Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»
Поэтому, предложи полковник Струсь «казачьему князю» несколько мешков золота (а этого у поляков по прежнему хватало — золото не хлеб, никто его не ел!), и Трубецкой давно увел бы своих людей от стен Москвы, и сколько-то обозов еще успело бы дойти до оголодавшего гарнизона.
Но полковнику было мерзко даже подумать о каком-либо договоре с русскими — он предпочитал лучше умереть с голоду и уморить всех своих воинов, а заодно с ними всех остававшихся в городе русских, тоже голодавших, и от того становившихся опасными.
Кроме того, он свято верил, что Ходкевич успеет выручить их и отобьет войска Пожарского.
Князь Дмитрий тоже отлично понимал, как опасно приближение мощных польских ратей, долгое время отдыхавших и отъедавшихся в Твери. Нужно было успеть взять Москву до того, как основные силы Ходкевича подойдут и нападут.
За день до решительного штурма, перед которым пушкари должны были, насколько возможно, разрушить укрепления Китай-города, ополченцы выдержали страшную битву с подступившей к городу польской конницей. Несколько часов отчаянной сечи унесли сотни бойцов с той и с другой стороны, и нижегородцам пришлось отступить за Москву-реку. Однако ночью, когда успокоенные этим отступлением поляки безмятежно улеглись отдыхать в своих шатрах, Козьма Минин, взяв несколько сотен пехотинцев и конный полк «Михайлы Стрельца», стремительным броском переправился на другой берег и ударил по польскому лагерю. Ночная битва была еще страшнее дневной. В разбавленной рыжими сполохами факелов, озаряемой короткими вспышками пищального огня кровавой тьме, сражавшиеся слились в одно немыслимое человеческое месиво, и, верно, иные погибали от ударов своих же товарищей, иные гибли под копытами взбесившихся от грохота и порохового смрада коней, но люди дрались с особенным ожесточением — такое обычно вызывает именно ночной бой, когда никто не может увидеть ни твоего страха, ни твоих ран, когда ты бьешься будто бы один со всеми, и помогает тебе лишь твоя отвага, да Бог, если среди безумия крови и смерти ты не забудешь просить Его помощи.
Дерзкая вылазка Минина и Шейна спасла ополченцев: смятые и ошеломленные поляки отступили, конница откатилась прочь от города, а основные силы Ходкевича были еще на подходе.
Победой нужно было немедленно воспользоваться, и Пожарский приказал поутру готовить наступление. Прискакал гонец от Трубецкого, передав обещание «казачьего князя» занять и очистить от поляков подходы к Серпуховским воротам, через которые предполагалось нанести основной удар.
— Ой, не верю я Трубецкому! — вздыхал Козьма Захарович, обсуждая с главным воеводой предстоящую битву. — Ой, гляди, Дмитрий Михайлович, обманет он нас!
— Я того же и сам боюсь! — согласно кивнул в ответ Пожарский. — И не в том даже беда, что князь сам воевать не хочет, а что казаки прокопьевские его не больно-то ныне и слушают. Однако, им за Серпуховские ворота пяток польских обозов обещаны, а они уж на подходе. Да и славой со мной делиться Трубецкому обидно. Надеюсь, на сей раз он свое взять захочет.
Тем не менее, понимая, что казаки могут не удержать Серпуховских ворот в случае, если туда подоспеют отряды Ходкевича, князь Дмитрий направил на подмогу Трубецкому два конных полка: сильно пострадавший в ночной вылазке, но не утративший боевого духа полк «Михайлы Стрельца» и полк Хельмута Шнелля. Его разношерстная конница за день до того первой приняла удар польских кавалеристов, выстояла до подхода основных войск и при этом самым непостижимым образом понесла достаточно малые потери.
Теперь два полка соединились и спешно двинулись на указанные Пожарским позиции.
Они оставили лагерь еще в то время, как смоленские пушкари обстреливали укрепления Китай-города, и стлавшийся оттуда дым какое-то время закрывал от них берег Москвы-реки и сами ворота. Но когда завеса слегка рассеялась, Шейн взмахом руки остановил передовую сотню.
— Что-то мне не нравится то, что там происходит! — проговорил он, когда Хельмут, так же остановивший своих кавалеристов, подъехал к другу и стал с ним рядом. — Нет там никаких казаков. И на стенах с этой стороны пусто.
— Подозрительно пусто! — уточнил Штрайзель. — Даже возле пушек в бойницах — никакого движения. Если бы Трубецкой занял эти укрепления, мы бы увидели там его людей. Их там нет. И ляхов не видно.
— Засада? — Михаил посмотрел в лицо товарищу и увидел в ответ лишь мрачную ухмылку. — Не молчи, скажи.
Хельмут, нахмурясь, слегка кивнул на вставшие позади двух воевод нестройные ряды всадников. Шейн, поняв, что означает этот жест, слегка коснулся боков коня шпорами. Воеводы отъехали от войска шагов на десять и остановились там, где их разговора уже не могли расслышать.
— Гарнизон засаду устроить не может — у них на это не хватит сил! — ответил наконец немец на вопрос товарища. — Вылазку они, возможно, затеяли бы, войди мы туда, но вот так вот сидеть и поджидать… Для этого нужно быть уверенными, что они легко нас накроют, да еще что мы не успеем предупредить Пожарского и остановить наступление основных сил. Значит там уже не только гарнизон.
— Я думал об этом, Хельмут! — скрипнув зубами, выдохнул смоленский воевода. — Возможно, покуда мы ночью рубились с конницей, несколько полков гетмана обошли нас и прошли через Серпуховские ворота в город. Но тогда выходит, что Трубецкой даже не пытался их остановить. А его гонец, приехавший утром, заведомо лгал!
— Если то был его гонец, а не подставной от поляков! — бросил Хельмут. — Но и «казачий князь» хорош — клялся ведь, подлая душа, что будет помогать… Если ляхи ночью проникли в город, значит, и обозы туда провезли. Правда, едва ли много: за несколько часов особенно не управишься. Ну, и что прикажешь, воевода?
Шейн размышлял всего несколько мгновений — от раздумий его отвлек один из сотенных, указавший на стремительно скачущий по противоположному берегу реки большой конный отряд. Даже издали было отлично видно, кто это такие: своеобразная форма шлемов, флажки на копьях и украшения конской сбруи, — все указывало на свирепую украинскую казачью кавалерию, которую поляки нередко использовали для особенно трудных прорывов.
— Вот их-то только и не хватало! — выругавшись, прошептал Шейн. — Они заходят нам в тыл — отрезают возможное отступление.
— Они заходят в тыл не только нам! — Штрайзель схватил друга за локоть и глазами указал вдаль: — Видишь, там, почти на горизонте, облако пыли? Еще несколько отрядов наверняка приближаются к нашему основному войску. Голову на отсечение не дам — все же она у меня одна, а вот на пару пальцев готов поспорить, что в эту ночь войско ляхов во главе с гетманом подошло к Москве вплотную, и лагерь их теперь за тем самым лесом, из-за которого эти отряды и скачут. Старая лиса пан Ходкевич приказал им ударить сзади по отрядам Пожарского, чтобы внести сумятицу и заставить раньше времени вступить в бой. А тем временем они подтянут основные силы. И тогда князь, спеша завладеть Китай-городом и разбить здешний гарнизон, бросит рать на Серпуховские ворота. А здесь их встретят пушечным и пищальным огнем!
— Не расписывай, и сам вижу! — лицо Михаила, до этой минуты сосредоточенное и напряженное, как вспышкой, озарилось яростью. — Ну мы, положим, не отступим, на это они зря надеются. Нам сейчас нужно успеть добраться до ворот и ходя бы слегка потеснить оттуда ляхов, чтобы занять удобную позицию.
— И оказаться в клещах! — подытожил Хельмут. — Нас будут атаковать и снаружи, и изнутри.
— Ясное дело, но другого выхода нет! Князю Пожарскому все равно придется атаковать именно через эти ворота — и место такое: есть, где развернуться, и подступить удобнее всего. До подхода основных сил мы удержим позицию. Если сумеем ее занять. Конечно, в таком деле я предпочел бы иметь пехоту, а не конницу, но уж что есть… Куда важнее сейчас другое: нужно предупредить князя Дмитрия. Кого пошлем? В моем полку большие потери. Из твоего полка найдется хороший наездник, чтоб успел проскочить под носом у ляхов, то бишь у венгерцев? Они уже близко.
Хельмут, все это время внимательно наблюдавший за движением вражеской конницы, ответил товарищу с глубоким вздохом:
— Боюсь, мы потеряли слишком много времени. Если ехать наперерез, через открытое пространство, то не поспеть: подстрелят. А если верхом, вдоль стен Кремля, то подстрелят еще вернее — они нас оттуда уже отлично видят и не стреляют только потому, что рассчитывают накрыть врасплох, с двух сторон. Если только ехать ОЧЕНЬ быстро. Так, чтобы не успевали стрелять. Но такой наездник у меня в полку только один.
Михаил вспыхнул:
— Не позволю! В бою геройствуй, сколько душе угодно — на то ты воин. Но делать из себя мишень, я тебе не разрешу.
— А из кого угодно другого, значит, разрешишь? — спокойно парировал немец. — Любой другой гонец неизбежно погибнет. Можно послать человек десять — возможно, один-два проскочат. Однако людей-то жалко — нам скоро каждый воин понадобится.
