Валентин Рыбин - Азиаты
— Аю, гелин[21], разве ты не жена ему?! Почему стыдишься собственного мужа. Войди к нему, помой спину!
«Неужели это та самая Наргуль, моя жена? — удивлённо думал он. — Та была жалким существом, а эта полногрудая красавица с красивыми, как у горной серны, глазами".
Наргуль, поддаваясь требованию свекрови, вошла было в юрту, но Арслан так испуганно закричал, что она выскочила как ошпаренная и заплакала:
— Ой, мама, разве это муж — это дикарь, ненавидящий женщин!
— Подай чистые балаки и рубаху! — потребовал он из юрты. — Откуда я мог узнать, что ты та самая Наргуль? Пока я воевал в Крыму и в Хотине, ты только и знала, что росла и хорошела. Ну, ничего, я заставлю тебя похудеть! — От лёгкости после горячей воды, от счастья, что наконец-то он добрался домой, от того, что Наргуль стала истинной красавицей, он дурачился в таким неистовством, что Наргуль поняла его шутки а рассмеялась.
Облачившись в чистую одежду, накинув на себя новый чекмень и нахлобучив тельпек, он побежал в свою юрту и потребовал чая. Наргуль принесла большой фарфоровый чайник с пиалой и конфетами, поставила перед ним и села напротив, разглядывая обросшего чёрной бородой мужа. Смущённый её близким присутствием, он почувствовал, как подкатили к горлу жаркие удушающие спазмы, и не знал, что делать. Руки его затряслись от возникшей лихорадки во всём теле. Закипела в нём плоть, ибо много лет он не знал женщин. Сердце требовало объятий, стучало гулко и неровно. Почувствовав неотвратимое, забеспокоилась вдруг, словно пойманная в силки птица, Наргуль. Хотела встать, но Арслан поймал её за руку и привлёк к себе. Недолгая борьба довела обоих почти до беспамятства. Лицо молодой женщины побледнело, глаза загорелись тихой зовущей любовью. А он смотрел на неё и торжествовал. Наргуль попыталась встать и выйти, но он не отпускал её, боясь, что, увидев её, мать сразу всё поймёт. Он вышел из юрты, принёс вторую пиалу, налил чаю и подал ей…
И началось их тихое счастье, продолжавшееся всю осень и зиму. С началом весны приехал с Кумы Берек-хан с вестью срочно явиться Арслану с десятью джигитами в Астрахань, к управляющему первого кабинет-министра Волынского. Берек-хан не стал скрывать от сына суть вызова. Сказал удручённо:
— Государыня Анна Иоановна повелела ехать джигитам в Дурун и Нису и купить там туркменских коней. Всякие кони у неё есть, а туркменских, самых быстрых и выносливых, каких больше в мире не существует, у неё в конюшне нет.
Арслан призадумался. Не хотелось ему вновь покидать тёплый домашний очаг, около которого пригрелся за зиму с молодой женой и ожидал к лету младенца. Пугал и очень далёкий путь, безвестность страшила, страх и сомнения угнетали — вернёшься ли живым назад? Но ехать надо: управляющий Василий Кубанец, Арслан хорошо помним никого другого посылать к дурунским туркменам не желал. Берек-хану он прямо сказал: «Сбежит или останется там твой сын — все расходы по поездке и золото, которое выдам на покупку коней, взыщу с тебя, Берек-хан!»
За день до отъезда собрались джигиты во дворе летней ставки Берек-хана. Тахир-мулла, Нияз-бек, Берек-хан и другие аксакалы напутствовали удальцов. Мулла сказал:
— Царское дело — дело богоугодное. Если царица русская захотела завести в своей конюшне туркменских лошадей, то и Аллах будет того желать и помогать джигитам на всём их долгом пути в далёкий Дурун. Почаще молитесь, сынки, почаще призывайте Аллаха…,
Берек-хан поддержал Тахира-муллу:
— Об Аллахе надо помнить всегда — это верно, но не забудь, сын мой, о своём дяде Мураде. Прошло много лет с того дня, как утонула русская баржа с больными и ранеными солдатами, но один Аллах ведает, умер или жив твой дядя — Аллаху молись и у людей спрашивай о Мураде. На Тюбкараган доберётесь — сразу у мангышлакцев узнай о той утонувшей барже и о спасшихся. Мангышлакцам скажи, из какого рода ты сам и твои джигиты. Скажи им, а то они давно забыли о нас, бежавших из Хорезма на Мангышлак, а оттуда на Куму. Пусть узнают, что самыми первыми ступили на западный берег Каспия Береки…
— Хай, Берек-ага! — недовольно воскликнул Нияз-бек. — Зачем обманывать мангышлакцев? Ты думаешь, они не знают, кто самым первым оказался на Куме, Маныче, Калаусе? Они очень хорошо помнят Чингиз-хана и его внука Джучи, который погнал хорезмских туркмен к южным берегам Каспия. Преследуя их, он заставил их бежать по Талышским горам, по Шемахе и Дагестану, пока не выгнал в эти степи, где теперь мы живём. Да будет всем известно, и тебе тоже, Берек-хан, что твой прадед и дед хорошо знали, куда они идут, когда переправлялись вместе с калмыками через Волгу. Они шли на землю своих предков. Именно эти места захватили Береки, на которых во времена Чингиз-хана селились туркмены Хорезма.
— Вах-хов, дорогой Нияз-бек! — властным тоном прервал затянувшийся рассказ своего нового родственника Берек-хан. — Ещё два-три слова, и ты начнёшь утверждать, что именно тогда сошлись туркмены с казаками…
— Именно тогда они и сошлись, и тогда же казаке приняли наши обычаи вместе с шапкой-трухменкой и талаком!
— Болтун ты, Нияз-бек, — небрежно отмахнулся он него Берек-хан и продолжал: — Не слушайте его, джигиты. Приедете в Хорезм — скажете о себе так: мы люди из России, но сами туркмены. Мы служим русской императрице, но кровь у нас туркменская… Постарайся, Арслан, найти самого главного хана в Хорезме — передать мой поклон и просьбу защищать вас, пока будете в коренной Туркмении,
— Надир-шах — самый главный, — вновь эаговорил Нияз-бек. — Он родом из туркменского племени афшар. Пусть у него ищут защиты.
— Надир-шах на Кавказе, а Хорезм — на Арале, — умно высказался Тахир-мулла. — Только один Аллах н там, и тут, потому что он на небесах. У Аллаха ищите защиты, сынки…
Разбрелись джигиты по своим кибиткам, когда запели первые петухи. Берек-хан слез с тахты последним, остановил Арслана:
— Сынок, если с дядей вернёшься, продлишь на десять лет жизнь матери. Она, как и я, только и думает о Мураде…
— О чём просишь, отец, — обиделся Арслан. — Разве надо напоминать об этом… Разве я не туркмен на рода Береков?
— Ладно, прости, сынок… Иди спи… Надо отдохнуть перед дорогой.
Жарко прощался Арслан с женой. Всю ночь перед выездом ласкал её: сам не спал и ей не давал. Сколько слов о любви было сказано, сколько слёз молодой женщиной пролито. Под утро лишь уснули в крепких объятиях, а в полдень Арслан по-мужски обнял жену, мать, отца, кликнул джигитов и поскакали они на Астраханскую дорогу, не оглядываясь, чтобы больше не бередить душу себе и своим родственникам.
Весь путь до Астрахани, с остановками на ночлег, покрыли за пять суток. Остановились в индийском караван-сарае, в низких комнатах без окон, где уже бывали не раз, когда приезжали на базар. Кубанца отыскали на гостином дворе — он давно и с нетерпением ждал джигитов. Сразу же повёл их на пристань, где среди вереницы галер, баркасов, шкоутов и прочих кораблей стоял быстроходный военный бриг, принадлежавший Каспийской флотилии. Капитан брига поджидал у трапа: знал уже, куда ему плыть и за какой надобностью. Кубанец ввёл Арслана в каюту, закрыл дверь и приказал джигиту раздеться догола.
— Эй, Вася, зачем дурака валяешь! — вскипел Арслан. — Я не женщина, я — джигит! Я в Крыму воевал!
— Знаем, что не женщина! — Кубанец засмеялся в достал из сундучка, принесённого с собой, широкий пояс с множеством карманчиков. Вынул из одного, другого, третьего, и так из всех десяти золотые слитки, дал подержать их Арслану, затем водворил на своё место и опять приказал:
— Раздевайся и обвяжись этим поясом по талии, а потом уж штаны и рубаху надевай. Иного, как сохранить золото, выданное на покупку коней, я ничего не придумал. Расчёт такой: за каждого молодого жеребчика или кобылу по одному слитку. А ежели купишь дешевле, скажем, за слиток двух лошадей, «виват» тебе прокричим и вознаградим. Только не смей обманывать, всё равно дознаюсь. И не вздумай шутить с великой государыней российской. Сбежишь или останешься в коренной Туркмении — потеряешь отца, мать, жену и всех туркмен, что живут на Маныче и Калаусе. Всех. сошлём в Сибирь, а то и дальше — на Камчатку. Если погибнешь, оставшиеся в живых джигиты твой труп пусть имеете с конями доставят… Все погибнете — тогда найдутся другие туркмены, которые подтвердят вашу погибель… Тогда и с меня за вашу потерю никто голову не снимет и четвертовать не станет. Словом, дорогой Арслан, повязаны мы все одной верёвочкой — ответственность несём друг за друга, так что не обессудь за строгое наставление. Хоть мы и молимся разным богам, но ходим под одним топором, имя которому «Слово и дело», придуманное ещё во времена царя Михаила Фёдоровича. Это наш Тайный приказ, по которому обвиняемые и свидетели подвергаются пыткам, так что, в случае провала дела, обоих на дыбу потянут…
