Марина Александрова - Подарок крестного
– Хорошо, Михайло, быть по-твоему – езжай в Новгород, да и дел я тебе особых не стану поручать. Но неужто ты и не передохнешь с дальней дороги? Неужто сразу с одного коня на другого пересядешь? Беспокоюсь я за тебя, как бы не задержался ты в Новгороде, намаявшись после долгих странствий.
– Да мне, по правде сказать, самому-то вовсе ехать не хочется, Иван Васильевич, – обратился Михайло к государю, – но слово свое привык держать. Так что в Новгороде я и дня лишнего не пробуду, что не говори, и дорога надоела, и по Машутке соскучился.
Царь рассмеялся, вспоминая, как с горящими глазами Михайло впервые рассказывал о своей новой возлюбленной, и, уже не беспокоясь, что Шорин только отговаривается поездкой в Новгород, в очередной раз, но со спокойной душой, отпустил друга в дальний путь.
Успокоенный уходил Михайло из Кремля, хотя поначалу испугал его странный вид и крики государя. Пробыв в тереме только день и даже не успев как следует насмотреться на свою зазнобушку, Шорин сообщил ей о своем решении. Машутка без радости приняла это известие, но, как ни странно, возражать не стала.
– Что ж, поезжай, – произнесла она, – да если не забудешь, навести Елену, помоги ей, чем можешь, если только жива она.
– Не дуйся на меня, Машенька, – заметив настрой любимой, ответил ей Михайло. – Я ведь не по доброй воле туда еду. А Елену непременно навещу, уж в этом не сомневайся.
Уже прощаясь, Михайло ледяным тоном оповестил челядь:
– В мое отсутствие во всем, я повторяю, во всем, слушать Марию Сергеевну.
Радости Машутки, оставшейся за хозяйку, не было предела, и дело было вовсе не в том, что ей нравилось приказывать: перед всеми слугами, ни перед кем не скрываясь, он признал ее хозяйкой терема, признал свою к ней любовь, и с этого дня она могла ходить с гордо поднятой головой.
Отдав такое распоряжение, Михайло и Сергий сели на лучших коней и вновь вместе отправились в путь. То ли привык Михайло к прежде до невозможного неприятному для него старцу, то ли, узнав поближе, изменил о нем свой взгляд, а может, пришлись по душе его меткие шутки, но в пути Шорин не скучал. Дорога к тому же оказалась сущим подарком, а может, не ожидая впереди никакой опасности, Михаилу так просто показалось, но доехали они легко.
Вот только когда вдали стали виднеться зубчатые стены Новгорода, нехорошо стало Шорину. Почему-то мерещилось ему, что не зубьями, но крестами покрыты городские стены. Сколько дней пробыл Михайло в Новгороде, а как-то всей гурьбой во главе с Гришкой даже на спор на эту стену лазили, потому знал Михайло – быть такого не может. Михайло тряхнул головой, вновь поднял очи на стену, но кресты не исчезли. Когда же подъехали поближе, Шорину еще и вороны на тех крестах мерещиться стали.
– Сергий, – решил убедиться в увиденном Михайло, – что это, там, на стенах?
– Где? – не понял попутчика старец.
– Да наверху, вместо зубьев.
– С какой стороны?
– Да с обеих.
– Как с обеих? Справа все зубья целы, а слева от ворот трех штук нет, и уж точно нет вместо них ничего. Сам знаешь, хоть и стар, но никогда на глаза не жаловался. – Старик озабоченно посмотрел на Михаила.
Шорин еще раз тряхнул головой, и кресты вместе с воронами исчезли.
– Эх, и примерещится же, – удивленно вымолвил Михайло, но старец не стал спрашивать, что же именно, видимо, всеми мыслями обратившись в приближающийся город.
Поразмыслив, Михайло все же решил остановиться у Григория – встречи с ним, а стало быть, и разговора, все равно не избежать, да и многие новгородцы, зная о тесной дружбе Михаила и Григория, весьма удивятся, почему Шорин остановился не у Ермилова. Кроме того, Михаилу вовсе не хотелось, чтобы они вместе с Григорием, а, возможно, и с Анастасией стали темой для пересудов.
Собравшись с духом, Михайло известной дорогой повел коня, и вскоре показались новые ворота Гришкиного терема. На их шум не залаяли, но завыли собаки, и встретившая гостей челядь была вся в черном. Рыжий Егорка, видимо, отличался прекрасной памятью, а может, получил хорошую взбучку, раз тут же узнал московского боярина. Он что-то шушукнул челяди, и пока гостям спешно открывали ворота и ставили коней, успел доложить хозяину о приезде гостей. Михайло и Сергий поднялись по широкому крыльцу и прямо на пороге встретились с Гришкой.
Узрев прежнего товарища, Шорин обмер. Видевши Гришку с самого глубокого похмелья, валявшегося в грязи и еще Бог знает в каком состоянии, Михайло и не думал, что Ермилов может выглядеть еще хуже. Цветом лица он напоминал молодую березу, настолько был бледен, под глазами нависли тяжелые, даже не синие, но черные тени, и всем своим видом был больше похож на тяжело больного человека, чем на прежнего шального Гришку, забав которого некоторые даже боялись.
– Не ждал гостей, верно, Григорий? – словно ни в чем не бывало, обратился к нему Шорин.
– Заходи, – глухо ответил ему Ермилов.
Гости прошли в дом, Михайло представил Сергия, сказав, что тот не один раз его выручил, и вот пришла его пора сделать товарищу доброе дело. По словам же Сергия, долго надоедать хозяину они не будут и как только закончат дела, немедля тронутся в обратный путь. Ежели случится что непредвиденное, то Сергий найдет себе пристанище, и, что тоже может быть, отпустит Михаила в Москву, куда тот так жаждал попасть.
Григорий стал расспрашивать Михаила о том да о сем, тоже как будто ничего не случилось: оба друга не хотели говорить о когда-то происшедшем меж ними при постороннем человеке.
Григорий приказал собрать на стол, и немного спустя гости поужинали. Постепенно подходила пора отправляться ко сну. Григорий распорядился постелить гостям в разных палатах, и, наконец, у друзей появилась возможность поговорить по душам.
Оставшись наедине, они долго молчали: зная друг про друга все, никто не решался заговорить о Настасье первой. У Михаила давно уже вертелся на языке вопрос, но не хотелось спрашивать первым: Григорий неправильно мог понять цель приезда Шорина. В конце концов, первым не выдержал Гришка.
– Миша, знаешь, я не мог тебе сказать сразу, – голос Григория стал дрожащим. – Меня господь уже наказал…
– Ты про Настю? – не так поняв Гришку, перебил его Михайло. Думая, что Ермилов до сих пор чувствует себя виноватым, он решил, что Гришкино покаяние ему теперь ни к чему. – Не переживай, – добавил Шорин, когда Гришка кивнул головой, – может, оно и к лучшему так вышло. Я ведь, Григорий, уже зазнобу себе нашел.
– Нет, Михайло, я не про то хотел сказать. В общем, ну…
Лицо Ермилова покрылось красными пятнами, словно ему стало плохо. Немного собравшись с духом, он выпалил:
– Знаешь, Настасья родами скончалась, еще сорока дней не прошло…
И перед глазами Михаила вновь возникли новгородские стены, покрытые крестами, со стаей слетающих с них ворон…
Не смотря на еще оставшуюся обиду, Михайло был ошарашен. Мысли, словно снежинки во вьюгу, зароились неимоверно быстро:
– Настенька… Не может быть… Такая молодая… Неужто и впрямь ее господь за измену наказывает? Нет, не может быть, мне бы тоже тогда не посчастливилось…
Тяжело, неимоверно тяжело терять близких людей, и хотя недавно друзья испытывали к Анастасии совсем разные чувства, нельзя сказать, что Михайло переживал меньше. В этот день оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с детством – ушел из жизни единственный человек, которого можно было назвать родным, ведь Настасья для Михаила была больше сестрой, чем женой. Правда, где-то еще оставалась тетка Елена, но почему-то при мысли о ней у Михаила опять появлялись видения, так что Шорин, даже не наведываясь в жилье Селиной, уже заранее знал, что его там ожидает.
Теперь Михайло оставался один, один на всем белом свете, и у него не было ни единого родного человека: ни родителей, ни сестер, ни братьев, ни жены… Был, правда, не родной Андрюшка, которого Шорин искренне любил, но он ведь совсем еще мал.
У Михаила возникло жгучее желание как-то огородиться от таких ударов судьбы.
«Нет, не могу я так больше, – думалось Михаилу, – не хочу оставаться один».
И вдруг возникла простая мысль, ясная, как солнце в погожий день. Нет, он больше не будет один, у него непременно будет семья: жена и куча ребятишек… По приезде в Москву Михайло твердо решил обвенчаться с Марией.
Пока Михайло обдумывал происшедшее, Григорий, не глядя на друга, смахивая навернувшиеся слезы, попытался продолжить:
– Это я виноват, Михайло, я один, не надо было мне даже смотреть на Настеньку, вот и наказал Господь. Только почему он ее прибрал, а не меня, окаянного?
– Полно тебе, Гришка, убиваться, теперь уж ничего не поделаешь, – попытался утешить друга Михайло. – А в том, что померла Настенька, нет твоей вины – у нее еще мать родами скончалась, да и детей у нас так и не было…
– А как же Андрюша? – удивился Ермилов.
– Не родной он нам сын, я ведь Андрея из Новгорода младенцем привез, даже тебе не сказал, так до сих пор никто и не знает.
