Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
— Господин бургомистр жалует нас, Федор Федорович, приютом на ночь.
Ушаков смутился от такого неожиданного обращения к нему, в улыбке согласно склонил голову. Действительно, на дворе уже смеркалось, путь был не близкий, а время у него терпело.
Жена бургомистра с дочерью были в отъезде. Спиридов же обрадовался нежданно встреченному, редкому, приятному собеседнику и возможности подробнее узнать о флотской службе за минувшие пять лет. Тут же попросил на правах старого знакомства обращаться к нему по имени-отчеству.
— А го, не ровен час, скомандую во фрунт, — улыбнулся он Ушакову.
В уютной гостиной за чашкой крепкого чая у весело пылавшей кафельной печки неторопливо струился разговор. Вначале больше спрашивал Спиридов. И Ушаков сообщал все подряд: о Кронштадте, об Азовской флотилии, где воевал Ушаков. Упомянул Сенявина, и старый адмирал встрепенулся. Вспомнилось невольно былое… С особым вниманием вслушивался он в рассказы о последних четырех кампаниях Ушакова на Средиземноморье.
В 1776 году, следующем после приезда Ушакова на Азовскую флотилию, решила Адмиралтейств-колле-гия провести в Черное море четыре фрегата под торговыми флагами. Кючук-Кайнарджийский договор открыл наконец для России ворота в Черное море, но только для торговых судов. Спиридов невольно подумал: используй Орлов в свое время немедля Чесменскую победу, могло быть иначе…
На фрегате «Северный Орел» совершил Ушаков переход из Кронштадта в Ливорно. Здесь состоялось назначение его командиром корабля 16-пушечного фрегата «Святой Павел». Григорий Андреевич помнил этот фрегат, он был в его эскадре в Архипелаге. Долго ожидали разрешения пройти в Черное море, но турки не пустили русские корабли дальше Константинополя. На обратном пути Ушаков проходил мимо Хиоса, внимательно всматривался в места недавних сражений эскадры Спиридова. Рассказывая об этом, Ушаков спросил:
— Никак в толк не возьму, Григорий Андреевич, как множество великое кораблей турок сумело втиснуться в столь малую бухту?
Спиридов улыбнулся:
— Впрямь, до сей поры и сам того до конца не уразумел…
— А как у Хиоса случилось с капудан-пашой нечаянно свалиться?
Спрашивая, Ушаков пытливо смотрел на адмирала, а тот щурился на огонь, словно вспоминая Чесменский пожар…
— Свалились-то не нарочно, так вышло, поневоле. Весь такелаж, да и рангоут был разбит на «Евстафии», якорем сцепился с вантами. — Адмирал перевел взгляд на Ушакова. — Касаемо атаки капудан-паши, то было преднамеренно учинено. Ветер был у нас, турки на якорях стояли, а главный выигрыш — время. Мы-то атаковали без перестроения из похода… впоперек строя.
Ушаков в душе радовался, но спросил:
— Но то против тактики линейной господина Госта.
— И то так. Токмо господин Гост не вечен, как и все мы, — перекрестился, — пора своим умом жить… Турки-то французами учены, по Госту, ждали огня нашего не менее трех кабельтов. Ан мы не по Госту, на пистолет подошли и враз двойным ударом смели спесь басурманскую…
Спиридов откинулся в кресле. Ушаков, захваченный его рассказом, невольно подумал: «Вот где академия, рассуждения-то наши согласные».
— Не притомились? — Адмирал постукивал пальцами по ручке кресла. — В каждом деле человек творец всяк сам себе. — Он опять прищурился. — Нас тогда нужда к тому враз приневолила, а турки-то силы более нас раза в два имели. Потому на совете англичане да
князь сиятельный супротивники были. — Он усмехнулся. — Тут я притчу им, быль о великом создателе нашем высказал. В бытность мою в Астрахани адмирал Мишуков мне поведал ее.
Спиридов посмотрел на Ушакова и, видя, что тот готов с охотой слушать, начал рассказывать:
— …Летом тысяча семьсот двадцать второго года Петр отрядил флотилию с войсками в персидский город Решт. Начальником экспедиции назначил своего любимца капитан-лейтенанта Соймонова, а двумя батальонами командовал полковник Шипов. Он-то и высказал, что войска у него-де мало для такой кампании, а Петр ему в ответ: «Донской казак Разин с пятьюстами казаков персов не боялся, а у тебя два батальона регулярного войска…» Тут Шипов и согласился. — Спиридов улыбнулся: — Я к тому сей пересказ вспомнил, что нам, русским, на море с неприятелем биться суждено без союзников. На Балтике что шведы, что датчане с англичанами — все супротив нас. Ихние мореходы и корабли многие века в океанах шастают, а нам-то все впервой.
Спиридов отпил оставшийся чай, видимо, за годы отставки некому было излить душу. Ушаков забыл про чай и ужин, подавшись вперед, сидел не шелохнувшись.
— Потому смекалка должна нас выручать, — оживился старый адмирал, — да лихость в бою. С турками нам тягаться вполне сподручно на море, мы их все одно одолеем, ежели не ввяжутся какие французы. А южные моря теплые, России позарез надобны обороны для и торговли.
Далеко за полночь закончилась их живая беседа.
Поутру в одночасье подали лошадей, и, тепло попрощавшись, они разъехались в разные стороны. Кибитка со Спиридовым понеслась по Калязинскому тракту к Нагорью, а Ушаков возвращался в Рыбинск. На прощание Спиридов посоветовал:
— Проситесь, Федор Федорович, на Черное море. В Петербурге одни машкерады. Нынче на юге суждено российскому флоту Отечеству дороги отворять…
* * *
Без малого три месяца после половодья возился Ушаков с корабельным лесом на Волге, пока первые партии начали поступать на Адмиралтейские верфи в Петербурге.
За это время в столице произошли события, о которых вскоре заговорила вся Европа. Россия начала устанавливать свои порядки на морях, на пользу мирной торговле.
…Испокон веков на морях свирепствовал разбой. Пираты занимались грабежом, как правило, на оживленных торговых путях. Потом появилось каперство — узаконенное морскими державами, и в первую очередь Англией, пиратство. Оно приносило немалые доходы, так называемые «призы» — захваченные суда, а главное, товары, которые эти суда перевозили. В трюмах судов всегда находился ценный груз, зачастую серебро и золото. На собственных каперов правители смотрели сквозь пальцы, особенно в Англии, Франции, Испании. И даже пособляли арматорам, как называли пиратов гласно и негласно. Потому что часть награбленного оседала в королевской казне. Зачастую такие морские пираты становились национальными героями и получали награды от королей. Английский пират Дрейк дослужился на этом поприще до чина адмирала. Для охраны своих купцов державы выделяли военные корабли, иногда целые эскадры.
Со времен Петра I год от года расширялись торговые связи России. Теперь суда под трехцветным флагом бороздили северные моря, Атлантику, Средиземноморье. Торговать было чем. Лес, пшеница, меха и пенька, масло, патока, мед, полосовое железо… На русский флаг все чаще начали зариться каперы. В последнее время несколько купеческих российских судов перехватили арматоры у берегов Испании.
В феврале 1780 года Россия «для покровительства чести российского флага и безопасности торговли» приняла Декларацию «О морском вооруженном нейтралитете». Воюющим державам — Англии, Франции, Испании — объявлялись российские правила «для поддержания ее подданных противу кого бы то ни было». Правила гласили кратко, но внятно.
«1. Чтобы нейтральные корабли могли свободно плавать от одной пристани к другой и у берегов воюющих наций.
2. Чтобы товары, принадлежащие подданным воюющих держав, были свободны на нейтральных кораблях, исключая заповедные [т.е. военные] товары.
3. Что в определении таковых императрица придерживается того, что означено в артикулах X и XI коммерческого ее трактата с Великобританией, распространяя их на все воюющие державы.
4. Что для определения того, что может ознаменовать блокированный порт, должен таковым считаться только тот, ко входу в который стоит очевидная опасность по сделанным распоряжениям от атакующей его державы, расставленными вблизи оного кораблями.
5. Чтобы сии правила служили основанием в судопроизводстве законности судов».
К Декларации присоединились все нейтральные державы, одобрили ее и в Конгрессе Соединенных Штатов за океаном, как основанную на «принципах справедливости, беспристрастности и умеренности». Франция и Испания согласились соблюдать ее положения. Особняком осталась одна Англия. Острие Декларации и было, собственно, направлено против высокомерной «Владычицы морей». Рушилось ее безраздельное господство на море. Потому Англия официально не одобрила этот документ. Английский посол в Петербурге Д. Харрис не раз наведывался к графу Чернышеву, убеждал его не принимать Декларацию, но получил от ворот поворот. Харрис заполучил в союзники своего земляка адмирала Самуэля Грейга, однако и это не помогло. О своих потугах посол то и дело строчил донесения в Лондон, то лорду Мольбюро, то лорду Стормонту. Добился Харрис и личной аудиенции у императрицы, но Екатерина сразу озадачила его первым вопросом:
