Бернард Корнуэлл - Столетняя война
— Она моя. Найди себе другую.
Томас взглянул на девушку. Белокурая, худая, вся в слезах. Ему вспомнились страдания Жанетты. Было невмоготу смотреть на беду другой девушки, даже в особняке мессира Гийома д'Эвека.
— Думаю, ты уже достаточно ее помучил, — сказал Томас и перекрестился, вспомнив собственные грехи в Бретани. — Отпусти ее.
Бородатый стрелок, лет на двенадцать старше Томаса, вытащил меч. Это было старое оружие, крепкое, с широким клинком. Стрелок самоуверенно взвесил его на руке.
— Слушай, парень, — сказал он, — я посмотрю, как ты выйдешь через дверь, а если нет, то развешу твои кишки от стены до стены.
Томас приподнял свой фальшион.
— Я дал обет святому Гинфорту защищать всех женщин.
— Чертов болван.
Стрелок бросился на Томаса и сделал выпад. Томас шагнул назад и парировал удар. Из-под клинков брызнули искры. Бородач снова нанес удар, и Томас вновь попятился и отбил меч фальшионом. Девушка наблюдала за боем широко раскрытыми голубыми глазами. Томас взмахнул клинком, промазал и чуть не наткнулся на меч, но успел уклониться в сторону и ногой ударил бородача по колену. Тот зашипел от боли, и тогда Томас своим фальшионом, как косой, нанес другой удар, пришедшийся бородачу прямо по шее. Хлынула кровь, и стрелок без звука рухнул на пол. Фальшион почти отсек ему голову. Кровь толчками била из раны. Томас опустился на колени рядом со своей жертвой.
— Если кто-то спросит, — сказал он девушке по-французски, — это сделал твой отец, а потом сбежал.
На него обрушилось слишком много бед после убийства оруженосца в Бретани, и он не хотел добавлять к ним еще и гибель лучника. Томас достал из кошелька бородача четыре мелкие монеты и улыбнулся девушке, которая сохраняла удивительное хладнокровие, хотя у нее на глазах почти что обезглавили человека.
— Я не причиню тебе вреда, — сказал он. — Обещаю. Она молча смотрела на него.
— Не причинишь? — неуверенно спросила она.
— Не сегодня, — мягко ответил Томас.
Девушка встала и помотала головой, чтобы прогнать головокружение. Она натянула платье и связала болтающиеся полосы ткани.
— Ты, может быть, меня и не тронешь, но другие тронут.
— Нет, если останешься со мной. Вот, — он достал из-за плеча большой черный лук, снял тетиву и протянул ей. — Держи. Все поймут, что ты женщина лучника. И тогда никто к тебе не прикоснется.
Девушка нахмурилась, ощутив вес лука.
— Никто не причинит мне вреда?
— Нет, если будешь держать это, — снова пообещал Томас. — Это твой дом?
— Я работаю здесь.
— У мессира Гийома д'Эвека? Она кивнула.
— Он здесь?
Она покачала головой.
— Я не знаю, где он.
Томас решил, что его враг в крепости. Наверное, пытается вытащить стрелу из ноги.
— Ты не видела здесь копья? — спросил Томас. — Большого черного копья с серебряным наконечником?
Девушка энергично покрутила головой. Томас нахмурился. Он заметил, что девушка дрожит. Она проявила храбрость, но, возможно, от крови, сочащейся из шеи убитого, ей было не по себе. Он также увидел, что девушка хороша собой, несмотря на синяки на лице и грязь в спутанных белокурых волосах. У нее было немного вытянутое лицо, которому большие глаза придавали серьезный вид.
— У тебя есть семья?
— Моя мать умерла. У меня нет никого, кроме мессира Гийома.
— И он бросил тебя здесь? — с презрением спросил Томас.
— Нет! — запротестовала она. — Он думал, что в городе мы в безопасности, но потом, когда пришло ваше войско, мужчины решили защищать остров. И ушли из города! Потому что все хорошие дома здесь.
В ее голосе слышалось негодование.
— И что же ты делала для мессира Гийома? — спросил Томас.
— Убирала, а еще доила коров на той стороне реки. Девушка вздрогнула, услышав злобные крики англичан на площади.
Томас улыбнулся.
— Все в порядке, никто тебя не тронет. Держись за лук. Если кто-то посмотрит на тебя, говори: «Я женщина лучника». — Он медленно повторил это и заставил девушку несколько раз проговорить фразу по-английски, пока не удовлетворился результатом. — Хорошо! — улыбнулся он ей. — Как тебя зовут?
— Элеонора.
Томас сомневался, стоит ли обыскивать дом, но все же обыскал. Копья святого Георгия нигде не было. Здесь не было ни мебели, ни гобеленов — ничего ценного, разве что вертела, горшки и тарелки на кухне. «Все ценное, — сказала Элеонора, — еще неделю назад отправили в крепость». Томас посмотрел на разбитую посуду на выложенном плиткой полу кухни.
— Как долго ты у него работала?
— Всю жизнь, — ответила Элеонора и смущенно добавила: — Мне пятнадцать лет.
— И ты никогда не видела огромного копья, которое он привез из Англии?
— Нет, — ответила она, широко раскрыв глаза. Что-то в выражении ее лица заставило Томаса заподозрить ложь. Однако он не стал выпытывать, а решил спросить позже, когда она научится доверять ему.
— Тебе лучше остаться со мной, — сказал он Элеоноре. — Тогда тебя никто не тронет. Я возьму тебя в лагерь, а когда наше войско пойдет дальше, ты вернешься сюда.
На самом деле он хотел сказать, что она может остаться с ним и стать настоящей женщиной лучника, но это, как и копье, могло подождать денек-другой.
Девушка кивнула, безропотно принимая такую судьбу. Наверное, она молилась, чтобы избежать охватившего Кан насилия, и Томас явился ответом на ее молитву. Он дал ей свой мешок со стрелами, чтобы она больше походила на женщину лучника.
— Нам придется пройти через город, — сказал Томас Элеоноре, ведя ее вниз по лестнице, — так что не отходи от меня.
Они спустились с крыльца дома. На маленькой площади собрались конные латники с гербом, изображавшим медведя и зубчатый жезл. Их послал граф Уорвикский, чтобы остановить резню и разбой. Они сурово посмотрели на Томаса. Он поднял руки, показывая, что ничего не несет, и стал проталкиваться меж коней. Но, пройдя с дюжину шагов, понял, что Элеоноры рядом нет. Ее напугали всадники в грязных кольчугах, их мрачные лица, обрамленные сталью, и она замешкалась у двери дома.
Томас открыл рот, чтобы позвать Элеонору, но тут какой-то всадник пришпорил коня, направляясь к нему. Томас поднял глаза, и в этот момент меч плашмя ударил его, и он с окровавленным ухом ничком упал на мостовую. Фальшион вывалился у него из рук. Конь наступил ему на голову, и перед глазами у Томаса вспыхнули молнии.
Всадник слез с коня и закованной в железо ногой надавил Томасу на лоб. Томас ощутил боль, услышал протесты других латников, а потом, получив пинок, уже ничего не чувствовал. Но за несколько мгновений до того, как потерять сознание, он узнал своего обидчика.
Сэр Саймон Джекилл, несмотря на соглашение с графом, жаждал отмщения.
* * *
Похоже, Томасу повезло. Возможно, его святой хранитель, собака или человек, присматривал за ним. Останься он в сознании, ему бы пришлось пройти через пытки. Хотя сэр Саймон накануне и поставил свою подпись под соглашением с графом, при виде Томаса это выветрилось из его головы. Ему вспомнилось унижение, когда он, голый, спасался в лесу, припомнилась боль от попавшей в ногу стрелы из арбалета. Хромота все еще не прошла, а память не вызывала ничего, кроме страстного желания подвергнуть Томаса долгим, медленным пыткам, чтобы насладиться его воплями. Но Томас не чувствовал, как двое латников поволокли его к дубу. Поначалу люди графа Уорвикского пытались защитить лучника от сэра Саймона. Но рыцарь заверил их, что это дезертир, вор и убийца. И они решили его повесить.
Сэр Саймон не возражал. Если эти люди повесят Томаса как дезертира, никто не обвинит сэра Саймона в казни лучника. Он сдержит свое слово, и графу Нортгемптонскому придется лишиться своей доли денег за корабли. Томас будет мертв, а сэр Саймон станет богаче и счастливее.
Услышав, что Томас — убийца и вор, латники охотно взялись за дело. У них был приказ повесить внушительное число мародеров, воров и насильников, чтобы охладить задор войска, но в этой части острова, самой удаленной от города, не наблюдалось таких зверств, как в северной половине, и у графских солдат не было возможности найти применение выданным графом веревкам. Наконец-то им досталась жертва. Один из них перекинул веревку через ветку дуба.
Томас ничего не ощущал. Он не чувствовал, как сэр Саймон обыскал его и срезал спрятанный на теле кошелек. Он не сознавал, что ему на шею надели петлю. Но потом смутно ощутил запах конской мочи, почувствовал, как что-то сдавило горло, и к нему вернулось зрение, хотя все виделось в красном тумане. Он ощутил, как взлетает в воздух, и попытался вскрикнуть от давящей боли в горле, но не мог ни пикнуть, ни вдохнуть. Он лишь чувствовал жжение и удушье, а задымленный воздух обдирал глотку. Ему хотелось кричать от страха, но легкие ничего не могли выдавить и лишь доставляли мучение. В миг просветления он понял, что болтается на веревке, дергаясь и крутясь. Он вцепился скрюченными пальцами в удушающую петлю, но ослабить ее не мог. Томас обмочился от ужаса.
