Дэвид Эберсхоф - 19-я жена
— И ведь он по правде нашел те золотые пластины в земле, а то нет! Вот повезло-то, что рядом никто не оказался. Большинство людей их бы взяли да расплавили, и все тут.
— А вы хотели бы почитать нашу Книгу? — спросил Гилберт.
Было уже позже полуночи, и улица за окном миссис Кокс давно затихла. На коленях у меня спала Вирджини.
Миссис Кокс взяла Книгу и держала ее, прижав к груди.
— Ну, теперь у меня много вопросов, да уж поздно становится, так что, может, я только один спрошу — он меня уже давно грызет.
Я подбодрил миссис Кокс, сказав, что она может задавать какие угодно вопросы.
— Тут некоторые ходят и болтают, что, мол, мормонские мужья по дюжине жен себе берут, а то и больше. Когда я такое слышу, я говорю, никакая это не правда, быть такого не может. У меня вон два Мормона живут, прям в моем доме, и не мне ли знать, есть у них там, за океаном, гарем или нету.
Перед нашим отъездом в Англию Брат Бригам инструктировал нас так, чтобы мы избегали говорить правду о многоженстве. «Далеко-далеко, за морями и океанами, — говорил он, — вы увидите, что иностранец не способен представить себе ни красный цвет пустыни в Зайоне, ни высоту наших заснеженных горных пиков, ни просторов нашего великого озерного бассейна. Точно так же как эти невежественные мужчины и женщины не способны увидеть красоту нашей земли, не способны они и понять уникальность наших семей. Не нужно говорить им о многих женах, пока наши иностранные братья и сестры не прибудут в Дезерет и не увидят собственными глазами, каким красным цветом цветет здесь песок».
Большинству мужчин, и сам я тоже в их числе, весьма свойственно то, что ложь слетает у нас с языка быстрее и естественнее, чем нам хотелось бы признать. Поэтому я отрицал правду о полигамии, отвечая миссис Кокс, и всегда потом сожалел, что так сделал. Но не могу никого, кроме себя, винить за это прегрешение.
— Вот чего я и хотела услыхать, — сказала миссис Кокс. — Ладненько, я и так вас допоздна задержала, спать вам не дала, верно ведь?
Она подняла дочь с моих колен, выражая при этом такую искреннюю благодарность и любовь, что я сразу же со всей уверенностью осознал: мы сумели обратить нашу первую душу.
Джозеф Янг, сын Бригама, жил в то время в Лондоне, совершая свою личную Миссию. Я написал ему о нашей первой обращенной, и он потратил целых восемь часов, чтобы приехать в Ливерпуль и окрестить миссис Кокс. Мы встретились на лугу, где там и сям виднелись пасущиеся овцы, близ быстро струящейся речки. Джозеф завел миссис Кокс в воду и погрузил ее в реку целиком. Так мы произвели на свет нашу первую новообращенную.
Когда миссис Кокс вышла из реки, ее мокрое платье позволяло разглядеть сквозь ткань розовость ее тела. Не обратить внимания на ее красоту значило бы не обратить внимания на искусство Господа Бога. Глядеть же на нее означало бы совершить грех. Однако, должен признаться, я ничего не мог с собой поделать: я смотрел. Миссис Кокс стояла в солнечных лучах, придававших ей вид статуи, высеченной рукой греческого художника классической поры, — тонкое мраморное платье облекало ее классические формы так, что каждый изгиб был виден свету дня.
Позже, в тот же вечер, после празднества в гостиной, мы с Гилбертом лежали на кровати, изучая Книгу. Я ощущал волнение моего сына — его ступня нетерпеливо постукивала о столбик кровати. Когда я попросил его перестать, потому что это мешало мне сосредоточиться, он уступил мне с недовольным видом. Я спросил, нет ли у него ко мне вопросов, которые он хотел бы обсудить, но он ответил, что ему нечего мне сказать.
Мне часто приходилось видеть, как на Гилберта находит мрачное настроение. Понимая, как мучительна скованная в неженатом юноше энергия, я никогда не приставал к нему с расспросами на эту тему. И решил, что назавтра поговорю с ним о женитьбе. В Ливерпуле было вполне достаточно возможностей встретить молодую женщину, милую душу, охотно готовую и к тому, чтобы обратиться, и к тому, чтобы ее перевезли в Зайон. Мой мальчик нуждается в том, чтобы у него было чего ждать впереди, заключил я, и, таким образом разрешив (или так я тогда подумал) беспокоившую сына проблему, я в последний раз перемешал угли в камине, загасил лампу и устроился под одеялом с замечательным чувством достигнутого успеха. Было еще довольно рано, и улицы швыряли в окна рождающие прискорбие звуки городского греха: пел какой-то пьяница, веселая женщина изгибалась от хохота, повиснув на руке матроса, орава сирот мчалась по булыжной мостовой в разбитых башмаках. Понадобилось довольно много времени, чтобы ум мой освободился от мыслей о несчастьях за окном нашей теплой, укрытой от горестей жизни комнаты и позволил мне погрузиться в спокойный сон.
Поздно ночью, после того как замер уличный шум, меня разбудил какой-то непривычный звук. Я повернулся на бок и обнаружил, что Гилберта в кровати рядом со мной нет. Луна посылала в комнату серебряное сияние, освещая стены и высвечивая розовые букетики цветов на обоях. Я открыл дверь с таким тщанием, что ее петли не обратили внимания на мои движения: такая осторожность дала мне возможность увидеть в противоположном конце коридора моего сына, стоящего с миссис Кокс у двери ее комнаты. Они стояли так близко друг к другу, что Библия не прошла бы между их телами. В окне рядом с ними было разбито стекло, и легкий ветерок, пробравшийся в коридор, раздувал их ночные одеяния и каким-то образом объединял их, словно двойное кучевое облако.
Я кашлянул:
— Гилберт!
Оба сразу же повернули головы и стали вглядываться в мой конец коридора.
— Отец…
— Мистер Уэбб, добрый вечер. Вам молока принесть, да? Сейчас бадейку принесу.
— Отец, мне понадобилось выйти, и я встретил миссис Кокс. Она задала мне вопрос про Жизнь после Смерти.
— Эт' правда. Я у себя в кровати лежала, сна — ни в одном глазу, как у петуха на заре, все думала: а что случится, когда мне время отходить настанет? Я чего хочу узнать — встречусь я с мистером Коксом на Небесах или нет? Вот про это я как раз и думала, когда вдруг его шаги в колидоре услыхала. Так я дверь-то и открыла и спрашиваю. А он и давай мне объяснять, как это все работает. А тут как раз вы тоже идете.
— Миссис Кокс хотела бы, чтобы мы посмертно окрестили ее мужа — через заместителя, — объяснил Гилберт. — Я готов встать вместо него.
Я почувствовал ужасный стыд и вернулся в нашу комнату. И все же я по-прежнему навострял уши: слышал, как защелкнулась дверь комнаты миссис Кокс, как застучали шаги сына вниз по скрипучей лестнице и прочь из дому. Дверь отхожего места взвизгнула с хорошо знакомой веселостью. Я еще не заснул, когда Гилберт вернулся в комнату. Он перелез через меня и повернулся лицом к стене. В лунном свете я наблюдал, как он пощипывает шов на обоях, пока наконец сон не перенес меня хотя бы на несколько часов домой, к двум моим любимым и любящим женам.
В марте 1856 года, практически за год до того, как я полагал отбыть из Ливерпуля, Бригам прислал весть, что я нужен ему дома. Он предпочел избрать меня прежде всех других людей, чтобы помочь в осуществлении нового плана повышения уровня иммиграции. Вплоть до этого момента стоимость переезда одного Святого из Европы к Большому Соленому озеру через Нью-Йорк и Айова-Сити или через Сент-Луис составляла в среднем пятьдесят пять долларов золотом — вполне разумная сумма за путешествие, покрывающее тысячи миль на корабле, на поезде и в фургоне. Однако Бригам пришел к убеждению (по какой причине, я судить не могу), что нашей Церкви необходимо найти более экономичный метод доставки Святых из-за океана. Его советники, с доводами которых он порою слишком охотно считался, убедили его принять план, названный ими Божественным. В книге «Девятнадцатая жена» Энн Элиза, к моему прискорбию, совершенно правильно называет этот план махинацией.
Самые крупные расходы требовались на упряжки волов, тащивших фургоны из Айова-Сити в Юту, а это более тысячи миль пути. Поэтому советчики Бригама решили исключить волов из плана переезда. Иммигранты-Святые должны были сами тащить свои пожитки через равнины и горы на ручных повозках.
Я пожаловался сыну Бригама, Джозефу, на невероятность осуществления такого плана, но он отмахнулся от моих тревог: «Пророк избрал тебя. Это Господня воля. Готовься теперь покинуть Англию».
За несколько дней до отъезда я принял решение о своем будущем. Я хотел взять миссис Кокс себе в жены. Будь я другим человеком, с иным кругом ценностей, подозреваю, я мог бы тогда найти возможность обнять ее в сдаваемом ею доме, и, подозреваю, она не отвергла бы мой поцелуй. Но я не такой человек. Я дал моим женам клятву не сбиваться с пути истинного: я никогда не сбивался и никогда не собьюсь.
— Не хотите ли вы с Вирджини возвратиться в Зайон вместе с нами? — предложил я как-то вечером, незадолго до того, как с ними распрощаться. И сказал, что она сможет жить в моем доме, в Городе у Большого Соленого озера, и стать одной из наших домочадцев.
