Ольга Рогова - Богдан Хмельницкий
– Позвать ко мне чаровницу!
– Которую прикажете, пан гетман? – спросил Выговский.
– Марушу!
Через несколько минут вошла в палатку Маруша, высокая, полная, молодая еще женщина, смуглолицая, с черными бровями дугой и вьющимися черными волосами, распущенными по плечам. Ярко-алая атласная плахта была подвязана запаской золотистого цвета с причудливыми узорами, вышитыми шелками. В ушах блестели дорогие серьги, а богатое самисто из самоцветных каменьев опутывало шею в несколько рядов. На белой рубахе тоже был вышит прихотливый рисунок из каких-то переплетавшихся змей; на голове, несколько на бок, была надета небольшая шапочка с кистью из жемчугов, перемешанных с бирюзой. Парчовый пояс, осыпанный драгоценными каменьями и щегольские черевичкм на серебряных подковах довершали ее дорогой наряд. На одно плечо была наброшена свита, крытая зеленым бархатом и опушенная прекрасным собольим мехом. Всего более в Маруше поражали ее глаза. Это были глаза хамелеона: каждую минуту они меняли и цвет, и выражение и придавали лицу то кроткий, то гневный, то мягкий, то хищный, то веселый, то угрюмый оттенок. Пытливый блеск этих глаз заставлял нередко потупляться самого гетмана. Из всех колдуний только одна Маруша могла говорить ему правду, не опасаясь его вспыльчивого нрава.
– Пан гетман звал меня? – проговорила она почтительно целуя его руку. – Погадай мне, Маруша, – ласково проговорил Богдан. – Что-то сердце у меня неспокойно.
Колдунья быстро окинула его взглядом своих проницательных глаз и сказала:
– Здесь гадать неудобно: много народу к пану гетману ходит, помешают. Я знаю одно местечко, пойдем, проведу, там все, как на ладони, пану выложу.
– Где же это местечко? – спросил Богдан.
– Да тут недалеко, у старой мельницы.
– Пойдем! – согласился Богдан.
Они вышли. Вечер стоял тихий. Легкий мороз чуть-чуть веял в воздухе, делая его совершенно прозрачным. Ярко горели звезды на небе, луна металлическим блеском освещала окрестности. В лагере уже все спали; только изредка слышались окрики сторожевых казаков. Выйдя из лагеря, колдунья взяла вправо к овражку и по крутой тропинке спустилась вниз, оглядываясь по временам на своего спутника. Богдана охватило какое-то странное чувство: не страх, но неопределенность ожидания, какая-то смутная тоска…
Если бы не стыд перед женщиной, он непременно вернулся бы к себе в палатку. Маруша точно угадывала его настроение. Блеснув на него своими темными глазами, она тихо усмехнулась про себя и что-то забормотала.
– Что ты бормочешь? – угрюмо окликнул ее гетман.
– Читаю заклинание, вельможный пане, время теперь полуночное.
– А далеко еще до твоей мельницы?
– Вот тут сейчас за пригорком.
Они поднялись на пригорок. Внизу перед ними была котловина. Среди густой сухой травы и голых кустарников с шумом протекала речка, ниспадавшая с пригорка. Несколько тощих, высохших деревьев стояли подле старой заброшенной мельницы. Речка текла быстро, осенние дожди взмутили ее волны, она клубилась и пенилась около поломанных мельничных колес, покачивавшихся с каким-то жалобным визгом и треском. Дверь сорвалась с петель и лежала на земле, а внутри белым силуэтом, точно мертвец в саване, обрисовывался жернов со столбом, освещенные луной. Из ветхой крыши торчали пучки соломы; при легком колебании ветра они таинственно шуршали. Засохшие ветви деревьев раскинулись над мельницей и густые тени их перебегали, как призраки, по струям кипевшей воды.
Маруша подвела Богдана к самому колесу и велела смотреть на блестящие струйки воды, а сама стала читать какие-то заклинания.
Прошло несколько минут, много или мало, Богдан не мог бы определить с точностью. Вдруг ему показалось, что вода зашумела сильнее, и колесо несколько раз медленно повернулось.
– Идет! – тихо шепнула колдунья Богдану, схватив его за руку. –Теперь спрашивай!
– Будет ли мне удача в бою? – проговорил Богдан, со страхом посматривая на качавшееся колесо.
– Будет, если сам не сплошаешь, – отвечал глухой голос.
Хмельницкому показалось, что голос этот выходил из-под воды. Он почувствовал, как мурашки пробежали у него по спине, хотел было отступить назад, но колдунья крепко держала его руку.
– Спрашивай дальше! – шептала она.
– Что же мне делать? – нерешительно спрашивал гетман.
– Татары твоя погибель, а великий царь – твое спасение! – отвечал голос.
– Что ждет меня? – спросил Богдан.
– Не все будет тебе удача, много крови казацкой прольется.
– Что же мне делать? – повторил Хмельницкий.
– Что бы ты ни делал, судьба твоя над тобой, одному не сразить тебе ляхов…
Колесо опять зашумело. Маруша с горящими глазами, протянув вперед руку стала говорить:
– Смотри, смотри, вот едет твой свадебный поезд… А там кровь…
Много крови… Вот татарин схватил тебя… А вот ты стоишь над убитым… Ох, горько тебе!.. Смотри, лях к тебе подкрадывается, бойся этого ляха…
В нем смерть твоя сидит…
Богдан в ужасе смотрел на воду, ему казалось – какие-то неясные тени плывут в волнах. Колдунья взглянула в воду еще раз, дико вскрикнула и, толкая от себя Богдана, прошептала:
– Беги, беги! Не оглядывайся!
Суеверный страх наполнил сердце гетмана, он пустился бежать по тропинке и ему казалось, что сзади с воем и свистом за ним несется целый сонм приведений, а колдунья хохочет ему вслед. Он пришел в себя лишь тогда, когда завидел казацкий табор.
Колдунья, действительно, хохотала над убегавшим гетманом. Когда Богдан скрылся из виду, она повернулась к двери и, продолжая смеяться, проговорила:
– Вылезай, пан писарь, утек наш гетман!
В полуразрушенной мельнице послышался легкий стук и из подполья вылез пан Выговский.
– Хорошо я тебе обделала дельце? – весело проговорила колдунья. – Мы на него такого страху напустили, что он до утра не опомнится… Я его знаю… В битвах он смел, нипочем ему пуля и сабля, а ночью чертей и оборотней боится…
Они вернулись в лагерь ближней тропинкой и, когда через полчаса Богдан послал за писарем, тот, как ни в чем не бывало, тотчас явился к нему.
Богдан отдал ему приказание составить письмо к пани Марине с формальным предложением вступить с ним в законный брак, приняв предварительное православие.
– Кого прикажет пан гетман послать с этим письмом? – спросил Выговский.
– Мне все равно, следует только выбрать расторопного казака и объяснить ему, что эту грамоту он должен вручить пани в собственные руки. На следующее утро вошел к Богдану Ивашко и, отвесив низкий поклон, молча встал у порога.
– Что хочет хлопец? – спросил гетман.
– Прошу пана гетмана отпустить меня по своим делам.
– А долго ли хлопец гулять думает? И какие такие свои дела! – с неудовольствием проговорил Хмельницкий.
– Больно стосковался, хочу Катрю повидать, я прослышал, что она в монастыре, недалеко от Киева.
– А не подождет ли хлопец недельки три: я и сам думаю на Киев двинуться.
Ивашко ничего не ответил, поклонился и вышел.
– И что бы ему отпустить меня, – жаловался он вечером Тимошу. – На что я здесь нужен?
– Что же ты не просился у него? – возразил Тимош.
– Попросишься! – угрюмо отвечал Ивашко. – Он теперь не тот, что был прежде… Нравный стал, слова себе наперекор не позволяет сказать, сейчас ногами затопает, закричит, с кулаками к тебе подступит.
– С чего же это отец так переменился? – задумчиво спросил Тимош.
– А с того, – нетерпеливо вскричал Ивашко, и глаза его загорелись, –что нас хлопов забыл, не нужна ему больше казацкая вольница… Смотрит, как бы с панами поладить… И особенно это с ним с тех пор сталось, как польская змея около него увивается…
– Выговский? – быстро спросил Тимош.
– Выговский! – подтвердил Ивашко. – Вкрался он в душу его, завладел им и вертит, как хочет. А сам втайне с московскими людьми переговаривается… Продаст он нашего батька. Его из польской службы за то выгнали, что нечистыми делами занимался…
– Зачем же казаки не откроют глаза отцу? – спросил Тимош.
– Не слушает он нас; ты видел, как он ушел из-под Замостья. Ему нынче никто не смеет перечить, он знает, что сильнее всех. Нет, уж лучше подожду три недели; попрошу кого-нибудь грамотного написать письмо Катре.
Вечером Выговский имел долгий разговор с митрополитом Иосафом, сопровождавшим Хмельницкого в качестве духовника и священнослужителя.
– Советую вам, святой отец, не противиться браку пана гетмана. Пани Марина – женщина умная; она поймет выгоду союза с Москвой.
– Но она католичка! – возразил Иосаф.
– Она примет православие! Она никогда не была за казаков. Сама природная пани, она усвоила все привычки образованного общества…
– А как вы думаете, пан Выговский, скоро пан гетман согласится на союз с Москвой?
Выговский сомнительно покачал головой.
