсем сдал Пахом, – вздохнул Худион. – Кашель его душит, а тут еще пыль и жара. Даже не верится, что конец сентября стоит.
– Говорят, в Палестине еще жарче, – обронил Костя, – воды там мало, а кругом песок да камень.
– Хороша святая землица, нечего сказать! – язвительно проговорил Фома.
У него в этот вечер было плохое настроение.
Девичий голос в палатке ненадолго смолк, потом зазвучал опять с той же раздраженной интонацией.
– Ох и намучается Василий со своей гречанкой! – промолвил Домаш, борясь с зевотой. – Телом Доминика хороша, однако нрав у нее, похоже, скверный.
– Не хвали жену телом, а хвали делом, – бросил Фома.
– Анфиска видели, какая смурная ходит, – понизив голос, произнес Костя. – Ревнует она Василия к жене его.
– Доминика поистине Богом Василию ниспослана, ибо она спасла его от смерти, – тихо проговорил Потаня. – А нрав… У какой женщины он хорош?
И вновь у костра водворилось молчание, лишь шумно зевал Домаш и потрескивало пламя.
От соседних костров, мерцающих в ночи, тоже доносились голоса. Тут и там звучала непривычная русскому уху немецкая речь.
Постепенно лагерь затихал, погружаясь в сон. Гасли один за другим костры.
С рассветом крестоносное войско было уже в пути, стремясь поскорее достичь Никеи.
Город открылся взорам крестоносцев после полудня.
Сверкала на солнце голубая гладь широкого Асканского озера, на берегу которого раскинулись белокаменные кварталы Никеи. За этот город когда-то шла долгая борьба между ромеями и сельджуками, покуда ромеи с помощью крестоносцев первой волны не захватили Никею в свои руки. Теперь в Никее находился сильный греческий гарнизон.
Дальше к юго-востоку простирались владения иконийского султана. Это был не самый сильный из сельджукских правителей, но, бесспорно, самый воинственный. Не проходило года, чтобы сельджуки не грабили приграничные земли Византии.
Военачальник ромейского гарнизона не впустил крестоносцев в Никею, ссылаясь на приказ императора Мануила. Войску Конрада пришлось расположиться станом на берегу озера, неподалеку от городских стен.
Через своего посла Конрад потребовал у никейских архонтов съестных припасов на три дня для своего войска, пригрозив в случае отказа предпринять штурм города. Греки предпочли предоставить крестоносцам продовольствие, чтобы не доводить дело до вооруженного столкновения. Съестные припасы были выданы ромеями и толпам крестьян.
Здесь, на обласканной солнцем земле, русичи впервые увидели дерево смоковницу.
– Глядите, – говорил им проповедник Бернар Клервосский, – листьями этого дерева укрывали свою наготу самые первые из людей – Адам и Ева, – вкусив запретного плода с древа познания. После чего Господь изгнал их из рая.
– Правда ли, святой отец, что рай земной начинается там, где течет река Иордан? – обратился к проповеднику любознательный Потаня.
– Правда, сын мой, – не задумываясь ответил аббат, – ибо та земля взрастила Сына Божия, а в реке Иордан Иоанн Креститель окрестил Иисуса, предсказав ему стать Спасителем мира.
– Не лгут ли греки, святой отец, говоря, будто в Святой земле текут молочные реки с кисельными берегами? – задал вопрос Фома.
Проповедник, по своей натуре человек пылкий и подвижный, живо повернулся к Фоме и опять же без заминки ответил:
– Греки самый лживый народ на свете, сын мой, но в данном случае они тебя не обманули. В Святой земле действительно текут молочные реки.
Когда Потаня перевел это Фоме с французского, у того глаза сделались большими от удивления, словно он воочию увидел такую реку.
– И что же, из молочной реки можно запросто напиться? – воскликнул Фома.
– Как из всякой другой, – ответил проповедник.
Бернар Клервосский, как глава монашеского ордена цистерцианцев и влиятельный бургундский аббат, всю свою жизнь боролся с ересями. В какой-то мере он считал ересью и православие. И теперь, видя перед собой русичей, аббат пытался исподволь обратить их в свою веру, хитро играя на доверчивости и наивности своих слушателей. Так взрослые завладевают вниманием детей, рассказывая им небылицы, выдаваемые за действительность.
Прогулка по окрестностям Асканского озера от стана крестоносцев до селения Ксеригордон получилась долгой, но увлекательной.
Словоохотливый аббат рассказывал русичам о сотворении мира, о мучениях Христа и вознесении его на небо, смешивая все это с древней историей и евангельскими притчами. У проповедника была располагающая к нему манера общения. Он мог запросто положить руку на плечо любому из своих слушателей, повествуя о чем-то, часто обращался к кому-нибудь из русичей, словно желая убедить в своей правоте именно этого человека.
Длинное лошадиное лицо аббата было покрыто сетью морщин, разбегавшихся от уголков глаз по вискам и щекам. На его высоком лбу постоянно блестели бисеринки пота от жары и затраченных при ходьбе усилий. Словно какой-то неутомимый дух жил в этом человеке, отрицающем покой и уединенность, которые, казалось бы, более присущи именно священникам.
Ветер трепал жалкие пряди седых волос на голове проповедника. Он же с пафосом описывал своим простодушным слушателям ход побоища, в котором сельджуки истребили множество христиан под Никеей во времена Первого крестового похода.
– Великое множество франков и норманнов погибло тогда от меча Исмаила, – молвил аббат. – Когда собрали тела убитых христиан, то они образовали подобие высокой горы. Двадцать пять тысяч крестоносцев пало в ту пору на этой грешной земле. Помянем же наших убиенных братьев, дети мои!
Однако сильнее всех речей Бернара Клервосского русичей на той прогулке поразила огромная куча из человеческих черепов, возвышавшаяся среди зарослей маквиса на окраине Ксеригордона. Некоторые черепа были разрублены ударом меча, на других виднелись страшные отметины от топоров и копий.
«Где же скитаются ныне души этих несчастных, принявших за веру Христову столь тяжкую кончину?» – думал Потаня.
Аббат громко нараспев принялся читать молитву на латыни, подняв руку с серебряным крестом. Позади него, опустив головы, стояли притихшие русичи.
В кустах щебетали юркие пташки, коим были чужды беды и горести людские. Дышала зноем земля, пропахшая семенами сухих трав.
– Почто головы погибших христиан остались лежать без погребения? – спросил Фома, когда молитва смолкла.
Потаня перевел его вопрос аббату.
Проповедник печально вздохнул и сделал грустное лицо.
– Когда воины Христовы изгнали отсюда неверных, то тела павших христиан нашли сразу и предали земле, а головы искать было недосуг, ибо война с сельджуками продолжалась. Знали бы вы, дети мои, сколько раз переходила из рук в руки эта земля со времен Первого крестового похода!
– Теперь-то можно похоронить эти черепа, – сказал Фома.
– Это не просто останки христиан, сын мой, – нравоучительным тоном промолвил проповедник. – Это своего рода памятник всем воинам, павшим за веру Христову. Это есть символ мученичества и вечного укора тем, кто избрал тот же путь борьбы с неверными. Эти черепа не просто лежат здесь грудой, они вопиют всем нам, мол, братья, отомстите за нас безбожным сарацинам!
– Надеюсь, святой отец, Господь избавит нас от подобной участи, – с еле заметной ухмылкой проговорил Домаш.
– Я каждодневно молюсь об этом, сын мой, – со смиренным видом произнес священник, хотя в его больших навыкате глазах промелькнуло недовольство ухмылкой новгородца.
Простояв под Никеей два дня, войско крестоносцев двинулось дальше в глубь Азии.
Глава вторая. Гуго Тюбингенский
На одной из стоянок Василия Буслаева неожиданно пригласил в свою палатку граф Тюбингенский. Василий и раньше замечал, что страшнолицый граф постоянно наблюдает за ним со стороны. Иногда Василий даже спиной чувствовал его взгляд, который вцеплялся в человека, словно клещ. Все рыцари в окружении короля сторонились графа Гуго, сторонился его и Василий. Однако отказываться от приглашения Василий не стал. Вместе с Василием в гости к графу отправился и Потаня, как переводчик.
Граф Гуго в палатке был один. Василий, войдя, поприветствовал его по-гречески. Граф, склонившийся над раскрытым сундуком в глубине палатки, захлопнул тяжелую крышку и выпрямился. Он ответил на приветствие Василия по-немецки.
