Борис Алмазов - Атаман Ермак со товарищи
Тяжко ступая подкованными сапогами, Ермак прошел мимо оторопевшего Строганова и белого, как мел, приказчика. Вышел во двор. Кликнул казаков — Мещеряка да Пана.
— Что купец? — спросили они в один голос.
— Да что купец! Купец, он купец и есть! Чего на него смотреть! Ему торговать, а нам воевать! Ему барыши всласть, а нам головы класть! Пущай казаки берут по запросу, а станут приказчики упираться — тряхните их маленько. Где Кольцо?
— На пристани. Струги грузит.
— Вот и ладно! Он у нас как фитиль будет! — усмехнулся Ермак.
— Чего? — не понял Мещеряк.
— Это я так, к слову. Пан, у тебя, я знаю, пластуны есть изрядные.
— Имеются, — не без гордости сказал Пан.
— Дело им будет секретное. Слушай. А ты, Мещеряк, подними по-тихому казаков оружно, чтобы в любой момент бунт пресечь.
— Ладно.
Мещеряк заторопился к избам, где стояли постоем его татары.
— Слушай, Пан. Пока шум да дело — давай-ко вот этих на распыл...
И, наклонившись к уху атамана, прошептал пять имен, мол, в драке порешить.
— Ой, и затеваешь ты что-то, батька! — весело сказал Пан.
— Не я! — вздохнул Ермак. — Они.
— Ну и ладно!
Пан быстро исчез, словно его и не было рядом.
Ермак пришел на берег, где из амбаров шла погрузка и отпуск припасов. Потные, веселые казаки таскали на широченных спинах мешки с сухарями, с солью, катили бочонки с крупой и солониной. Осторожно выносили пороховое зелье, по счету принимали ядра и свинец катаный.
Ермак терпеливо ждал, когда приказчики перестанут отпускать припасы и начнется спор. Он позвал Ивана Кольца.
Крепкий атаман таскал мешки наравне со всеми и явился все еще разгоряченный работой.
— Чего? — спросил он, выбивая пыль из кафтана.
— Да вот посиди со мной!
— Да когда сидеть? Грузиться надо!
— Посиди! — придержал его за полу Ермак.
— Да чего тебе?!
— А ведомо ли тебе, Иван, — мягко начал Ермак, — какой нам купцы урок положили?
— Какой урок?
— Обыкновенный! Они же нам все припасы в долг дают!
— Как в долг? — не понял простодушный Иван Кольцо.
— А так! С каждого пуда припаса нам придется в прибыток купцам чуть не по три пуда отдать!
— Стой-стой! — туго соображая, но чувствуя недоброе, насторожился молодой атаман. — А где ж мы возьмем?
— С ясака! С мягкой рухляди, что из набега принесем!
— Стой-стой! — уже закипая гневом, замотал кудрявой головой атаман. — Что-то не пойму я! Мы же на службе! Мы же не на гулянку, а на бой! Какие с нас могут быть барыши?
— Купец копейку к копейке бережет...
— За кровь? — мгновенно наливаясь яростью, закричал Кольцо. — За кровь нашу. А может, мы там головы сложим?
— Купцам убыток.
— Ах ты, крапивное семя! — не помня себя, взвыл Кольцо. — Аршинники!
— Охолонь, охолонь... — останавливал его Ермак.
Но Кольцо уже рвал на груди рубаху.
— Мы головы кладем, а они с нашей крови барыши иметь хотят? А что будет, когда Кучумка сюды придет?
К ним подбежал верткий есаул Окул.
— Атаман! — обратился он к Кольцу. — Приказчики припас отпускать перестали!
— Что? — белея от ярости, прохрипел Кольцо.
— Сказывают, Строгановы боле выдавать не велели — хватит с вас!
— Чей голос? Кто сказал?
— Жигмонт, — сказал Ермак. — Жигмонт всем верховодит!
— Где? Подать сюды! — закричал Кольцо, кидаясь бегом к казакам, что стояли у сложенного в кучу оружия. — Сполох! — закричал он и уже с обнаженной саблей в руке: — Станишники! Ломай амбары! Бери сколь надобно! Где Жигмонт? Herad! Herad!
Перепуганный старший приказчик был вытащен за волосы. Взметнулась сабля, ахнула толпа на пристани у амбаров. Затрещали ворота лабазов, муравьями поволокли казаки на струги припасы.
— Брязга, давай! — скомандовал Ермак.
Четверо казаков бесшумно, как выдры, скользнули
к домам, амбарам и хоромам, где жили литваки.
— Мещеряк, — позвал Ермак.
— Здесь я, — ответил, словно из-под земли вырастая, татарин.
— Сейчас казаки припасом струги набьют. Ты им буйствовать не давай! Пусть отплывают сразу. А то, неровен час, еще запалят пристань. Ни к чему!
— Ладно, — ответил Мещеряк. Свистом поднял полтора десятка своих вернейших казаков и неторопливо стал спускаться к пристани.
— Ну вот и ладно.
Ермак повернулся и пошел прочь, словно ничего не происходило за его широкой спиной.
Брязга нашел его на бережку, у самой воды, в полуверсте от амбаров.
Здесь, вдали от дыма солеварен, от копоти литейного двора, на высоком взгорье, откуда открывался сказочной красоты речной и лесной простор, были поделаны дома и бани для лучших людей — мастеров, приказчиков и прочего чистого народа. Здесь жили их семьи, под защитой стоящих невдалеке караулов. Отсюда в случае опасности было легко добежать до острога и там затаиться за стенами.
Приказчики, мастера, особенно иностранцы, любили спуститься по длинной деревянной лестнице к самой воде и там посидеть на ветерке у кромки речной глади. Отсюда были не видны ни пристань, ни амбары, ни постройки и солеварни, сюда не долетал ни шум, ни дым, и душа отдыхала в покое.
Немцы и голландцы любили здесь закидывать удочки — занятие, по мнению казаков, либо бабье, либо детское и пустое. Потому хотя и быстро, но ловилась всякая дребедень. Путная рыба на крючок не шла. Ее тягали сетями или ловили в плетеные ивовые корзины-ловушки, морды.
Казаки, особенно яицкие, над немецким способом лова потешались. А самих немцев считали дураками и жалели — как бы детей, не вошедших в возраст и полный разум.
Здесь были поделаны лавочки-скамеечки с резными спинками, на которых сиживали господа степенные и мастера иностранные. Ермак заговорил с отдыхавшими здесь мастерами-солеварщиками о том о сем. Но сидеть на лавках не стал, а спустился к воде.
Брязга присел рядом на корточки, подобрал камушек, метнул. Плоский камень пошел пускать «блинчики».
— Слышь, Ермак Тимофеевич, — сказал Брязга. — Нарочный к Строгановым поскакал. Сказывают — казаки амбары поломали да припас разграбили.
— Ах ты, страхи какие! — сказал совершенно равнодушно атаман — Небось и побили кого?
— Да пятерых, — нехотя ответил Брязга. — Жигмонта да еще шляхтичей четверых...
— До смерти? — не поверил Ермак.
— Угу!
— Ай-ай-ай! Страх. Это дело надо немедля пресечь!
— Да уж Мещеряк камчами всех разогнал. Казаков на струги, а которые на берегу, всех в дома увел. У амбаров караулы поставил.
— Вот и ладно! — сказал Ермак. — А кто драку учинил?
— Да Кольцо! Вишь ты, приказчики перестали припас отпускать, а он говорит — мало, и за саблю.
— Ай, Кольцо, Кольцо! Истинно прозванием «Гроза».
— Гроза и есть! Не ведает, что творит! — поддакнул Брязга. — Собрал всю голутву да бросился к хоромам купеческим. Оружно! Хорошо успела стража терема затворить.
— Неуж стрелять почали? — ахнул Ермак.
— Палить-то не стали! Но ругались всяко! А сам-то Кольцо наш принялся саблюкой дверь рубить да кричит: «Ну-ко подавай сюды купца этого, не то мы его из терема огнем выковырим. Мы-де его из пищалей и в дому расстреляем! Не спрячешься! За кровь, — кричит, — не платят!» Да грозной такой стал — никакого с ним сладу нет!
— Ай, грех, ай, грех... — сокрушался Ермак, не двигаясь с места. - Ну, и уняли его?
— Да еле уняли! — сказал Брязга. — Я, вишь ты, его и так и сяк уговаривать, а подскакал Мещеряк на коне и говорит, будто никакой драки нет: «Иван, а у меня для тебя новость!» — «Кака така новость?! Я счас купца на распыл пущать стану...» А Мещеряк быдто и не слышит. «Ты, — говорит, — Кольцо, сам давеча гутарил, что о прошлом лете на самарской переправе ногайский караван побил! Что, мол, через то все твои беды...»
— Ну-ну... — заинтересовался, совсем по-стариковски, Ермак, ерзая на лавочке. — Это когда Кольцо да Барбоша посольство московское пограбили?
— Так вот оно и есть! — подтвердил Брязга. — Опосля еще ногаев побили. Да, дураки, сеунч о победе в Москву наладили.
— Через чего ж дураки? По московскому ведь приказу побили?!
— Так вот сеунщика-то в виду ногаев и казнили! А на Кольца сыск пошел.
— Да это-то я помню... — вздохнул Ермак. — К чему это Мещеряк помянул?
— А Мещеряк-то и говорит: «Ты, Кольцо, сказывают, тама чуть посла царского не убил! Еле он ушел от тебя». Кольцо: «Ну и что?» А сам уже потише стал... «А ведомо ли тебе, что посла звали Василий Пелепелицин?» — говорит Мещеряк. «Ну?» — отвечает Кольцо. «А вот тебе и ну! Он ноне в Чердыни воеводою!» Тут Кольцо чуть саблю не уронил и рот открыл.
— А-ха-ха-ха... — заржал Ермак. — Эх, Ваня-простота...
— Кольцо кричит: «Чей голос?» — продолжал Брязга. — А Мещеряк — мол, Тимофеич говорил!
— Я? — удивился Ермак. — Ну, может, и говорил. Да ведь этого голоса только Кольцо не знает. Про Пелепелицина всем ведомо. Ах заполошный. Какое буйство учинил! Ужо я ему скажу! Нехорошо. Грех. — И, не спеша прощаясь с именитыми, как бы извиняясь, пояснил: — Застоялись казаки! Пора Кучумку гонять! А то дружка дружке горлы рвать почнут.
