Юрий Трусов - Каменное море
Он имел полное моральное право так обратиться к друзьям. Он все сделал, чтобы спасти своих товарищей, чтобы не выдать никого из участников тайного общества. Совесть его была спокойна и чиста.
Однако Раевский не знал, что на его репутацию стойкого честного революционера, на его доброе имя случайными, не зависящими от него обстоятельствами, уже брошена зловещая тень. Он не знал, что эта зловещая тень долгое время будет затемнять его образ, что многие товарищи заподозрят его в черном предательстве и даже отвернутся от него.
А случилось это так. Владимир Федосеевич, предупрежденный Пушкиным о предстоящем аресте, уничтожив все компрометирующие его бумаги, наивно думал, что обыск, который произведут в его комнате, коснется лишь принадлежащих ему вещей. Из чувства деликатности перед своим товарищем капитаном Охотниковым, проживавшим с ним в одной комнате, он не коснулся его бумаг. А среди рукописей Охотникова был список членов тайного общества.
После обыска квартиры Раевского этот список – маленький листок бумаги, вырванный из альбома, попал в руки генерала Сабанеева.
XXV. Начальник штаба
Узник Тираспольской крепости не мог даже и предположить, что самому главному его следователю Киселеву весьма пришелся по сердцу его решительный отказ выдать товарищей по тайному обществу.
Раевскому и в голову не могло прийти, что сиятельный граф, начальник штаба Второй армии облегченно вздохнул, когда он с благородным негодованием отвергнул предложение стать предателем.
Теперь Киселев окончательно убедился, что можно быть спокойным не только за судьбу своих друзей и знакомых – Орлова, Волконского, Пестеля, Юнишевского, Барятинского, Бурцева, – но и за свою собственную репутацию. Ведь гибель этих людей, с которыми он не только дружил и служил, но и которым он протежировал не один год, ставила его самого в самое двусмысленное положение. «Кому же ты оказывал покровительство? – мог спросить его государь-император. – Заговорщикам?» Такой вопрос царя означал бы самый печальный конец его блестяще начатой карьеры.
Уверовав в стойкость Раевского, Киселев решил пожертвовать им – обвинить «необузданного вольнодумца» в мятежной пропаганде, которую тот вел в солдатской школе, не раскрывая существования тайной организации и не привлекая к ответственности Орлова и других ее членов.
Поэтому, разобравшись в переданных Сабанеевым бумагах, Киселев сразу обратил внимание на главное в них – маленький лоскуток бумаги, где аккуратно было выведено двенадцать имен. Список как бы возглавляла фамилия генерал-майора Орлова. За ней следовали – Пестель, Волконский, Юнишевский, Фонвизин, Аврамов, Ивашов, Барятинский Комаров, братья Крюковы, Астафьев, Бурцев…
Киселев понял, что список заговорщиков неполный. Тут не было, например, Раевского и Охотникова, которые являлись несомненно членами тайного общества. Значит, этот список, попади он умному опытному следователю, может стать надежной нитью. Имея такую нить, легче распутать весь клубок заговора.
Из разговора с Сабанеевым Киселев убедился, что генерал еще не отдает себе отчета, каким неопровержимым доказательством о существовании тайной революционной организации является этот документ.
Значит, надо, пользуясь тупостью Сабанеева, пока он не понял всю значимость листочка бумаги с фамилиями, скорее убрать список подальше…
Просто уничтожить список Киселев не решался. Сабанеев мог запомнить все же эту бумажку и хватиться ее. Такой оборот дела грозил неприятностями. Поэтому Киселев положил список в пакет с донесениями о приговоре над солдатами Камчатского полка и вручил его никому иному, как полковнику Бурцеву – своему адъютанту, фамилия которого, кстати, тоже находилась в списке.
Бурцеву было приказано доставить пакет из Кишинева в Тульчин, в главную квартиру Второй армии, и сдать дежурному генералу Байкову.
Другой пакет с другими донесениями, где не было списка, он должен был сдать самому престарелому фельдмаршалу – Витгенштейну. Киселев знал, что в Тульчине, в главной квартире, ни старик Витгенштейн, ни тем паче дежурный генерал Байков особого интереса к доставленным бумагам проявлять не будут.
Полковник Бурцев впоследствии писал: «Я немедленно прибыл в Тульчин и, найдя дежурного генерала[76] за обедом, вручил ему бумагу,[77] которую он распечатал и при том из нее выпала маленькая бумажка, на которой было написано несколько имен. Он просмотрел ее и, согласуя содержание бумаги, сказал: «вероятно, Павел Дмитриевич вложил сюда эту записку по неосторожности, ибо она к бумаге не принадлежит». Тогда я ее взял, пошел к графу,[78] подал ему конверт,[79] объяснил, что было приказано, и, получа отправление, тот же час поспешил в Одессу».[80]
Бурцев рассказывает о чувстве, которое он испытал в тот миг, когда генерал Байков протянул ему маленький листок бумаги с фамилиями. До этого Бурцев и понятия не имел, что он вез в пакете дежурному генералу. Поэтому, прочитав на листочке только заголовок – «Список членов Союза благодействия», – он побледнел. Все жеон нашел в себе силы прочитать список, который заканчивался его фамилией.
В Одессу Бурцев мчался с учащенно бьющимся сердцем. Он хорошо понимал: судьба организации висит на волоске. Ему несколько раз приходила мысль уничтожить список, но останавливало соображение, что, если начнут разыскивать эту бумажку, тот же Киселев обвинит его, Бурцева. А Киселев, очевидно, почему-то не собирается доносить правительству на членов тайного общества. Если бы он хотел это сделать, то послал бы список не в Тульчин, а прямо фельдъегерем в Петербург.
В Одессе Киселев остановился в великолепном дворце, принадлежащем сестре его жены – Ольге Станиславовне Нарышкиной, урожденной Потоцкой.
Здесь, в кабинете, окна которого выходили на синий простор Черного моря, Павел Дмитриевич Киселев принял бледного взволнованного Бурцева.
– Посмотрите, Иван Григорьевич, какой сегодня прекрасный вид являет море! – неожиданно перебил доклад своего адъютанта о доставке пакетов в Тульчин Киселев. – Некоторые и поныне еще полагают, что пустынный вид моря вызывает меланхолию и тоску. Какая чепуха! А некоторые здесь, в Одессе, и по сей день дома строят так, чтобы окна не выходили на море. А ведь стихия Нептунова изумительно прекрасна! – И генерал-майор пустился в пространное рассуждение на эту тему.
Бурцев понял – Павел Дмитриевич говорит о красоте моря неспроста. Видимо, для того, чтобы не придавать большого значения всей этой истории со списком. И он поддержал разговор начальника о Нептуновой стихии…
Лишь когда Бурцев откланивался, Киселев вдруг словно вспомнив о цели его визита, сказал:
– Представьте, что сам Раевский ничего не знает об этом тайном обществе – Союзе благоденствия. Я его сам об этом расспрашивал. Да, да!.. Представьте! Совершенно ничего не знает, – Киселев развел руками. – Думаю, что этот Союз благоденствия – просто глупая выдумка… И поймите меня, Иван Григорьевич, среди благородных людей я не мыслю заговорщиков. Их не было, нет и быть не должно.
Последняя фраза Киселева звучала, как строгое предупреждение.
– Я понимаю, Павел Дмитриевич… Их не должно быть, – повторил Бурцев.
Он вышел от Киселева, унося с собой злополучный список, повеселевший и очень удивленный. Его начальник Павел Дмитриевич, которого он знал много лет, вдруг открыл перед ним такую сторону своей натуры, о существовании которой в нем он и не подозревал.
Через несколько минут Бурцев уничтожил маленький листок бумаги, спасая этим жизни многих людей.
XXVI. Утром на берегу
Арест Раевского имел большие последствия. Любимые друзья Пушкина – вольнодумцы, с которыми поэт отводил душу в своем бессарабском изгнании, скоро исчезли с кишиневского горизонта. Маленький злой карлик Сабаней, как называли многие военные между собой генерала Сабанеева, если и не смог устроить разгрома тайного южного общества, то все же сделал свое черное дело – фактически свернул деятельность кишиневской управы.
Неистовый Раевский – «спартанец», как называл его Пушкин, томился по-прежнему, заключенный в Тираспольскую крепость. «Рейн» – Орлов был отстранен от командования дивизией, покинул Кишинев, проживал теперь то в своем калужском имении, то в Крыму. Вышли в отставку один за другим: генерал Павел Сергеевич Пущин, капитан Константин Алексеевич Охотников, подполковник Иван Павлович Липранди. Отстранили от командования полком полковника Непенина.
С особенной грустью для себя ощущал Пушкин отсутствие «Рейна» – Орлова и его молодой жены Екатерины Николаевны, урожденной Раевской. У Орловых он всегда чувствовал себя, как дома. А дом Орловых, словно магнит, притягивал к себе самых смелых вольнодумцев Кишинева. Среди них Пушкину дышалось легко и привольно. Именно здесь и возникла та непринужденная свободная атмосфера, которая была необходима ему для творчества.
