Пол Джефферс - Боги и влюбленные
Как и Вифлеем, который я увидел первым среди окружавших Иерусалим деревень, Вифания не слишком впечатляла. Если бы не изобилие фиговых деревьев, я бы не понял, зачем здесь кому-то жить. Мы быстро миновали деревню под гневными, подозрительными взглядами местных жителей, однако никто не сказал нам ни слова. (Наша военная экспедиция выглядела весьма внушительной: впереди ехали трибун и центурион, за ними — я, затем старшина, сержанты и солдаты, лучшие всадники иерусалимского гарнизона; ни одного сирийца, только римляне — мы быстро выучили урок). В своей штатской одежде я привлекал любопытные взгляды толпившихся у колодца Вифании евреев. (Я умолял, чтобы на время похода мне дали униформу, но Марк Либер запретил: «Слишком опасно»).
По мере приближения к области, где предполагалось найти Варавву и его людей, мы перестали разговаривать и мягкими касаниями успокаивали лошадей. Солнце стояло в зените, всем хотелось пить, но мы двигались вперед, как можно тише ведя лошадей по скользким камням и внимательно оглядывая окружавшие нас скалы и утесы. Холмы были изъедены пещерами. Оказавшись неподалеку от места, которое мы искали, все спешились и дальше направились пешком.
Абенадар оказался изобретательным командиром, искусно разделив людей, выслав патрули и распределив солдат, чтобы те окружили пещеру, расположенную впереди и чуть выше. Солдаты двигались стремительно, держа наготове мечи и луки со стрелами. Весь маневр был выполнен быстро и тихо. Если люди, которых мы искали, скрывались в пещере, они не проявили признаков того, что заметили нас.
Мне пришлось остаться сзади, с лошадьми, с арьергардом военных, не меньше моего расстроенных тем, что они не там, где скоро должно было развернуться сражение (если информация Иосифа была верна).
Марк Либер отправился вперед, плечом к плечу со своим заместителем; трибун соблюдал спокойствие, позволив Абенадару отдавать приказы. Друзья отлично работали вместе, словно пара лошадей на скачках колесниц, зная и заранее чувствуя, что собирается сделать другой. Я видел, насколько тесно сплотила этих людей военная служба.
Со склона утеса, скрывавшего нужную нам пещеру, донесся первый звук. Я слышал гневный голос невидимого мне солдата, приказывавшего кому-то остановиться. К нему присоединились другие голоса, выкрикивая на сленге военных короткие фразы вперемешку с ругательствами. Абенадар и Марк Либер начали взбираться наверх, и скоро до нас донесся звон мечей, новые крики и неразборчивые фразы. Со своего места я не видел разыгравшейся наверху схватки.
Не отрывая взгляда от холмов, я жаждал узнать, что же там происходит. Вскоре я увидел вылезавших из-за валунов солдат, от чьих мечей отражались лучи солнца. Солдаты — шесть человек, — быстро пробежали вверх по склону, за ними последовали другие с обнаженными мечами, и все они остановились у входа в пещеру. Через секунду рядом оказался Абенадар, властно пройдя мимо столпившихся снаружи людей. После него в пещеру зашли солдаты.
В эту секунду из кустарника и зарослей ежевики у подножия горы появилась четверка крепких солдат с пленником. Рядом шел Марк Либер, держа в руке меч. Пленником оказался невысокий молодой человек, плохо одетый, в порванной на плече тунике, хлопавшей по тяжело вздымающейся груди. Его кисти были связаны за спиной; солдаты держали его за локти. Молодой человек активно сопротивлялся, волоча ноги и извиваясь в попытке стряхнуть вцепившихся в него солдат. Когда они приблизились, я увидел, что он почти мой ровесник. Его борода была новой, волосы — мягкими и тонкими, темные глаза сверкали гневом и ненавистью, с губ срывались проклятья.
К сожалению, этот юноша оказался нашей единственной добычей.
— Они были там, — проворчал Абенадар, спустившись с холма вместе со своими людьми, — но местность хорошо просматривается, и они заметили нас издалека. Судя по пожиткам, их здесь довольно много. Думаю, человек двадцать.
Трибун Марк Либер гневно кивнул и повернулся к нашему пленнику.
— Как тебя зовут?
Юноша ответил ругательством на арамейском.
— Как тебя зовут? — спросил я на его языке. В ответ раздалось новое ругательство. Я говорил мягко, зная по опыту собственного пленения, что грубое обращение и грубые слова вызывают у молодых людей в цепях только сопротивление. И еще я знал, каким действенным может оказаться даже легкий страх.
— Эти солдаты, — терпеливо сказал я, — считают, что ты Варавва, и если они в это поверят, то тебя повесят, ты и глазом моргнуть не успеешь. Они ищут Варавву, и центурион убежден, что ты и есть он. Если это не так, лучше скажи, пока можешь.
Юноша посмотрел на меня в раздумье, потом покосился на центуриона. Повернувшись, он сказал:
— Я не Варавва.
— Тогда как тебя зовут?
После паузы он ответил:
— Дисмас.
— А где Варавва?
— Я тебе не скажу.
— Центурион — жесткий человек, но трибун — человек справедливый. У меня нет влияния на центуриона, который хочет тебя повесить, но есть некоторое влияние на трибуна, и если я скажу ему, что ты готов сотрудничать, он тебя защитит.
— Я не боюсь римских солдат.
— Ты на краю к смерти. Ты молод, как и я. Поверь, ты слишком молод, чтобы умереть. Нет такого дня, что годится для смерти. — Произнося это, я почти слышал голос Лонгина, когда-то сказавшего мне то же самое.
— Я никогда не предам друга, так что хватит меня искушать. Я готов ко всему, что на уме у центуриона.
Нетерпеливый Абенадар потряс меня за руку.
— Ну, Ликиск, что он говорит?
— Его зовут Дисмас, и я не могу добиться, чтобы он сказал, где его друзья.
Абенадар улыбнулся.
— Скажи ему, что существуют отличные способы развязать ему язык.
— Я уже сказал.
— Крепкий ублюдок?
Улыбаясь, я спросил:
— А как бы ты себя повел?
— Здесь нам больше ничего не светит, — проговорил трибун. — Собирай людей, Абенадар. Возвращаемся в Иерусалим.
Как оказалось, наш пленник немного понимал латынь, поскольку улыбнулся и произнес:
— У твоего трибуна есть здравый смысл. Мои друзья давно ушли, и всё, что вы получили в результате операции, это один-единственный еврей.
Я не снизошел до ответа.
Мрачный Дисмас со связанными за спиной руками уселся на вьючную лошадь, по обе стороны которой расположились солдаты. Он сидел, расправив плечи и вызывающе подняв подбородок. Прямо как я по дороге на Капри.
Ни я, ни Марк Либер не принимали участие в пытках пленника. Ответственность за дознание легла на плечи Абенадара. Пытками ведал сириец, знавший искусство палки и плети задолго до того, как пришел в армию. Пилат дал строгий наказ: пленник не должен умереть, пока вся банда отступников, убийц и воров не попадет к нам в руки. Массовая казнь, полагал Пилат, повлияет на бунтующее население значительно эффективнее, чем казнь одного человека. К счастью, пытка проходила глубоко во чреве крепости, и крики пытаемого не были слышны теми, кто не принимал в этом участия. Избиение продолжалось два дня, после чего молодой еврей был готов рассказать все, что знал.
— Варавва и его головорезы ускользнули в Галилею, — проворчал Абенадар, опускаясь в кресло в комнате Марка Либера.
— А что Дисмас? — спросил я.
Абенадар пожал плечами.
— Он жив. Почти. Но скоро он придет в себя и ко дню, когда его повесят, будет здоров. К тому времени они все окажутся у нас.
Я в этом не сомневался.
— Горизонт почернеет от их крестов, — холодно добавил он.
Новости об аресте одного зелота оказали на город удивительно умиротворяющий эффект, и я понимал, почему Великий Синедрион хотел, чтобы против бунтовщиков выдвинулась армия. Я ожидал насмешек и острот на тему того, что римляне умудрились поймать всего одного еврея, однако город полнился слухами о битве, разгоревшейся между солдатами и Вараввой, в результате чего вся банда сбежала в Галилею.
«Галилеяне и банда Вараввы заслуживают друг друга», шутили в городе.
Никодим сообщил Пилату слова Каиафы — одобрение столь быстрым действиям и наилучшие пожелания в успешной поимке остатков банды. Пилат продемонстрировал свою политическую проницательность, объявив, что готов к открытым переговорам с Синедрионом относительно дела о сокровищнице Храма, и что работа над акведуком будет ненадолго приостановлена.
Приближались Сатурналии, и в городе евреев воцарился относительный покой.
Однако Пилат решил, что для возвращения в Кесарию такого покоя недостаточно.
Новый год мы собирались отмечать в крепости Антония, и я размышлял, не будет ли он для меня последним.
Ведь в этот день Луций Вителлий наверняка захочет быть среди римлян.
XXIX
Когда я снова увидел Иисуса, Сатурналии уже закончились; к моей радости и облегчению, праздник пришел и ушел без Луция Вителлия.
