Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 1
Велика столица Золотой Орды, много диковин в ней, но больше и диковиннее всего — невольничьи рынки. Иных рабов, молодых и сильных, покупали приезжие из далёких стран торговцы за большую цену; пленников слабых, изнурённых отдавали порой в придачу к проданным лошадям или возам с сеном либо зерном. Увозили купленный живой товар и в Кафу, и в Венецию, и в Китай. Много встречали русских невольников, уведённых татарами в полон из Южной и Восточной Украйн, из Залесской земли, из Мордовии. Иван с Андреем, видя их измождение, даже обсуждать вслух боялись то, что про себя каждый решил в тайнике души: если доведётся стать богатыми, сразу же приехать сюда и скупить всех своих, вернуть по отчим домам. Иванчик хотел рассказать брату, как он Макридку в Солхате выкупил, но раздумал: она маменькин подарок присвоила да ещё и сама сбежала невесть куда. Хотя и батюшка и Феогност хвалили тогда Ивана, сам он не считал свой поступок благоразумным и втайне даже раскаивался в нём.
Неподалёку от московского подворья ютилась в саманных домиках и землянках степняцкая беднота. Возле одного из домов чумазые раскосые ребятёнки с утра до вечера месили босыми ногами навоз. Две молодые татарки и с ними старик набивали жидкий навоз в деревянные квадратные уразы.
— Вань, чё это они делают?
— Кизяки. Как похолодает, топить ими будут заместо дров.
За две седмицы кизяки высохли на солнце. Их сложили высокими башнями возле саманного дома. А скоро уж и горьким кизячным дымом нанесло в волоковое окно горницы княжичей. Иван сдвинул, сволок в сторону затянутую мутной слюдой свинцовую раму.
— В Москве, может, уж белые мухи летают.
— Да, а Узбек всё не зовёт и не зовёт нас на суд. Вань, а какой он, суд-то, бывает? Как у нашего отца с боярами? Или как?
— Откудова знать-то? Семён думает, тверские вины трясти будут. А то и нам чего припишут.
— Да мы-то при чём?
— Кто же разберёт, что у этого волка лютого в голове?
— Съел, что ль, он пардуса нашего?
— Простота ты, Андрей! Чай, то для забавы ему, глядеть да любоваться.
— Зверь баской, только страшный.
— Свободу он любит, а его заточили. Тебя бы так, ты бы что сказал?
В один из пасмурных, дождливых дней вдруг поднялся в хоромине переполох. Слуги бегали на погребицу и в амбары, тащили мёда и брашно.
— Большие гости будут! — радостно сообщил Семён братьям. — Товлубег и Черкас.
Гости пришли, но не очень большие — не приближенные к хану вельможи, которых ждал Семён, а лишь их посыльные, сообщившие, что наутро хан Узбек вызывает московских княжичей во дворец.
Вестникам поднесли чаши с мёдом, они не чинились, пригубили, однако опасливо озирались и словно бы торопились уйти, но всё же почему-то не уходили. Получив из рук Алексея Босоволокова по связке лисьих шкур, торопливо махнули в сёдла, кони под ними взяли с места вскачь, выбив копытами ошмётки грязи.
Семён был озадачен и раздражён.
— Брат, значит, завтра суд? — спросил Иван.
— Да какой там суд!.. Они называют судом свою потеху: бросают ярлык, словно мосол собакам, и любуются. А мы грызёмся. И попробуй не грызись...
— Значит, завтра он кинет эту... этот ярлык?
— Нет, Ваня. Ярлык давно брошен, а суд начался, когда нас ещё тут не было, он и всё это время идёт. Хан уже всё рассудил, а завтра только объявит волю.
— А что же так долго?
— Товлубег и Черкас сказали мне, что хан посылал своих людей в Смоленск, Тверь и Киев, чтобы проверить, верно ли, будто литовский князь Гедимин в сговоре с тверянами против Орды.
— А что, если не в сговоре?
— Тогда, значит, и отец наш, и мы все трое — клеветники и лжецы, и всем нам надо отрубить головы.
— Но мы же не клеветники и лжецы?
— Да, да, да, — рассеянно подтвердил Семён, сам, видно, о чём-то другом думал.
3
Семён шагал впереди всех, решительный и злой. Полы корзна его отлетали.
— Вот идём мы, князи московские, и что за нами? Рати у нас нет, соседей-соумысленников — тоже. Есть только дань и покорность овечья: стриги нас, татарове, мы согласные.
Дождь ночью прекратился, но со степи по-прежнему наносило тёмно-серые рваные тучи, с которых срывались редкие жёсткие снежинки.
Московские княжичи с боярами и дружинниками в назначенный час должны были явиться к пышному ханскому дворцу, изукрашенному разноцветными изразцами. У железных дверей стояли с перекрещёнными копьями нукеры, неподвижные и бесстрашные.
Уже и ноги в тонких сафьяновых сапогах стали зябнуть. Всё сильнее когтило сердце беспокойство: неужто передумал Узбек?
Но нет, вышел наконец главный визирь, ткнул пальцем в княжичей и двоих бояр — Феофана Бяконтова и Алексея Босоволокова. Остальным велел остаться за порогом.
Во дворце тоже было прохладно, хотя покои везде обогревались жаровнями с тлевшими в них крупными углями.
Узбек восседал на золотом троне, в золотой же парче. Только борода в серебре — немолод уж величественный султан, праправнук Батыя, потомок Чингисхана в шестом колене, славнейший хан Золотой Орды.
Рядом с троном хатуни в золотом шитых одеждах, с неподвижными и неотличимыми лицами — одинаково узкоглазы, одинаково густо насурьмлены. Два толмача по бокам. Дальше вдоль стен — эмиры, визири, нойоны. Эти тоже неразличимы — все дородны, все с широкими тёмно-жёлтыми лицами и реденькими бородками.
— Господину кесарю! — склонил колено Семён. Братья последовали за ним. — Бьют челом тебе батюшка наш московский князь Иван Данилович, все чада и домочадцы его.
Толмач перевёл.
Узбек испытующе Обвёл взглядом княжичей, лёгкая улыбка тронула его заморщиневшее лицо:
— А супруга твоя, коназ Семён, тоже бьёт челом мне?
— Да, и Настя тоже! — растерянно подтвердил Семён.
— Однако знаем мы, что она не Настя, а как это? — повернулся Узбек к вельможам своим.
— Айгуста, — угодливо подсказал вельможа Беркан.
— Вот-вот, Гедиминовых кровей... — Узбек протянул худые руки над пылающими углями.
— Она дочь его, но наполовину русская и крещена в супружестве, — оправдывался Семён, чувствуя дрожь в животе: неужто всё прахом?
— Так ты наполовину родня Гедимину? — прищурился Узбек, если бы он мог прищуриться, просто виски у него съёжились, как голенища сапога.
— А разве вы с ним не друзья? — с весёлой любезностью возразил Семён, внутри испытывая холодное бешенство. — Он никогда не воевал с вами и не платил дань. Согласись, царь, разве не ловок он, не хитёр? С вершины величия своего ты не можешь не признать это. — Голос Семёна, высокий и дерзкий, разносился на всю палату. Братья его стояли, помертвевши. «Пропали мы теперь из-за этой носатой Айгусты-Настасьи, — думал Иванчик. — А она меня ещё тумаками норовила! Посадить бы её в камору на цепь, сучку безмозглую».
Узбек усмехнулся:
— Ты говоришь смело.
— Так подобает говорить с мудрыми.
«Ловок Сёмка-то, может, ещё выплывет», — понадеялся Иванчик.
— Да, — важно подтвердил Узбек.
«Он стареет», — подумали мурзы.
Жёны неизвестно что подумали, сидели, даже не моргали.
— Русский князь — наглый князь, — улыбнулся Джанибек, и не понять, то ли порицает, то ли восхищается Семёном.
— Это ты о кунаке-то, царевич? — с шутливым укором повернулся Семён к нему. — Мы ли с тобой мало погуляли, как настоящие батыры?
Татары засмеялись, вспомнив совместную пляску в Солхате.
Но повелитель — прав был отец! — любил позабавиться над своими подданными:
— Вы у меня гости частые, а я так и не побывал у кунака Ивана в Москве. Большой город?
— Где там! — обрадовался столь лёгкому перепаду разговора Семён. — Во много раз меньше твоей столицы.
— Разве? — спросил Узбек, и по голосу не понять было, сомневается или прикидывается. — Наш летописец Джувейни написал, что во время похода Бату-хана в Москве погибло двести семьдесят тысяч защитников.
— Ну-у... — искренне не поверил Семён. — А как он считал?
— Тогда принято было у каждого убитого отрезать ухо, а потом считать. Но если бы даже отрезали не одно, а сразу оба уха и все считали, то и тогда много людей наберётся.
— Не-е, царь, николи не была Москва столь велика.
Узбек не настаивал. Потомил молчанием, потом спросил:
— А что для меня просил передать коназ Иван?
Семён подавил вздох облегчения, заученно ответил:
![Роберт Хайнлайн - Космический патруль [=Космический кадет]](/uploads/posts/books/102132/102132.jpg)
