Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.
Посланец спокойно выслушал меня, ни разу не перебив; потом пожал плечами и ответил: опрометчивость простительна для двадцатилетнего юнца, но, кому перевалило за пятьдесят, тому не пристало вести себя столь нелепо; то, что я называю торгом, на самом деле говорит в пользу этого человека: ведь мои интересы он предпочел интересам моей мачехи, подтвержденным куда убедительней; а те господа, против которых я так ожесточен, — самые влиятельные в Парламенте, перед ними все трепещут, а если кто и позволяет злословить в их адрес, то лишь из зависти к их умению повернуть дело нужным образом. Следовало бы вовсе махнуть рукой на меня и на мой процесс, если уж я так недальновиден, что сам желаю его проиграть; я еще легко отделаюсь, если уплачу лишь судебные издержки, — советник же, узнав об этом, первым скажет, что я получил по заслугам.
Признаюсь, эти угрозы меня встревожили, и, пытаясь найти оправдания замыслам мнимого тестя, я подумал, что намерения его, возможно, не так уж заслуживают осуждения, как мне сперва показалось; услуги, которые он мне предлагал, были, возможно, не бескорыстными, но и не бесчестными; люди, подобные ему, разбираются в судебных делах куда больше — и, может быть, он действительно сумеет обратить тяжбу в мою пользу; а желание выдать за меня свою дочь и вовсе не удивительно — в конце концов, человеку вольно требовать то вознаграждение, какое он считает для себя достойным; если же хорошо разобраться, то ведь не я обеспечиваю невесту, а она — меня, ибо без этой женитьбы я не получу ни единого су. Наконец, если быть откровенным, то во мне кипело негодование на мачеху. Это заставило меня взглянуть на дело иначе, и я сказал посланцу, что согласен, лишь бы тестем оказался не господин Жену, а девица не была бы какой-нибудь уродиной. Господина Жену я назвал лишь потому, что знал, сколько зла он причинил честным людям, но имел в виду и других судейских, едва ли лучшей репутации. Посланец же, полагая дело наполовину улаженным, назвал имя господина де Каная — еще одного мерзавца, быть может даже худшего, чем Жену. Едва услышав это, я невольно вскрикнул, словно от внезапного удара, и тогда собеседник, уже не ожидавший после этого ничего хорошего, предупредил, чтобы я поостерегся совершать необдуманные поступки — успех или неудача процесса зависят от моего решения; девица благонравна, в ней нет ничего отталкивающего, и мой отказ оскорбит ее отца, который любит мстить; одним словом, если я откажусь, то мне останется пенять лишь на самого себя.
Я возразил: пусть будет как угодно Богу, но я никогда не стану зятем господина де Каная; пусть себе разваливает мое дело — это не слишком очернит его совесть, на которой уже столько гнусностей, что и без этого она чернее печной трубы; удивляюсь, как это он до сих пор не пристроил замуж свою перезрелую дочку — ведь к нему в лапы уже попадали такие же бедняги, как я; одно непонятно: почему именно меня он решил сделать несчастным. В общем, я наговорил много резкостей в адрес одного из судей на моем процессе, да еще и высказал их человеку, представлявшему его интересы. Тот слово в слово передал всё хозяину, и Канай, действуя исподтишка, причинил мне куда больше вреда, чем мачеха, поносившая меня на процессе открыто. К счастью, вскоре после моего отказа он выдал дочь за дворянина, чье состояние было куда больше моего, даже если бы я выиграл суд, — за Монтиньи, сына губернатора Дьеппа, и в качестве награды (по крайней мере, основной ее части) потребовал от него лишь немного покривить душой. Как бы то ни было, я отнюдь не раскаиваюсь, что этот приз достался Монтиньи, — он вскоре попал под женин каблук, и сегодня, когда ему приходит охота почувствовать себя хозяином, способен разве что уехать по своей воле в Шартр и там напиться, если в доме кончилось вино. Мне позволительна эта правда — ведь у меня довольно причин ненавидеть тестя этого человека: как раз по милости Каная я спустя две недели проиграл тяжбу и был присужден к выплате судебных издержек; никакие враги не причинили мне и половины того зла, какое сделал он. Пресловутые издержки вылились в сумму весьма существенную, и мачеха, отнюдь не намеренная меня щадить, настояла на их взыскании по исполнительному листу и убедила господина де Каная отправить меня в долговую тюрьму, когда я меньше всего этого ждал. Речь шла о двух тысячах ливров — в то время таких денег у меня не было, и я не смог отыскать столь добросердечного друга, который бы мне их одолжил. Разумеется, многие приходили меня навестить и разделяли мою ненависть к мачехе, но это ничем не могло мне помочь — следовало набраться терпения и положиться на волю Господа.
В тюрьме я встретил многих порядочных людей, чья участь походила на мою. Оказавшись в такой же беде, они, в отличие от меня, не были столь удручены; я видел, что они даже пытаются развлекаться, словно находятся на свободе. Далекий от подобных настроений, я негодовал на своих судей и на нынешний несправедливый век, а поскольку в тюрьме, как и в иных местах, нашлись шпионы, то меня вскоре препроводили в замок Пьер-Ансиз, то есть моему делу, сугубо гражданскому, придали уголовное направление. Я долго ломал голову над причиной моего несчастья, но затем вспомнил, как дурно отзывался об одном министре, и решил, что в этом и заключалось все дело. Поскольку то, о чем я только что упомянул, не имело других последствий, мне позволили гулять, и остальные заключенные, увидев вновь прибывшего, поспешили расспросить меня о моих злоключениях. Следуя примеру тех, кто отрицает все в надежде вскоре выйти на волю, я не захотел откровенничать и только заявил о своей невиновности. Среди остальных я увидел маркиза де Френа, которого знал довольно близко, так что мог говорить с ним более доверительно, нежели с прочими; поэтому я честно поведал ему о своей неосторожности и спросил, как ее исправить. Он ответил: трудно что-то сказать в столь щекотливом случае — он и сам нуждается в добром совете, ибо его собственные дела не проще моих. Слова маркиза удивили меня — поговаривали, что он попал в тюрьму, так как хотел продать пиратам свою супругу, — но он, выслушав все мои соображения по этому поводу, возразил, что я знаю обо всем лишь по слухам, а он может вкратце рассказать, как было дело взаправду. Заняться нам было нечем, и я не смог отказать себе в удовольствии узнать о его необыкновенных приключениях; мы сели на скамью во дворе, где прогуливались, и он начал свой рассказ{253}.
Когда его жена была еще юной девушкой, он страстно в нее влюбился; хотя он понимал, что дочери обычно вырастают нравом в мать, это ничуть его не смущало; он терзался мыслями, что жизнь окажется разбитой, если избранница не будет принадлежать ему. Так как его попытки соблазнить ее без обязательства жениться ни к чему не привели, он решил сделать ей предложение, ибо только так мог стать счастливым. Но когда он явился к матери невесты испросить согласие на брак, та отказала — из опасения, что ей придется поделиться с будущим зятем своим состоянием. Этот отказ еще пуще разжег чувство влюбленных — они решили бежать. Жених похитил ее и разыскал священника, согласившегося их обвенчать; когда же дело было сделано, матери ничего не оставалось, как благословить молодых. Целых три месяца маркиз был счастливее всех на свете, но затем мир в его семье рухнул: жена полюбила его брата, а брат — ее. Из-за допущенной ими оплошности муж немедленно узнал о прелюбодеянии и так разъярился, что даже хотел убить обоих, — но, рассудив, что это наделает много шума, и не питая к неверной жене столь сильной ненависти, чтобы обагрить руки ее кровью, решил избрать иное средство для мести. Впрочем, брата щадить он был не склонен и замыслил вызвать его на поединок под предлогом спора из-за дележа наследства — прежде у них уже случались разногласия по этому поводу. Маркиз не раз пытался поссориться с ним, выдвигая чрезмерные требования, но тот, ради любви к его жене, терпеливо сносил всё. Умышленное нежелание брата ссориться выбивало оружие из рук ревнивца, очень раздосадованного. Однако сцена, произошедшая на его собственных глазах, заставила маркиза переменить намерения и избавиться от соперника более верным способом. Однажды он, заглянув случайно в комнату жены, не просто застал любовников вместе, но и услышал, как они сговариваются расправиться с ним; брат, увидев его, притворился, что это только шутка, и маркиз, чтобы не вызвать подозрений, сделал вид, что поверил. Оба расстались без неприятных объяснений, но задумали друг против друга дурное: маркиз велел одному слуге убить своего соперника, когда тот пойдет на охоту, а брат поручил то же самое нескольким солдатам, хорошо им заплатив. Но как один, так и другой оказались в проигрыше, наделав, однако, шума в свете: слуга действовал столь неудачно, что подозрения пали на маркиза, уронив его в глазах Короля, — ибо случившееся приписали корысти, а вовсе не ревности; брат же лишился возможности так же свободно видеться с его женой, как раньше. Будучи из той породы женщин, которые долго не могут обходиться без любовников, она стала изменять мужу направо и налево, выказывая особенное расположение некоему совсем еще юнцу, думавшему лишь о том, как бы провести время поприятнее, хотя был способен на великие дела. Маркиз, не в силах спокойно перенести столь позорное поведение, стал возмущаться и повсюду отзываться о нем с негодованием, считая именно его главной причиной своих бед; страшась, что окружающие ославят его рогоносцем, он стал подумывать об отмщении, и случай вскоре представился. Не желая, чтобы в обществе показывали на него пальцем, муж улучил момент, когда ухажера не было поблизости, и решил отправить жену в путешествие. Чтобы не вызвать никаких подозрений, он сделал вид, будто склонен к примирению, и держался с супругой так же тепло, как прежде. Удивленная таким обращением, она сама стала упрашивать его уехать куда-нибудь вместе. Видя, что она растаяла, он не дал ей времени опомниться, увез в Лион, а оттуда на побережье Прованса, где за некую сумму продал одному пирату, чтобы тот с нею разделался. К несчастью для маркиза, его жене чудом удалось спастись, и, когда все раскрылось, он прослыл вероломным злодеем. Любовник же, искавший лишь повод избавиться от соперника, воспользовался случаем, чтобы разыскать его. То, что произошло затем, и вовсе кажется странным, и за это маркиза подвергли публичному осмеянию: когда его жена попросила некоего торговца увезти ее, тот ссудил ей денег, а затем был вынужден взыскивать их по суду. Когда дело дошло до судебного разбирательства, торговец не преминул поведать историю маркизы, доказывая, что женщина нуждалась в нем, но отплатила ему черной неблагодарностью. У него и впрямь были все основания жаловаться на нее, учитывая оказанную им услугу. В конце концов, кипя негодованием на маркизу и сожалея, что не оставил ее там, где нашел, торговец не мог не признать: хотя она поступила низко, отказавшись заплатить ему под тем предлогом, что находится во власти мужа, но при этом она не была и вправе передать ему обязательство, которого он на себя не брал.
