Алекс Маркман - Заговор против террора
— Боишься, — без тени сомнения произнес он. — И правильно делаешь. Здесь все построено на подлости, на страхе, да на крови. — После короткого молчания он добавил: — А я вот больше ничего не боюсь. Скоро умру.
Голос его был хриплый, натруженный, как будто он сорвал его, стараясь перекричать дикий шум. «Долго держали в холодной камере», — определил Кирилл и внимательнее вгляделся в его лицо. Явно больной, простуженный насквозь, он, несомненно, доживал последние дни, если не часы. На бледном, землистом лице следы побоев. Волевые складки у носа и губ, глубоко пробороздившие лицо, казалось бы, свидетельствовали — он до сих пор не смирился с судьбой.
— Заставляли дать показания против Абакумова по делу врачей и сознаться в в заговоре против партии. Все сверху идет, уже мало осталось идиотов, кто не понимает этого. Они там, наверху, счеты сводят друг с другом, а заодно нас бьют без разбора.
Кирилл опасливо оглянулся, ожидая появления охраны или санитаров. Никого, только внезапно наступившая тишина нарушалась учащенным, тяжелым и сиплым дыханием Панина.
— Ты признал свою вину? — прошептал Кирилл едва слышно.
— Иногда признавал, когда боль становилась невыносимой. Но на следующем допросе все отрицал, говорил, что сознался под пытками, — ответил он, не открывая глаз. — И все повторялось сначала. Но больше не признаюсь. Не вынести мне больше пыток, вконец ослаб. Устал я, да и вышибли из меня все силы. Одно радует, умру я честным человеком.
Таким предстану перед Богом. — Он отхаркался, сплюнул на пол большой и липкий красный комок и продолжал:
— Шпана засела в правительстве. Шпана, подонки. — Вдруг он приподнялся, оперся на локоть и широко раскрыл глаза, как будто в припадке безумия. — Знаешь, зря я оскорбил шпану, — повысил он голос. Кирилл похолодел, но прерывать его не стал. — У шпаны есть хоть какие-то законы и понятия, и они их соблюдают. У них есть свой здравый смысл. У этой же шайки нет никаких тормозов. Вот кто настоящие враги народа.
К ним уже бежали санитары, а Панин продолжал быстро бормотать, как будто спешил высказать самое сокровенное перед смертью.
— Признавайся, не признавайся, а жизни конец. Уж лучше умереть честным человеком, чем подчиниться этой швали.
Панин получил несколько ударов, и его унесли. Вскоре врач принял Кирилла. Он внимательно ощупал его спину и сделал вывод:
— Осколок пошел вниз. Нужен рентген, но это так, для порядка. Необходима операция. Сравнительно простая. Я напишу свое заключение.
Через неделю после осмотра врача Кирилла привели к одному из новых начальников следственной части. То, что произошло в его кабинете, представить себе было невозможно.
— Ваш арест, Селиванов, был ошибкой, — объявил начальник. — Вы сейчас направляетесь в госпиталь на операцию, а потом возвращаетесь на службу в следственный отдел. — В ответ на ошеломленный вид Кирилла он с хитрой улыбкой пояснил: — Вмешательство сверху. Не вы один. Еще кое-кого освободили.
Глава 5
Обостренная интуиция разведчика подсказывала Берии, что вождь против него что-то затевает. Однако никаких подтверждений надвигающейся опасности до сих пор не поступало. Верный друг Гоглидзе, став первым заместителем министра МТБ, взял все следственные дела в свои руки. Если бы что-то намечалось, он тут же бы донес об этом Берии. Игнатьев, ставленник Маленкова, тоже молчал. Сталин, дай ему Бог скорой и мирной смерти, был плох, как донесли Берии верные люди, и мог отдать концы в любую минуту. Сейчас конец октября, а вождь с середины августа все еще отдыхает в Абхазии, на озере Рица, надеясь восстановить свое здоровье. Власик и Поскребышев без Сталина беспомощны. Откуда же чувство тревоги?
В один из последних дней октября позвонил Гоглидзе и мрачным голосом, по-грузински, попросил разрешения прийти.
— Заходи, для тебя всегда есть время, — пригласил Берия.
Гоглидзе не замедлил явиться. Он по-хозяйски уселся напротив Берии и наклонился вперед. Гоглидзе был из нового поколения. Сравнительно молод, всего 51 год, с амбициями императора, способен на любую подлость и жестокость, но по отношению к Берии он неизменно, даже в самых опасных обстоятельствах проявлял искреннюю, почти собачью преданность. Им руководили не только практические соображения. Гоглидзе был верен древним грузинским представлениям о дружбе. И Берия отвечал ему тем же.
По лицу друга Берия понял: произошло что-то из ряда вон выходящее. Гоглидзе смотрел на него в своей обычной неприятной манере: как на осужденного, которого прямо сейчас следовало расстрелять. Маленькие усики под носом были почти как у Гитлера, и это еще больше нагнетало ощущение угрозы. Берия не раз советовал ему сбрить эти дурацкие усики, но Гоглидзе не соглашался.
— Меня переводят в Узбекистан, — сообщил он, продолжая говорить по-грузински. — Ты знаешь об этом?
Берия от неожиданности сморщил нос и поправил пенсне. Перевод Гоглидзе, несомненно, означал, что затевается решительная комбинация против него, Берии.
— Нет. Когда ты это узнал?
— Сегодня. Игнатьев сообщил. Он и сам не знал толком, Сталин приказал.
Берия молча смотрел на Гоглидзе, ожидая продолжения. Игнатьев, хоть и был человеком Маленкова, полагаться на него Берия не мог. Да и не имел Игнатьев ни опыта работы в МТБ, ни связей, и не знал он методов и тайных интриг, позволяющих выжить и сохранить преданных людей.
— Хозяин в последнее время на постоянной связи с Рухадзе, — продолжал Гоглидзе.
Берия сразу понял, к чему он клонит. Рухадзе, министр МГБ Грузии, открыто высказывал свою ненависть к Берии. Давно надо было с ним расправиться, но, казалось, что он — фигура настолько незначительная, что жалко тратить силы и время. И вот сейчас Сталин ведет переговоры лично с ним.
— Рухадзе получил задание раскрыть связи твоей семьи с грузинской эмиграцией за границей, — продолжал Гоглидзе. — И по возможности собрать улики против тебя. Хозяин готовит суд над мегрельскими националистами. Сначала возбудить дело об их взяточничестве, а потом развернуть его в политическое. Поскольку ты мегрел, нет сомнения, что Сталин подбирается к тебе. А поскольку я твой друг, от меня пока решили избавиться, услав подальше.
— Я подозревал, он что-то затевает, — подтвердил Берия. — Есть конкретные донесения или материалы?
— Есть. Я тебе все доложу. Самое важное, однако, я еще не сказал.
— Что именно?
— Сталин приказал Рухадзе в присутствии его заместителей: «Ищите большого мегрела».
Берия и Гоглидзе уставились друг на друга, не мигая. Ведь самый большой мегрел — это Берия. Верный ему Гоглидзе понимал, что судьбы их тесно связаны.
— Скоро тебе все будет известно официально, — Гоглидзе криво усмехнулся. — Есть списки, кого из мегрелов и твоих друзей арестуют, Рухадзе уже знает, кто должен дать показания против тебя и твоих родственников. Игнатьеву дано задание организовать группу следователей для отправки в Грузию.
— Рюмин в этом деле?
— Да. Все дело Сталин хочет поручить лично Игнатьеву, он считает, что сейчас это дело важнее, чем ЕАК и врачи. Меня к грузинскому делу он не подпускает. Понятно почему.
— Но все равно этому делу мимо меня не пройти. — уверенно заявил Берия. — Пока Сталин в Абхазии, ему трудно будет распоряжаться в Москве.
— Игнатьев нервничает. В открытую идти против тебя, даже по прямому приказу Сталина, он боится, да и не хочет. Рюмин тут зад лижет Рухадзе, собирает на тебя любую. грязь, какая попадается.
— Я с ними обоими расправлюсь, — пообещал Берия. — Вот увидишь.
— На меня можешь рассчитывать, Лаврентий. Я оставлю тебе координаты человека в грузинском МГБ, который знает все, что там происходит. До мелочей. Рухадзе и его свору он ненавидит всеми печенками. Он свяжется с тобой и будет передавать документы, представляющие интерес. Неплохо бы послать туда человека надежного и сообразительного. Встречаться в открытую там нельзя, слежка за всеми, сам понимаешь.
У меня есть человек на примете, но я буду в Узбекистане, оттуда трудно.
— Об этом не беспокойся. У меня есть преданные люди. А тебя я постараюсь вернуть в Москву как можно скорее.
//__ * * * __//Дело мегрелов до крайней степени озаботило всех членов Политбюро. Следуя указаниям Сталина, Маленков созвал экстренное совещание Политбюро в полном составе. С Берией все было оговорено заранее. И Маленков, и Берия провели тайные переговоры с каждым членом Политбюро. Решение, которое они договорились принять, превосходило по важности все, что до сих пор происходило внутри партаппарата за последние десять лет. Оно вразрез шло с намерениями Сталина. А его намерения были предельно ясны. Обвинить в предательстве и преступлениях ближайших друзей Берии: Шарию и Рапаву, с тем чтобы они дали показания против самого Лаврентия. На предстоящем совещании нужно было выполнить указание Сталина: назначить одного из членов Политбюро руководить расследованием дела мегрелов, Шарии и Рапавы, а также эмигрантских связей семьи Берии.
