Нина Молева - Граф Платон Зубов
— Платошенька, раздумался твой родитель об имении. Нужно оно нам, очень нужно, чтобы ему больше службой у Салтыкова себя не трудить. Да и не к лицу она Александру Николаевичу при твоем нынешнем высоком положении.
— Это верно, матушка, а только дело-то в чем?
— Ой, дай, Платошенька, я первой скажу. Родитель твой вотчину зубовскую разыскал, вот и ломает голову, как бы ее обратно в семью нашу получить.
— Вотчину зубовскую? А есть такая? Никогда не слыхал.
— Мало чего не слыхал, друг мой. А вотчина эта тебе знакома — село Братцево, что под Москвой, у Тушина. Матери твоей я всю историю только что выложил, а ты вот на документы погляди. Дошли мы с твоей матушкой до той поры, когда Братцево из дворцового ведомства Нарышкиным перешло. Семен Кириллович там все детство свое провел.
— Семен Кириллович? Тот, что в своей коляске в Петербург философа Дидерота привез да у себя в доме и гостил? Не захотел француз в приготовленной ему государыней квартире селиться.
— Ишь ты! С фанаберией.
— Только государыня не в обиде была. Ей такое дело руки развязало. Недавно сама мне рассказывала, что даже порадовалась: пускай, мол, Нарышкин с гостем с утра до ночи и с ночи до утра возится. Гость суматошный, любопытный, словом, одна головная боль с ним.
— Ох уж эти французишки!
— Нет уж, матушка, вы таких суждений себе, пожалуйста, не позволяйте. Государыню только рассердите.
— И впрямь, Елизавета Васильевна, тебе с твоими мозгами курьими в рассуждения пускаться ни к чему. Тем паче государыню сердить.
— Да я что… я только вообще… а то что же…
— Вот-вот и сиди тихохонько. На ус мотай, а в разговор не встревай, жена. Сумятица от тебя одна.
— К Семену Кирилловичу государыня благоволит. Шутка ли, еще когда чин генерал-аншефа получил и звание обер-егермейстера, назначение присутствовать в Придворной конторе. Если его поместье…
— Не его, Платон, не его. Семен Кириллович как решил в Петербурге окончательно осесть, Братцево двум своим незамужним сестрам продал — Авдотье и Наталье Кирилловнам. А уж они, по девическому своему состоянию, село единственному племяннику — сыну третьей своей сестры — завещали. Александру Сергеевичу. Строганову.
— Час от часу не легче! Да знаете ли вы, папенька, что Александр Сергеевич первый у государыни собеседник, в картах партнер неизменный. А уж в театре али на концерте каком Строганов всегда у левой руки государыни сидит — приказано ему так — и подсказывает.
— Строганов государыне подсказывает? Государыне? Что?
— Тут уж малый такой секрет есть. Государыня театром изволит развлекаться, особенно коли ее собственного сочинения пьеса выставляется. А вот музыки не любит. Сама мне признавалась — в сон ее клонить начинает, если музыка не танцевальная.
— Да и мой вкус такой, как у ее величества. Танцы — было время! — оторвать меня нельзя, а уж пиликанье всякое слушать — увольте. А Строганов-то причем?
— Притом, что показывать должен, в которых местах музыканты подлинного совершенства достигают, где аплодисменты им полагаются. Александр Сергеевич знак государыне сделает, она тут же аплодировать начинает, а уж за ней весь зал.
— Разумно, куда как разумно. К чему государыне мысли свои чепухой разной засорять.
— И как это ты, Платошенька, все увидеть, обо всем дознаться успел. Никогда не думала, что внимательный ты такой!
— Служба придворная. Тут уж только успевай по сторонам смотреть и все примечать. Государыня и то похвалила, мол, на тебя, Платон Александрович, положиться можно.
— Вот и отлично, сынок! Самое время к родовому имению подступиться. Ты что-то о графе Строганове сказал, только Братцево к нему отношения не имеет.
— Как это — не имеет? Разве продал имение? Когда? Кому? Не иначе какой-никакой слух бы при дворе прошел.
— Да нет, тут история особая. Я кое-что выведал. Чего не узнал, тебе, Платон потрудиться придется. Значит, должен ты знать, молодость свою граф провел за границей.
— Кто ж об этом не знает. Сколько раз государыня повторяла: и что лучшие профессора Женевы ему одному лекции читали, и что по Италии он путешествовал — страсть к коллекционированию припала, а там и Париж вниманием не обошел. Точно не скажу, а вроде года два химии и металлургии неизвестно зачем обучался.
— Богатому наследничку почему бы себя не потешить. Все лучше, чем родительские наставления дома слушать.
— Что-й-то ты, Александр Николаевич, говоришь — грешно ведь! От родителей бегать — это надо ведь такое придумать!
— Оно грешно и вышло. Доездился Александр Сергеевич, так что по возвращении никого из родителей в живых не застал.
— Вот оно как, батюшка! Это ему в наказание.
— Перестань тарантеть, Елизавета Васильевна! Не больно-то Строганов такой оборот дела за наказание принял. Заботиться о нем сама императрица Елизавета Петровна стала, не кто-нибудь! Она же ему и невесту сыскала — дочь вице-канцлера Михаилы Илларионовича Воронцова.
— Значит, племянницу свою двоюродную, не так ли?
— Ну ты, Платон, прокурат! И в этом разобрался! Ловкий ты у нас, ничего не скажешь. Супруга вице-канцлера государыне императрице двоюродной сестрой приходится да еще самой что ни на есть любимой — Анна Карловна Скавронская.
— Посчастливилось графу. И приданое, поди, немалое.
— А вот и нет, Платон. Это императрица своей родственнице решила богатства несметные строгановские подкинуть. Куда до них Воронцовым!
— Понятно. В таком раскладе графу никак не отвертеться, если б ему, скажем, невеста не по душе пришлась или еще какое неудовольствие вышло.
— Вот-вот! Не показалась ему невеста, да и он ей не по вкусу пришелся. Только государыня императрица Елизавета Петровна скончалась, завели молодые дело о разводе. Неизвестно, как бы все кончилось, только супруги вскоре не стало. Совсем молодой преставилась, руки графу развязала.
— Ладно, богатств его не приуменьшила.
— Что верно, то верно. Да и наследников они не завели — порозь жить стали. А еле-еле траур кончился, граф заторопился вдругорядь браком сочетаться. На этот раз с княжной Екатериной Петровной Трубецкой.
— И она померла?
— Да нет, Платон, жива графиня и по сей день, здравствует и благоденствует, только с другим, так скажем, сожителем.
— Ничего подобного слыхать не доводилось. Как же это?
— Видишь, и во дворце не про все узнать можно. А дело было такое. Уехали молодые в Париж. В Версале их принимали. Сам Вольтер в графиню на старости лет втюрился, всякие комплименты ей говорил. Там и наследник у них родился.
— Так граф никогда с супругой во дворце не бывает, никто ее ни в каких разговорах не поминает.
— Какое же тут поминание. Господи, прости. Вернулись Строгановы в Петербург. Глянула графиня на флигель-адъютанта тогдашнего да головку-то и потеряла. Влюбилась без памяти.
— Влюбилась — ее дело. Главное — супруг бы не узнал, при императрице ничего не всплыло.
— Умник ты, Платон! Мало что графиня влюбилась, так ведь с полной взаимностью и — в кого бы ты думал — в Ивана Николаевича Римского-Корсакова.
— Спятил он, что ли? Замужняя дама!
— Плевать, что замужняя, а вот что от императрицы расплата тотчас же последовала, от этого, брат, не отмахнешься.
— Узнала государыня?
— Добрые люди донесли. Это ты тоже себе на ус, Платон Александрович, мотай, не больно-то вольничай! Государыня справедливым гневом распалилась. Римского-Корсакова тут же в Москву сослала с запретом в Петербург являться. Одного, не рассчитала, что графиня вслед за амантом, мужа законного бросивши, за Римским-Корсаковым в первопрестольную умчалась.
— Ой, стыд какой!
— Да замолчи ты, Елизавета Васильевна! Причем здесь стыд. Для графа Строганова конфузная ситуация вышла.
— И государыня не смолчала?
— Еще как смолчала, да и граф не пожелал пищи сплетникам давать. Не только супруге предоставил вид на отдельное жительство, да еще возможность жить по ее желанию в любом из его владений или домов.
— Не по уму щедрость. Дурь одна!
— Думаешь, Платон Александрович? А может, как раз наоборот?
— Что наоборот-то?
— То, что графиня нигде принята быть не может. Хочешь не хочешь — затворницей живет, и не где-нибудь — в нашем Братцеве. А для полной утехи и аманта к себе взяла, тешит его да холит.
— В Братцеве? Римский-Корсаков? А государыня…
— Хочешь сказать, на все рукой махнула? Может, для виду и махнула. Что делать-то? Другое дело, если ты, Платон, о родовой вотчине напомнишь. Тут уж, глядишь, узелок-то и перерубить ничего не стоит.
— Не пойму.
— Где уж тебе! Да все проще пареной репы. Государыня у Строганова может Братцево откупить, а уж куда графиня с амантом денутся — может, в дом московский Римского-Корсакова переберутся. В любом случае по миру не пойдут, без крыши над годовой не останутся.
