Алексей Константинович Толстой - Князь Серебряный
— Исполать тебе, князь! — прошептал Перстень, с почтением глядя на Никиту Романовича. — Вишь ты, как их приструнил! Только не давай им одуматься, веди их по дороге в Слободу, а там что бог даст!
Трудно было положение Серебряного. Став в главе станичников, он спас Максима и выиграл время; но все было бы вновь потеряно, если б он отказался вести буйную ватагу. Князь обратился мыслию к богу и предался его воле.
Уже начали станичники готовиться к походу и только поговаривали, что недостает какого-то Федьки Поддубного, который с утра ушел с своим отрядом и еще не возвращался.
— А вот и Федька! — сказал кто-то. — Эвот идет с ребятами!
Поддубный был сухощавый детина, кривой на один глаз и со множеством рубцов на лице.
Зипун его был изодран. Ступал он тяжело, сгибая колени, как человек, через силу уставший.
— Что? — спросил один разбойник.
— Я чай, опять досталось? — прибавил другой.
— Досталось, да не нам! — сказал Поддубный, садясь к огню. — Вот, ребятушки, много у меня лежало грехов на душе, а сегодня, кажись, половину сбыл!
— Как так?
Поддубный обернулся к своему отряду:
— Давайте сюда языка, братцы!
К костру подвели связанного детину в полосатом кафтане. На огромной голове его торчала высокая шапка с выгнутыми краями. Сплюснутый нос, выдававшиеся скулы, узенькие глаза свидетельствовали о нерусском его происхождении.
Один из товарищей Поддубного принес копье, саадак и колчан, взятые на пленном.
— Да это татарин! — закричала толпа.
— Татарин, — повторил Поддубный, — да еще какой! Насилу с ним справились, такой здоровяк! Кабы не Митька, как раз ушел бы!
— Рассказывай, рассказывай! — закричали разбойники.
— А вот, братцы, пошли мы с утра по Рязанской дороге, остановили купца, стали обшаривать; а он нам говорит: «Нечего, говорит, братцы, взять с меня! Я, говорит, еду от Рязани, там всю дорогу заложила татарва, обобрали меня дочиста, не с чем и до Москвы дотащиться».
— Вишь разбойники! — сказал один из толпы.
— Что ж вы с купцом сделали? — спросил другой.
— Дали ему гривну на дорогу и отпустили, — ответил Поддубный. — Тут попался нам мужик, рассказал, что еще вчера татары напали на деревню и всю выжгли. Вскоре мы сами перешли великую сакму[123]: сметили по крайнему счету с тысячу лошадей. А там идут другие мужики с бабами да с детьми, воют да голосят: и наше-де село выжгла татарва, да еще и церковь ограбили, порубили святые иконы, из риз поделали чепраки…
— Ах они, окаянные! — вскричали разбойники. — Да как еще их, проклятых, земля держит!
— Попа, — продолжал Поддубный, — к лошадиному хвосту привязали…
— Попа? Да как их, собачьих детей, громом не убило!
— А бог весть!
— Да разве у русского человека рук нет на проклятую татарву!
— Вот то-то и есть, что рук-то мало; все полки распущены, остались мужики, да бабы, да старики; а басурманам-то и любо, что нет ратных людей, что некому поколотить их порядком!
— Эх, дал бы я им!
— И я б дал!
— Да как вы языка-то достали?
— А вот как. Слышим мы лошадиный топ по дороге. Я и говорю ребятам: схоронимся, говорю, в кусты, посмотрим, кто такой едет. Схоронились, видим: скачет человек тридцать вот в этаких шапках, с копьями, с колчанами, с луками. Братцы, говорю я, ведь это они, сердечные! Жаль, что нас маленько, а то можно б поколотить! Вдруг у одного отторочился какой-то мешок и упал на землю. Тот остановился, слез с коня подымать мешок да вторачивать, а товарищи его меж тем ускакали. Братцы, говорю я, что бы нам навалиться на него? Ну-тко, робятушки, за мной, разом! И, сказамши, бросились все на татарина. Да куды! Тот только повел плечами, так всех нас и стряхнул. Мы опять на него, он нас опять стряхнул, да и за копье. Тут уж Митька говорит: посторонитесь, братцы, говорит, не мешайте! Мы дали ему место, а он вырвал у татарина копье, взял его за шиворот, да и пригнул к земле. Тут мы ему рукавицу в рот, да и связали, как барана.
— Ай да Митька! — сказали разбойники.
— Да, этот хоть быка за рога свалит! — заметил Поддубный.
— Эй, Митька! — спросил кто-то, — свалишь ты быка?
— А для ча! — ответил Митька и отошел в сторону, не желая продолжать разговора.
— Что ж было в мешке у татарина? — спросил Хлопко.
— А вот смотрите, ребята!
Поддубный развязал мешок и вынул кусок ризы, богатую дарохранительницу, две-три панагии[124]да золотой крест.
— Ах он, собака! — закричала вся толпа. — Так это он церковь ограбил!
Серебряный воспользовался негодованием разбойников.
— Ребята! — сказал он, — видите, как проклятая татарва ругается над Христовою верой? Видите, как басурманское племя хочет святую Русь извести? Что ж, ребята, разве уж и мы стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы на поругание? Разве попустим, чтобы нехристи жгли русские села да резали наших братьев?
Глухой ропот пробежал по толпе.
— Ребята, — продолжал Никита Романович, — кто из нас богу не грешен! Так искупим же теперь грехи наши, заслужим себе прощение от господа, ударим все, как мы есть, на врагов церкви и земли русской!
Сильно подействовали на толпу слова Серебряного. Проняла мужественная речь не одно зачерствелое сердце, не в одной косматой груди расшевелила любовь к родине. Старые разбойники кивнули головой, молодые взглянули друг на друга. Громкие восклицания вырвались из общего говора.
— Что ж! — сказал один, — ведь и вправду не приходится отдавать церквей божиих на поругание!
— Не приходится, не приходится! — повторил другой.
— Двух смертей не бывать, одной не миновать! — прибавил третий. — Лучше умереть в поле, чем на виселице!
— Правда! — отозвался один старый разбойник. — В поле и смерть красна!
— Эх, была не была! — сказал, выступая вперед, молодой сорвиголова. — Не знаю, как другие, а я пойду на татарву!
— И я пойду! И я! И я! — закричали многие.
— Говорят про вас, — продолжал Серебряный, — что вы бога забыли, что не осталось в вас ни души, ни совести. Так покажите ж теперь, что врут люди, что есть у вас и душа и совесть! Покажите, что коли пошло на то, чтобы стоять за Русь да за веру, так и вы постоите не хуже стрельцов, не хуже опричников!
— Постоим! постоим! — закричали все разбойники в один голос.
— Не дадим поганым ругаться над святою Русью!
— Ударим на нехристей!
— Веди нас на татарву!
— Веди нас, веди нас! Постоим за святую веру!
— Ребята! — сказал князь, — а если поколотим поганых, да увидит царь, что мы не хуже опричников, отпустит он нам вины наши, скажет: не нужна мне боле опричнина; есть у меня и без нее добрые слуги!
— Пусть только скажет, — закричали разбойники, — уж послужим ему нашими головами!
— Не по своей же я охоте в станичники пошел! — сказал кто-то.
— А я разве по своей? — подхватил другой.
— Так ляжем же, коли надо, за Русскую землю! — сказал князь.
— Ляжем, ляжем! — повторили разбойники.
— Что ж, ребята, — продолжал Серебряный, — коли бить врагов земли Русской, так надо выпить про русского царя!
— Выпьем!
— Берите ж чарки и мне чару подайте!
Князю поднесли стопу; все разбойники налили себе чарки.
— Да здравствует великий государь наш, царь Иван Васильевич всея Руси! — сказал Серебряный.
— Да здравствует царь! — повторили разбойники.
— Да живет земля Русская! — сказал Серебряный.
— Да живет земля Русская! — повторили разбойники.
— Да сгинут все враги святой Руси и православной Христовой веры! — продолжал князь.
— Да сгинет татарва! Да сгинут враги русской веры! — кричали наперерыв разбойники.
— Веди нас на татарву! Где они, басурманы, что жгут наши церкви?
— Веди нас, веди нас! — раздавалось отовсюду.
— В огонь татарина! — закричал кто-то.
— В огонь его! В поломя! — повторили другие.
— Постойте, ребята! — сказал Серебряный, — расспросим его наперед порядком. Отвечай, — сказал князь, обращаясь к татарину, — много ль вас? Где вы станом стоите?
Татарин сделал знак, что не понимает.
— Постой, князь, — сказал Поддубный, — мы ему развяжем язык! Давай-ка, Хлопко, огоньку. Так. Ну что, будешь говорить?
— Буду, бачка[125]! — вскрикнул обожженный татарин.
— Много ль вас?
— Многа, бачка, многа!
— Сколько?
— Десять тысяча, бачка; теперь десять тысяча, а завтра пришла сто тысяча!
— Так вы только передовые! Кто ведет вас?
— Хан тащил!
— Сам хан?
— Не сама! Хан пришла завтра; теперь пришла Ширинский князь Шихмат!
— Где его стан?
Татарин опять показал знаками, что не понимает.
— Эй, Хлопко, огоньку! — крикнул Поддубный.
— Близка стан, бачка, близка! — поспешил отвечать татарин. — Не больше отсюда как десята верста.
— Показывай дорогу! — сказал Серебряный.
