Октавиан Стампас - Древо Жизора
— Батюшки святы! — воскликнул Бертран де Борн, когда великий магистр трубадуров, закончив свое выступление, вызвал бурю восторгов. — Смотрите-ка, еще один рыжий! Никак это Ришар? А мы уже его брату дали прозвище «Жаровня». А он еще рыжее. Вот беда-то! Придется придумывать сеньяль позабористее.
— Друзья мои! — воскликнул Раймон де Тулуз. — Смотрите, кто к нам пожаловал! Да ведь это же знаменитый трубадур Ришар Плантажене, чьи славные песенки распевает пол-Аквитании, хотя сочинителю еще только одиннадцать лет. Достопочтенный Ришар, вы споете для нас что-нибудь собственного сочинения?
— Да, — храбро ответил Ришар, но тотчас же отчего-то смутился и, густо покраснев, передумал: — Да нет…
— Так да или нет? — засмеялся Бернар де Вентадорн, а озорной де Борн, не давая больше никому сказать ни слова, уже кричал:
— Да, да нет — вот так ответ, лучшего прозвища нет, чем «Дада-нет»! Храбрец смущен, трус возмущен, земля дрожит, черепаха бежит, что это? Вот вам ответ — да, да нет. Предлагаю присвоить эн Ришару необычный сеньяль «Даданет».
Все весело согласились с предложением Бертрана де Борна, зная, что если он кому-то присвоит прозвище, это прозвище уже не отлипнет. Ришар еще больше налился густой краской, но, переборов себя, засмеялся вместе со всеми и воскликнул:
— Отличное прозвище! Я согласен. И сейчас спою вам одну свою новую кансону.
— Нет, мой Ришар не из робкого десятка! — воскликнула Элеонора, и приободренный ее словами, сын запел. Его чистый голос и исполненная им песня вызвали целую бурю восторгов, и когда он, польщенный и счастливый, занял свое место подле королевы Англии, состязание продолжилось с еще большим оживлением. Трубадуры выступала один за другим, и Ришару казалось, что каждый следующий поет лучше предыдущего.
Наконец, дошла очередь до виконта де Туара.
— А теперь, — возгласил де Борн, — мы послушаем нашего лучшего соловья, которого мы не случайно прозвали Клитором, ибо пение его слаще воды знаменитого источника в Аркадии; Просим, просим вас, дивный Клитор, эн Мишель де Туар!
Наряженный попугаем виконт, шелестя разноцветными лентами, вышел в середину зала и запел, успел он дойти до второй строки своей кансоны, как отовсюду стали доноситься притворные возгласы восхищения, а некоторые дамы даже выразили желание упасть в обморок от восторга. Ришару поначалу тоже показалось, что песня хороша, потом он стал замечать недостатки и недоумевать, почему все так восхищаются. Наконец, он смекнул, в чем тут дело и от души рассмеялся, а потом принялся подыгрывать остальным, закатывая глаза при каждом невообразимо уродливом повороте стиха. Когда виконт закончил пение, дамы кинулись к нему, срывая с него ленты, целуя, изображая страсть, и повязывая их себе на руки, вплетая в прически, обвязывая вокруг шеи.
— О, божественное пение! О, этот неугомонный шмель! О, дивное журчание ручейков! Нет, нет, дорогой виконт, не надо больше, а не то мы сойдем с ума!
Виконту был присужден главный приз соревнований — поцелуй в уста той дамы, на которую он сам укажет.
Рыцарь шмеля и розы выбрал донну Айнерманду.
Женщины притворно зарыдали, а Элеонора, ломая руки, воскликнула:
— О, я не вынесу этого! Я умру от мук ревности!
Расслюнявившийся де Туар закричал, что он готов перецеловать всех, но дамы изобразили гордыню и, страдая, отреклись от его поцелуев. Веселье еще только начиналось, в соседнем зале накрывались столы, там уже кувыркались шуты и шутихи и запахи изысканных блюд щекотали ноздри участников состязания и благодарных зрителей.
И понеслись для Ришара один за другим дни, полные развлечений, танцев до упаду, остроумных перепалок, конных скачек, охоты, паров, дурачеств и невообразимых затей. Так прошли лето, осень, зима, наступила весна. Ришар выбрал себе возлюбленную — такую, же юную, как он сам, дочь Раймона Тулузского, Аделаиду. Не беда, что в нее уже были влюблены несколько других молодых людей, включая Альфонса Арагонского, который единственный, добивался от нее руки и сердца всерьез. Больше же всего Ришара вдохновлял образ его родной матери, Элеоноры, Он обожал ее чистым чувством девственника, восхищался ее неиссякаемым весельем и остроумием, а когда становился на молитву, глаза Элеоноры причудливо светились на него с образа Пресвятой Девы. Все уголки души его были заполнены сверху донизу, и казалось, Господь присутствует везде — в молитве, и в безудержном, не знающем границ веселье. Ведь Ришар был еще так молод, и многого не понимал.
Весной случилось в Тулузе несчастье — погиб всеобщий любимец, виконт де Туар. А Ришар только-только успел понять, зачем всем нужно возносить до небес эту полную бездарность, этого круглого идиота. Де Туар попросту выполнял роль громоотвода. Ему доставались все лавры, он был признан лучшим трубадуром понарошку, ведь если из всех трубадуров выбрать самым лучшим кого-нибудь настоящего, остальные станут ему завидовать и передерутся. Причиной смерти эн Мишеля стало появление в Тулузе некоего черного человека по имени Жан де Жизор. Он приехал в город в сопровождении эклэрэ альбигойцев Транкавеля, и Ришар сразу почувствовал, как в жизнь двора Раймона вошло что-то недоброе.
— Кто этот человек, мама? — спросил он у Элеоноры. — Почему он так мне не нравится?
— Это сенешаль великого магистра ордена тамплиеров, — сказала королева. — Тех тамплиеров, которые живут в Иерусалиме. Зимой у них умер прежний великий магистр, Бертран де Бланшфор. Я знала его. Это был необычайно интересный человек. Новым магистром стал Филипп де Мийи, а эн Жан де Жизор сделался сенешалем. Ведь ты знаешь, как устроен орден тамплиеров?
— Еще бы! Конечно знаю, — отвечал Ришар. — Ведь я и сам когда-нибудь стану великим магистром ордена тамплиеров. Не весь же век мне быть просто трубадуром.
— Дурачок, — засмеялась королева. — Тебе надо готовиться быть государем. Хотя, ты знаешь, неизвестно, у кого больше сейчас власти, у королей или у великих магистров.
— Но почему этот сенешаль Жан такой неприятный?
— Для кого как. Покойный Бертран де Бланшфор души в нем не чаял. Жан — необыкновенный человек. Хотя, увы, напрочь лишен не только куртуазности, но и самого простейшего чувства юмора.
— Зачем нужны люди без чувства юмора?
— Должно быть нужны. Многие женщины обожают остроумных, но чувствуют себя надежнее рядом с людьми без чувства юмора. А государи — как женщины.
— Можно я не буду знакомиться с этим сенешалем, Жаном?
— Разумеется. Зачем тебе? Иди, играй пока юный рыжик мой милый, мой Даданет.
За время пребывания в Тулузе Жана де Жизора эклэрэ Транкавеля, Ришар обратил внимание, что многие придворные и гости Раймона Тулузского имеют с ними продолжительные и важные беседы, во время которых не искрятся улыбки, не раздается легкий смех, и это еще больше настроило его против неприятных пришельцев, в особенности против сенешаля Жана. Однажды Ришар увидел, как тот в упор разглядывает его. У тамплиера был пронизывающий, тяжелый взгляд, от которого Ришару сделалось ужасно не по себе, и он взял да и показал сенешалю язык. Де Жизор усмехнулся и, отвернувшись, пошел по своим делам, а у Ришара осталось гадкое чувство, будто в этот момент кто-то незримо указал ему на сенешаля тамплиеров и сказал: «Вот это — твоя погибель!»
И уж, конечно же, Ришар возненавидел эту темную личность, когда Жан де Жизор своею рукой убил беднягу Мишеля де Туара.
Вспышка гнева меж ними произошла мгновенно, хотя ожидалась давно, чуть ли не с первого дня пребывания Жана в Тулузе. Де Туар сразу заметил ту брезгливость, которую вызывали в госте из Иерусалима, восторги окружающих по поводу его кансон и баллад. Видя, как Элеонора или Бертран де Борн с важным видом ведут беседу с этим жизорским выскочкой, виконт все больше распалялся, и однажды находясь не в самом лучшем настроении, он столкнулся в дверях с ним и имел неосторожность воскликнуть:
— Дорогу лучшему трубадуру Прованса!
Любой другой при дворе Раймона тотчас же обернул все в шутку, уступил бы де Туару, да так, что присутствующие со смеху за животики схватились. Жан де Жизор повел себя иначе. Он поднял черную бровь, посмотрел на трубадура испепеляющим взглядом и ответил:
— Да неужели! Дорогу сенешалю великого магистра тамплиеров!
— Нахал! — взревел старина де Туар и выхватил меч. — Да тебя следует проучить как следует! Короче, проучить, вот! Я хочу драться не на жизнь, а на смерть!
— Прекрасно, — ответил сенешаль Жан и, выхватив из ножен свой меч, набросился на беднягу виконта.
— Защищайтесь! — взвизгнул эн Мишель, хотя защищаться надо было ему, чего он как раз и не сделал.
Первым же ударом Жан де Жизор рассек ему шею и ключицу, виконт рухнул на пол, обливаясь кровью и ревя от боли. К сенешалю бросились видевшие всю сцену трубадур Гираут де Борнель и двое его жонглеров — Иснар и Оордель. Они схватили его за руки, но было уже поздно — несчастный де Туар лежал в луже крови без дыхания. Старое сердце не вынесло боли.
