Кейт Уиггин - Ребекка с фермы «Солнечный ручей»
Но сейчас был неподходящий момент для вручения подарка, и Адам решил пока оставить книгу у себя. Он нятом настроении, потому что его ферма тоже располагалась вблизи от задуманной железной дороги, а значит, ее цена обязательно поднимется. Еще он подумал, что сердце его больше не будет сжиматься от стыда при мысли, в какой отчаянной бедности живут родные его жены. Теперь самое время Джону заняться своим образованием, потому что в скором времени он возьмет на себя обязанности главы семейства Рэндаллов. Думая обо всем этом, муж Ханны весело насвистывал, подъезжая с Ребеккой к почтовой станции в Темперансе.
Он лишь не мог понять, почему Ребекка так печальна и не перестает лить слезы. Ведь Ханна всегда представляла покойную тетушку Миранду вздорной и жадной старушонкой, смерть которой не должна бы вызывать такие сильные чувства.
— Не вешай нос, Бекки! — сказал он, высаживая ее на станции. — Увидишь, мама уже будет сидеть за столом, когда ты вернешься. И еще тебя ждет одна радостная весть: в скором времени вы переедете в какой-нибудь маленький домик рядом с твоей будущей работой. Мы с Ханной думаем, что это был последний несчастливый год в жизни вашей семьи.
И он поехал к жене, чтобы поделиться с ней радостными новостями.
Адам Лэд, который в это время как раз находился на станции, поспешил навстречу Ребекке. Но когда он открыл ей дверь, она даже не улыбнулась.
— У принцессы печальное утро, — сказал он, беря ее за руку. — Аладдин должен потереть свою волшебную лампу. Пусть явится раб и в мгновение ока осушит эти слезы.
Он держался столь легкомысленно, поскольку еще не знал о смерти Миранды Сойер и думал, что это дела на Солнечном ручье причиняют Ребекке такую боль. Он собирался обрадовать ее вестью, что ферма будет продана, а ее мать получит значительную компенсацию. Еще он собирался напомнить Ребекке, что хотя ей придется расстаться с домом своего детства, однако жизнь в такой глуши не удобна ни для нее, ни для ее одинокой мамы, ни для троих младших детей. Ему вдруг вспомнилось, как четыре года назад она сказала ему: «По-моему, ни один человек не может забыть то место, где жил в детстве». Как она сидела тогда на крыльце домика в Северном Риверборо и как потом свалилась в кусты сирени, когда он сообщил, что купит триста кусков «Розового» и «Белоснежного».
Однако по первым же сказанным ею словам он понял, что горе ее связано с чем-то другим. У нее был такой отсутствующий, печальный и заплаканный вид, что Адам лишь выразил ей сочувствие и попросил разрешения зайти в кирпичный дом, чтобы узнать, как она добралась.
Провожая Ребекку на поезд и прощаясь, Адам думал о том, что в печали и скорби она предстала перед ним как никогда прекрасной. Девушка казалась ему воплощением красоты и женственности. Правда, во время разговора он заглянул ей в глаза и понял, что это по-прежнему глаза ребенка. В сверкающей глубине этих глаз не было ни знания мира, ни опыта отношений с мужчиной, ни страсти, ни даже понимания, что такое страсть. От маленькой железнодорожной станции он свернул в лес. Ему захотелось прогуляться, пока не подошел его поезд. Иногда он присаживался под деревом, чтобы подумать, помечтать, полюбоваться красотой опавшей листвы. Он купил для Ребекки новое издание «Тысяча и одной ночи» взамен старой книжки, зачитанной и истрепанной. Это была одна из ее любимых книг.
Но сейчас был неподходящий момент для вручения подарка, и Адам решил пока оставить книгу у себя. Он лениво перелистывал страницы и наткнулся на сказку «Аладдин и волшебная лампа», стал читать и неожиданно так увлекся, точно был мальчишкой, а не мужчиной тридцати четырех лет. Некоторые абзацы останавливали его взгляд и обращали на себя особое внимание. Он читал их и перечитывал, обнаруживая некую тайну, прежде неведомую ему. Это было описание чувств Аладдина, когда он, бедняк, оказался вдруг владельцем несметных сокровищ. И еще описание красоты и обаяния дочери султана, принцессы Бадр аль-Будур.
«Не только те, кто знаком был с Аладдином в пору, когда он бегал по улицам босоногим мальчиком, не могли его теперь узнать. Даже те, кто видел его совсем недавно, узнавали с трудом — так изменились черты его лица. Таково было свойство волшебного светильника — менять до неузнаваемости облик своего владельца.
Принцесса Будур подняла покрывало с лица, и оно заблистало и засияло ярче света солнца, и была царская дочь такова, как сказал один из описывающих ее:
О глаза! Что за чара их воспламенила?
Розы этих ланит! — чья рука их взрастила?
Эти кудри — как мрака густые чернила.
Где чело это светит, там ночь отступила.[8]
Кроме того, Будур была так чудесно сложена и распространяла вокруг себя такой дивный свет, что весь ее облик вызывал почтительное восхищение.
— О, пленительная Будур, — смиренно обратился к ней Аладдин, — если я имел несчастье навлечь на себя неудовольствие тем, что приблизился к такому неземному созданию, то знай, что винить в этом надо не меня, но блеск твоих глаз и очарование всего твоего обличья.
— Принц, — отвечала принцесса, — мне довольно было увидеть тебя и заговорить с тобою, чтобы я захотела подчиниться твоей воле с полной готовностью.»
Глава XXXI. Простим тетю Миранду
Ребекка вышла из вагона в Мейплвуде и поспешила на почтовую станцию, где ее должен был ждать дилижанс. Каковы же были ее удивление и радость, когда она увидела мистера Коба с его лошадками!
— Новый почтальон неожиданно заболел. Я уже думал, что все, отъездился. Но, как видишь, еще не конец… Да, нет больше нашей девочки… Я уже знаю про письмо, вот и приехал на всякий случай. Вообще-то, я не был уверен, что ты поспеешь сегодня. Думал, завтра приедешь, к самым похоронам. Ну… вот… а я здесь — как шесть лет назад. Ну что, сядешь со мной впереди, как заправская пассажирка?
Лицо старика выражало борьбу разноречивых чувств, и прохожие недоуменно оглядывались, видя, как красивая взрослая девушка вцепилась в пропыленный рукав почтальона и плачет, словно маленький ребенок.
— О, дядюшка Джерри! — говорила она с придыханиями. — Милый дядюшка Джерри! Как же все это было давно, сколько всего произошло, как мы с вами изменились. И столько еще всего предстоит, что мне страшно.
— Ну-ну, моя девочка! — стал успокаивать ее старик. — Мы снова одни в дилижансе и едем по той же старой дороге. Помнишь, как мы говорили обо всем, что видели?
Каждый отрезок этой дороги был хорошо знаком Ребекке и Джеремии Кобу — канал, мельница, красный сарай, дорожный указатель, утиный пруд, желтый песок на дне ручейка. И Ребекка перенеслась мысленно в тот давно минувший день, когда она сперва сидела позади и болтала ногами, потому что они не доставали до пола. Так отчетливо вспомнились и букет сирени, и розовый зонтик, и накрахмаленное ситцевое платье, и ненавистные уколы черно-желтых игл дикобраза.
Почти всю дорогу они молчали, но это молчание доставляло сладостный покой старику и молоденькой девушке.
Вот они увидели Абиджу Флэга, который чистил в сарае бобы. Потом промелькнул край белого платка в окне мансарды у Перкинсов. Это Эмма Джейн вывесила белый флажок в знак приветствия! А потом взвился дымок из печных труб. Как согревала ей сердце каждая из этих картин!
И вот они подъехали к кирпичному дому. Он был все таким же, хотя Ребекке показалось, что смерть набросила на него свой таинственный покров. Дилижанс обогнул лужайку, стройные вязы с желтой и шоколадной листвой, клумбы под окнами с яркими астрами и высокими штокрозами, дотянувшимися до самого подоконника.
— Остановите, дядюшка Джерри! Не заворачивайте за угол! Дайте мне сумку. Дальше я пойду сама. Подождите, пока я поднимусь на крыльцо, а потом уезжайте.
Однако тетя Джейн услышала шум и грохот дилижанса. Она уже стояла на крыльце, когда Ребекка затворяла за собой ворота. Тетя Джейн сильно изменилась — хрупкая, болезненная, совсем седая. Ребекка протянула руку, и пожилая женщина крепко пожала ее, как в тот день, когда открыла ребенку тайну своей любви и показала портрет погибшего жениха. И вновь, как тоща, тепло, энергия, жизнь перелились из молодого существа в старое.
— Ребекка, — сказала Джейн, приподнимая голову, — прежде чем ты к ней войдешь, скажи: ты еще испытываешь горечь из-за тех слов, что она тебе говорила?
В глазах Ребекки сверкнул укор, почти гнев.
— Тетя Джейн, как вы могли такое подумать? Я чувствую только благодарность, до краев переполняющую мое сердце!
— Она была хорошей женщиной, Ребекка. У нее был тяжелый характер и острый язык, но она всегда стремилась поступать по справедливости. И насколько хватало ее душевных сил, она делала добро. Сестра не говорила со мной об этом, но я уверена, что Миранда раскаялась за все недобрые слова, сказанные тебе. При жизни она не попросила у тебя прощения. Но, расставаясь с жизнью… сейчас ты узнаешь, какие испытывала чувства твоя умирающая тетя.
