Рюрик Ивнев - У подножия Мтацминды
— Мзия была бы замечательной переводчицей, — засмеялась Ольга Соломоновна, выходя вслед за дочерью и здороваясь со Смагиным. — Я сказала «прошу», а она перевела «требую».
Обед прошел оживленно. Ольга Соломоновна была прекрасной хозяйкой, обладавшей к тому же большим тактом, сказывавшимся в искусстве угощать гостей. Ей было около пятидесяти, но выглядела она гораздо моложе. Лицо ее освещала приятная, добрая улыбка, в которой иногда проскальзывала грусть.
Гоги и Мзия шутя пикировались, Варвара Вахтанговна была явно чем–то озабочена. Смагин заметил это еще у калитки.
После обеда она сейчас же попросила Смагина к себе.
Когда он зашел в ее комнату, ему показалось, что он снова в Тифлисе, на Судебной улице, в знакомой квартире Обиташвили. Не хватало только огромного старинного шкафа орехового дерева, разделявшего комнату на две части. Остальное все было такое же — и занавески, и коврик, и синяя керосинка. Создавалось впечатление, что все вещи, без которых не могла обходиться Варвара Вахтанговна, сами примчались сюда вслед за ней.
Заметив, что Смагин с любовью оглядывает все эти хорошо знакомые ему предметы, она улыбнулась. Перед ним снова была прежняя Варвара Вахтанговна, все ее тревоги отошли куда–то в сторону.
— А сейчас я заварю крепкий чай, — сказала она с той необыкновенной теплотой, которая еще раз напомнила Смагину тифлисские вечера на Судебной улице. — Я знаю, что вы с одинаковым удовольствие пьете чай и до и после обеда.
— Сегодня, после дороги, буду пить его с наслаждением.
— И с вареньем, — добавила Варвара Вахтанговна, — сама его варила здесь.
Они уселись за небольшой столик, около которого, как и в Тифлисе, на полу красовалась синяя керосинка. Лицо Варвары Вахтанговны снова затуманилось.
— Варвара Вахтанговна, что с вами? Вы чем–то встревожены?
— Ах, дорогой Саша, простите, что я вас так называю…
— Варвара Вахтанговна, родная, зовите меня так, мне это в тысячу раз приятнее.
— Я должна с вами поговорить, я так ждала вас… ведь с Гоги творится что–то неладное.
— Неладное? — переспросил Смагин.
— Ну конечно. Получилось, как это говорится, из огня да в полымя.
— Неужели вы имеете в виду…
— Вы уже догадались? — Разумеется.
— Но ведь это ужасно. Смагин был удивлен.
— Варвара Вахтанговна, может быть, мы говорим о разных предметах?
— Не думаю.
— В таком случае я не совсем вас понимаю. Ведь самое главное — это то, что Гоги поправился, и даже раньше того срока, о котором мы мечтали.
— Это, конечно, главное, но это уже в прошлом, а в настоящем главное другое. И это меня убивает. Он хочет… он мне говорил про Мзию. Но ведь это безумие! Он еще ребенок. В его годы жениться — это загубить жизнь. Другого слова не подыщешь. Саша, дорогой, только вы можете ему внушить, вы — единственный человек, которого он послушает. Он с вами считается, он вас уважает…
— Ах, Варвара Вахтанговна! В таких вопросах никто никогда никого не слушает.
— Нет, Саша, вы ошибаетесь. Он не может не послушаться разумного совета, особенно если совет исходит от вас.
Варвара Вахтанговна, дорогая, прежде всего успокойтесь, вы все это принимаете слишком близко к сердцу.
— Но ведь Гоги у меня один! Это мой единственный сын, не могу же я…
— Рано или поздно, но все сыновья женятся.
— Рано или поздно, но не чересчур рано.
Чувствуя, что Варвару Вахтанговну невозможно переубедить, Смагин решил подойти к вопросу с другой стороны.
— А как Мзия? — спросил он. — Без ума от него.
— Ольга Соломоновна этому сочувствует? Варвара Вахтанговна глубоко вздохнула:
— Вот этого я не знаю.
После небольшой паузы она добавила:
— Я считаю неудобным говорить с ней на эту тему… раз она хранит полное молчание.
— Знаете что, — неожиданно для самого себя предложил Смагин, — я поговорю…
Он хотел сказать «с Мзией», но удержался, подумав, что это может еще больше ее огорчить.
— С Ольгой Соломоновной? Смагин улыбнулся.
— Все равно с кем, лишь бы все выяснить. В комнату вбежал Гоги.
— Вот вы чем занимаетесь, чаек попиваете… Мама! Мы хотим похитить у тебя Александра Александровича и показать ему мост и крепость.
— Ах, Гоги, Александр Александрович видел столько мостов и крепостей!..
— Но такого моста и такой крепости он еще ни разу нигде не видел!
— Ну хорошо, — сдалась Варвара Вахтанговна, — только скорей возвращайтесь. Александр Александрович устал с дороги и, может быть, хочет отдохнуть.
— Нет, Варвара Вахтанговна, я с удовольствием пройдусь.
Гоги взял под руку Смагина, потом вдруг кинулся обратно, громко чмокнул Варвару Вахтангов ну в щеку и выбежал из комнаты, как школьник.
* * *Мзия ждала их на веранде.
— Александр Александрович! Гоги не терпится показать вам наши достопримечательности.
— Не слушайте Мзию! Это ей не терпится. Она такая патриотка своих мест и считает, что лучше Гурии нет ничего на свете.
— А разве вы мне не говорили то же самое несколько дней тому назад?
— Я говорил это, чтобы доставить вам удовольствие!
— Вот и выдали себя! Теперь я не буду больше верить вам ни в чем!
— Если так будет продолжаться, — засмеялся Смагин, — то я увижу ваши достопримечательности при лунном свете… Может быть, это и более поэтично, но мне хотелось бы раньше увидеть их при свете дня.
На веранде появилась Ольга Соломоновна.
— Вы меня простите, — обратилась она к Смагину, — но мне на часок нужна будет Мзия.
— Мама! А я хотела…
— Знаю, знаю, показать крепость и мост. Но это сделает Гоги, а завтра с утра я предоставлю тебе полную свободу, и ты сможешь…
— Показать еще раз крепость и мост, — докончил за нее Гоги.
— Александр Александрович, — засмеялась Мзия, — будьте свидетелем, как меня здесь притесняют. Но зато завтра я буду освобождена от крепостной зависимости, и тогда…
— Завтра я предоставлю вам на целый день Александра Александровича, —лукаво улыбаясь, сказал Гоги.
Едва они вышли за калитку, как Гоги прошептал Смагину:
— Может быть, это и лучше, что Мзия не пошла с нами. Мне надо вам что–то сказать.
Смагин с облегчением вздохнул. Он сразу догадался, о чем будет говорить Гоги.
— Я считаю вас лучшим другом нашей семьи, — взволнованно продолжал Гоги, — и не хочу от вас скрывать: я полюбил Мзию. Это случилось так неожиданно…
— Как всякая любовь, — улыбнулся Смагин.
— Не знаю, как это случается у других, и, признаться, меня это меньше всего интересует. Я знаю одно, что я люблю и… знаю, что Мзия меня любит тоже.
Выпалив все это быстро и решительно, Гоги даже вздохнул. Было видно, что, несмотря на большое расположение к Смагину, ему было трудно решиться на разговор.
Смагин молчал.
— Может быть, я бы вам всего этого и не говорил: зачем говорить, когда и так все понятно? Но есть одно обстоятельство, для меня очень тяжелое. Вы знаете, как я люблю маму. Я неотесан, порою бываю груб, но люблю ее нежно и свято. И вот мама… против моей женитьбы. Если это будет так продолжаться, то мое выздоровление пойдет насмарку. У меня голова кружится, я не знаю, что мне делать. Вот если бы вы…
— Поговорил с Варварой Вахтанговной? — мягко докончил Смагин.
— Да, дорогой Александр Александрович! Если бы вы согласились. Мама, это для вас не секрет, любит вас… ну почти как меня, может быть, чуть–чуть меньше, и то только потому, что я ее единственный сын.
— Гоги, мне не трудно исполнить твою просьбу. Я поговорю с Варварой Вахтанговной, но для этого я должен знать, согласна ли Мзия.
— Но она же меня любит?
— Любить одно, а согласиться выйти замуж — другое.
— Она согласна, конечно, согласна.
— А Ольга Соломоновна?
— Она… она тоже согласна, но хочет, чтобы свадьба была отложена на год.
— Варвара Вахтанговна об этом знает?
— Нет. Я сам об этом узнал только сегодня, перед поездкой в Самтреди.
— Так почему же ты думаешь, что мама и теперь будет против, когда Ольга Соломоновна…
— Да маме все равно, согласна или нет Ольга Соломоновна, — перебил его Гоги. — Она сама не согласна — и баста!
— Что же она говорит?
— То, что говорят все матери. Что еще рано, что я еще ребенок и всякую подобную чепуху!
— Гоги!
— Не буду, не буду! Сам знаю, что про мать так нельзя говорить, но ведь чепуха, сказанная даже самым любимым человеком, не перестает быть чепухой!
— Не знаю, Гоги, способен ли ты спокойно меня выслушать.
— Конечно, способен. Как же иначе?
— Тогда слушай. Дело не в возрасте, а в скоропалительности и неожиданности. Для влюбленных это пустяк, а для родителей вопрос серьезный. Ты должен дать мне слово, что если Варвара Вахтанговна присоединится к мнению Ольги Соломоновны, то ты согласишься подождать год.
— Лишь бы мама согласилась, а там будет видно! — воскликнул Гоги.
— Не «будет видно», а уже видно, что ты — настоящая лиса!
— Пусть я буду лисой, — засмеялся Гоги, обнимая Смагина, — но вы в свою очередь должны мне дать слово, что никому не скажете, что я лиса.
