Генрик Сенкевич - Крестоносцы
– И землю? – наивно спросил Мацько.
– И землю! – рявкнул аббат.
Лицо у Мацька вытянулось, но он овладел собою и сказал:
– Э, что там думать о смерти! Дай вам Бог сто лет здравствовать, а сперва дай вам Бог богатую епископию.
– А хоть бы и так!.. Хуже я других, что ли! – отрезал аббат.
– Не хуже, а лучше.
Эти слова успокоили аббата, да он и не мог долго сердиться.
– Ну, – сказал он, – вы мои родичи, а она только крестница, но давно уж люблю я ее и Зыха. Нет на свете человека лучше Зыха, и девушки нет лучше Ягенки! Кто может сказать про них дурное?
И он вызывающе повел глазами; но Мацько и не думал возражать, напротив, он поспешил подтвердить, что более достойного соседа не сыскать во всем королевстве.
– Что ж до девушки, так я бы родной дочки так не любил, как ее люблю. Она меня поставила на ноги, по гроб я этого не забуду.
– Будете ввергнуты в геенну огненную, коли про это забудете, – сказал аббат, – я первый прокляну вас за это. Не хочу я вас обижать, вы мои родичи, потому и придумал я, как сделать, чтобы все мое наследство досталось и Ягенке и вам, – поняли?
– Дай-то Бог, чтоб так оно было! – ответил Мацько. – Господи Иисусе, да я бы пешком пошел в Краков ко гробу королевы и на Лысую гору поклониться древу животворящего Креста Господня.
Аббат обрадовался, услышав, с каким жаром говорит Мацько, и сказал с улыбкой:
– Девушка имеет право женихов разбирать – и собой хороша, и приданое богатое, да и рода знатного! Что ей Чтан или Вильк, для нее и воеводич не велика честь. Но ежели бы, к примеру, я кого-нибудь ей посватал, она б за того пошла, любит она меня и знает, что худого я ей не присоветую.
– Хорошо тому будет, кого вы ей посватаете, – сказал Мацько.
Но аббат обратился к Збышку:
– А ты что скажешь?
– А что дядя думает, то и я…
Лицо аббата еще более посветлело, он хлопнул Збышка по спине так, что эхо отдалось в боковуше, и сказал:
– Чего это ты около костела не допустил к Ягенке ни Чтана, ни Вилька, а?..
– Чтоб они не думали, что я их боюсь, да и вы чтоб этого не подумали.
– Да ведь ты и святую воду ей подавал.
– Подавал.
Аббат опять хлопнул его по спине.
– Так ты… так ты женись на ней!
– Женись! – воскликнул и Мацько.
Збышко заправил волосы под сетку и спокойно возразил:
– Как же мне на ней жениться, коли я в Тынце перед алтарем дал обет Данусе?
– Ты ей павлиньи чубы обещал, ну и ищи их, а на Ягенке сейчас же женись!
– Нет, – возразил Збышко, – когда Дануся покрывало набросила на меня, я обещал жениться на ней.
Лицо аббата стало наливаться кровью, уши побагровели, глаза, казалось, вот-вот выйдут из орбит; он шагнул к Збышку и сказал глухим от гнева голосом:
– Обеты твои – плевел, а я ветер – понял! Вот!
И он с такой силой дунул на Збышка, что у того сетка слетела с головы и волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Збышко нахмурился и, глядя аббату прямо в глаза, произнес:
– Обеты мои – это моя честь, а ее я сам блюду!
Услыхав эти слова, не привыкший к противоречию аббат совсем задохнулся, даже язык на какое-то время у него отнялся. Воцарилось зловещее молчание.
– Збышко! – прервал наконец Мацько молчание. – Опомнись! Что с тобой?
Подняв руку и показывая на юношу, аббат крикнул;
– Что с ним? Знаю я, что с ним: это душа у него не рыцарская и не шляхетская, а заячья. Он Чтана и Вилька боится, вот что с ним!
А Збышко, который ни на минуту не потерял самообладания, небрежно пожал плечами и возразил:
– Эва! Да я им головы разбил в Кшесне.
– Побойся ты Бога! – воскликнул Мацько.
Аббат глаза вытаращил на Збышка. Гнев боролся в нем с изумлением, однако одаренный от природы быстрым умом старик тотчас сообразил, что эту драку с Вильком и Чтаном он может использовать для своих замыслов.
Поостыв, он прикрикнул на Збышка:
– Что же ты не сказал об этом?
– Мне было стыдно. Я думал, они, как подобает рыцарям, вызовут меня на поединок и мы будем драться конные или пешие; но они не рыцари, а разбойники. Вильк первый отодрал от стола доску, Чтан отодрал другую – и ко мне! Что мне было делать? Схватил я лавку, да как… ну, вы сами понимаете!..
– Живы ли они? – спросил Мацько.
– Живы, только лежали без памяти, но еще при мне очнулись.
Аббат слушал, потирая лоб, и вдруг как вскочит с сундука, на который присел было, чтобы обмозговать все хорошенько.
– Погоди!.. – воскликнул он. – Вот что я теперь скажу тебе!
– Что же вы мне скажете? – спросил Збышко.
– А вот что: коли ты за Ягенку дрался и парням из-за нее головы проломил, так ты и впрямь не кто иной, как ее рыцарь, и должен на ней жениться.
Тут он подбоченился и с победоносным видом уставился на Збышка; однако тот улыбнулся только и сказал:
– Эх, знал я отлично, зачем вы хотите натравить меня на них, да только ошиблись вы.
– Как так ошибся?.. Говори!
– Да ведь я велел им подтвердить, что Дануська самая прекрасная и самая добродетельная девица на свете, и не я, а они за Ягенку вступились, вот из-за этого-то мы и подрались.
Аббат на минуту просто окаменел, так что только по движению глаз можно было догадаться, что он еще жив. Вдруг он круто повернулся, вышиб ногой дверь боковуши, выбежал в горницу, выхватил у пилигрима из рук кривой его посох и, рыча, как раненый тур, принялся лупить своих песенников.
– По коням, скоморохи! По коням, собачьи дети! Ноги моей в этом доме не будет! По коням, кто в Бога верует! По коням!
И, вышибив другую дверь, выбежал во двор; за ним последовали изумленные странствующие причетники. Двинувшись толпою к конюшне, они мигом оседлали коней. Тщетно Мацько бегал за аббатом, тщетно просил и молил его, клялся, что ни в чем не повинен, – все было напрасно! Аббат ругался на чем свет стоит, проклинал и дом, и поля, и людей, а когда ему подвели коня, вскочил на него без стремян и помчался во весь опор с развевающимися на ветру рукавами, подобный огромной красной птице. Причетники в тревоге скакали за ним, как стадо за своим вожаком.
Мацько некоторое время смотрел им вслед, а когда они скрылись в лесу, медленно вернулся в дом и, уныло качая головой, сказал Збышку:
– Что же это ты натворил!..
– Ничего бы этого не было, когда бы я раньше уехал отсюда, а не уехал я из-за вас.
– Как так из-за меня?
– Не хотел больного вас бросить.
– А как же теперь?
– А теперь уеду.
– Куда?
– В Мазовию, к Дануське… и павлиньи чубы у немцев искать.
Мацько помолчал с минуту времени, а затем сказал:
– Закладную он нам отдал, но залог-то остался и записан в судебную книгу. Не простит нам теперь аббат ни единого скойца.
– Ну что ж, пускай не прощает. Деньги у вас есть, а мне на дорогу ничего не надо. Меня везде примут и коней покормят; а коль панцирь на мне и меч при мне, так и тужить-то мне не о чем.
Пораздумался Мацько обо всем, что случилось. Не по его все вышло. Сам-то он всей душой желал, чтобы Збышко женился на Ягенке, да понял теперь, что не испечь из этой муки хлеба, ну а коли аббат и Зых с Ягенкой гневаются да припуталась еще эта драка с Чтаном и Вильком, так уж лучше Збышку уехать, чем и дальше быть причиной раздоров и споров.
– Эх! – сказал он. – Ничего не поделаешь, все едино придется тебе искать немецкие головы, так уж лучше езжай. Пусть будет, как Богу угодно… А мне сейчас надо ехать в Згожелицы; может, как-нибудь удастся уломать Зыха и аббата… Зыха мне особенно жаль.
Тут старик заглянул Збышку в глаза и спросил вдруг:
– А тебе не жаль Ягенки?
– Дай Бог ей здоровья и счастья! – ответил Збышко.
XVIII
Мацько терпеливо выждал еще несколько дней в надежде, что до него дойдет какая-нибудь весть из Згожелиц или сам аббат переменит гнев на милость; но в конце концов ему наскучили неопределенность и ожидание, и он решил сам съездить к Зыху. Не по его вине все это случилось, а все же старику хотелось знать, не обиделся ли Зых и на него; что до аббата, то Мацько был уверен, что отныне он со Збышком впал у родича в немилость.
Однако Мацько хотел сделать все, что было в его силах, чтобы смягчить гнев аббата, и по дороге все раздумывал да прикидывал, что да как сказать в Згожелицах, чтобы загладить вину и сохранить прежние добрососедские отношения. Но старик никак не мог собраться с мыслями и обрадовался, застав дома одну Ягенку, которая приняла его по-старому, и поклонилась, и руку поцеловала, словом, встретила приветливо, хотя и была немного грустна.
– Отец дома? – спросил старик.
– На охоту уехал с аббатом. Они скоро должны вернуться…
Ягенка ввела гостя в дом, и они долго сидели в молчании, пока девушка наконец не спросила первая:
– Скучно вам одному в Богданце?
– Скучно, – ответил Мацько. – А ты уже знаешь, что Збышко уехал?
Ягенка тихо вздохнула:
– Знаю. Я в тот же день узнала; думала, заедет доброе слово сказать на прощанье, а он и не заехал.
– Как же ему было заезжать-то, ведь аббат пополам бы его разорвал, да и твой отец не захотел бы его видеть.
![Николай Долгополов - Оперативный вальс в германском посольстве[статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
