Роуз Тремейн - Музыка и тишина
Королева София сжимает голову руками и нащупывает кости черепа. Ключи от сокровищницы, тяжелые, холодные, лежат на сморщенной коже ее груди, такие же тяжелые и холодные, как ее неумолимая Цель.
Поцелуй
В Росенборге за огородом стоит Королевский птичник. Высокий, полный воздуха, сделанный из железных прутьев. В нем прохаживаются золотистые фазаны, будто снова и снова измеряя его перьями стелющихся по земле хвостов. Высоко над ними летают снегири, скворцы и попугаи. На изысканно украшенной крыше бьет крыльями стая белых голубей.
Именно здесь, в кружевной тени птичника, Эмилия Тилсен наконец согласилась встретиться с Питером Клэром. И вот он ждет, разглядывая птиц, но вполоборота развернувшись к той стороне, откуда должна прийти Эмилия. День был теплый, но сейчас, в пять часов, в воздухе стоит легкая прохлада, предвестница осени, она говорит человеческому сердцу о концах и расставаниях.
И Питер Клэр понимает, что у него уже не остается времени на тайные воздыхания по Эмилии. Теперь он твердо знает, что приехал в Данию не для того, чтобы играть на лютне, и даже не для того, чтобы принять на себя роль ангела-хранителя Короля Кристиана. Он приехал в Данию, чтобы познать самого себя, понять, на что он способен, и Эмилия — это зеркало, в котором он видит отражение его собственных качеств.
Синева неба блекнет, снежно-белые голуби затмевают белизну облаков, и Питер Клэр умиляется перистой красоте этих форм и красок.
Ну, а Эмилия… она ждала этого приглашения, этого призыва.
Во время прогулок с Кирстен, памятуя о ее предостережениях относительно вероломства красивых мужчин, она, тем не менее, не упускала случая хоть мельком взглянуть на проходившего мимо лютниста, и всякий раз его облик пробуждал в ней те самые желания и томления, которые, как ей некогда казалось, она навсегда изгнала из своей жизни.
Следуя наставлениям Кирстен, она постаралась изгнать Питера Клэра из мыслей и даже убеждала себя, что он вернулся в Англию и она его больше никогда не увидит. Но он отказался уходить. И в глубине души она знала, что еще до конца лета между ними должен состояться еще один разговор, разговор, в котором будет сказано что-то очень важное. Белые ленты оказались так красноречивы, и дня не проходило без того, чтобы Эмилия не держала их в руках или не прижимала к лицу. Но о чем еще могут рассказать ленты? Эмилия начала жаждать слов и прикосновения человека, который их подарил.
И вот, идя к птичнику вдоль островков огорода, вдыхая аромат овощей и земли, она переживает легкое удивление: ее удивляет смелость, которую она открывает в своей природе, скорость, с которой она бежит навстречу своей любви. Все, что было в ней смиренного, покорного, побуждавшего тушеваться, кажется, в свою очередь, сникло: та Эмилия, которая спешит к Питеру Клэру, — это Эмилия, которая оказала неповиновение отцу, которая отказалась смягчить свое сердце в отношении Магдалены. Это та Эмилия, которая резво каталась на коньках по замерзшей реке. Это (хоть она этого и не знает) та Эмилия, которую видит в своих фантазиях Маркус, та Эмилия, которая шлет ему по небу гонцов.
Она вплела белые ленты в свои каштановые волосы. Кирстен спит и не проснется, пока темнота не возвестит близость ужина и утешения вечера. Эмилия надеется, что этот краткий промежуток времени изменит всю ее жизнь.
Когда она приходит, голуби слетаются на крышу птичника и, опустив головки, смотрят на то, что происходит внизу, где нет ни обмена приветствиями, ни галантных фраз, ни колебаний, ни внезапных сомнений — время для них прошло. Питер Клэр и Эмилия Тилсен — все лето мечтатели в своих одиноких комнатах — встречаются наконец как возлюбленные, и, чувствуя, как он обвивает рукой ее талию и привлекает ее к себе, она знает, что он ее поцелует и не встретит отказа.
Губы у него сухие и горячие, как и его пылающее лицо. Он касается ими ее губ, и поцелуй его подобен сну, она в него погружается, и ей хотелось бы предаваться ему все полней и полней. И лютнист понимает, что это то, чего она хочет, не поцелуя нежности, не бесплотных ласк, но поцелуя, которому отдаешься целиком, который означает конец всего, что было, и начало всего, что грядет.
И когда она отрывает свои губы и смотрит на его лицо, он с легкостью находит слова, с такой легкостью, будто они уже пришли ему на уста, и, чтобы слететь с них, им не хватало тепла тела, прижатого к его телу. Он просит Эмилию стать его женой. Он говорит, что искал только ее и без нее не может представить себе будущего. В его признании столько страсти, что оно, словно магнит, снова притягивает ее к нему, к блаженному сну поцелуя, и лишь немного спустя, когда к ней возвращается дыхание и свет, она без колебаний отвечает:
— Да.
Потом они стоят рядом, смотрят друг на друга и мысленно задаются вопросом: не испытывают ли они те же чувства, что Адам и Ева, когда они рассматривали друг друга в раю и знали, что из всех созданных Богом чудес мужчина и женщина самые удивительные. Они не замечают в воздухе дыхания осени. Едва ли видят светящееся небо и белых голубей. Золотистый фазан издает громкий раздраженный клекот (видимо, он полагал, что только его изысканный наряд должен быть предметом их восторга), но они не обращают на него внимания. Они предстали перед тем, к чему стремились все лето, и теперь стоят в блаженном оцепенении, словно могли бы остаться здесь навсегда.
Повозка торговца рыбой
Ночью того же дня, когда у Питера Клэра было свидание с Эмилией, Королю Кристиану приснилось, что Брор Брорсон умер.
Этот сон снится ему раза три-четыре в год и всегда приводит его в такой ужас, что у него перехватывает дыхание. Надо подняться с кровати, зажечь лампу и, открыв окно, впустить в комнату ночной воздух; только после этого страх начинает проходить.
Но этой ночью он не проходит.
Кристиан неподвижно сидит перед свечой. Одно из окон открыто во тьму, и он прислушивается к звукам из парка — пению какой-нибудь ночной птицы, шороху ветра в листве деревьев, — чтобы успокоить расстроенные нервы. Но ночь тиха. Будто ее и вовсе нет, нет ни парка, ни деревьев, ни неба, на котором вскоре медленно забрезжит рассвет, а есть лишь абсолютная тьма, которая разворачивается во времени и обволакивает его все плотней и плотней.
Как хотел бы он быть мальчиком. Как хотел бы скакать рядом с Брором по лесам Фредриксборга. Как хотел бы жить не в это время из всех времен.
Проходит час. По-прежнему образ умирающего Брора наполняет ужасом его душу. Он думает, не послать ли за Питером Клэром и попробовать, может ли музыка его успокоить, но в эту ночь не музыка нужна ему. Ему нужна Кирстен. Он хочет лежать с ней, как лежал прежде, слышать ее смех, когда он называет ее Мышкой. Хочет, чтобы она была с ним ласкова, целовала его голову, говорила ему, что любит его.
Он встает. Он знает, что она его не любит. Знает, что ребенок, которого она носит, ребенок ее любовника-немца. Все это копится в его сердце, ждет своего времени, чтобы переполнить его, ждет момента, когда оно скажет «Хватит!». Но и сейчас, когда лето переходит в осень, когда ребенок Графа растет в ее чреве и не за горами зима, его не покидает былое влечение к ней, словно тело его еще не поняло того, что понимает голова. И в эту ночь она нужна ему, но не как любовница, а как мать ребенку, чтобы успокоить и утешить его, развеять страшные сны, сказать, что все будет хорошо. Он чувствует, что никто и ничто не может принести ему утешения.
Двигаясь медленно, как старик, он берет лампу и идет к комнатам Кирстен. В небольшой прихожей перед ее спальней он задерживается, видя, что дверь в комнату Кирстен загораживает кровать и на ней спит Эмилия. Он внимательно разглядывает кровать и спящую девушку. Почему кровать придвинули к двери?
Он стоит тихо с лампой в руке, но Эмилия просыпается и, видя над собой его гигантскую фигуру, тихонько вскрикивает. Затем он слышит, что Кирстен зовет ее из своей комнаты; Эмилия встает на кровати и заслоняет собой дверь, мешая ему войти.
— Сир… — запинаясь, лепечет она.
Он по-прежнему молчит. Кажется, он еще не совсем проснулся, часть его существа по-прежнему объята сном, она витает рядом с Брором и не способна — из-за того, что он видел, как Брор умер, — произнести ни слова.
Кирстен снова зовет, и Эмилия, ноги которой все еще путаются в простыне, делает ему неловкий книксен, затем приоткрывает дверь и проскальзывает в комнату своей госпожи. Она закрывает дверь. До Кристиана долетает громкий голос жены, и он сразу понимает, почему кровать стоит там, где стоит. Эмилии приказано не пускать его к Кирстен.
Он ставит лампу, наклоняется и сильным движением руки отодвигает кровать Эмилии. Затем дверь в комнату Кирстен снова отворяется, и стоящая перед ним в ночной рубашке Эмилия начинает нервно бормотать о «слабости» и «меланхолическом состоянии» своей госпожи. Король говорит ей, что не желает слышать больше ни слова, подходит к ней и отводит ее в сторону. С побелевшим от страха лицом Эмилия говорит:
