Григорий Хохлов - Доля казачья
Но странное дело. Все удары Такахаси не достигали цели и были жёстко блокированы казаком. Он опережал японца в скорости и, практически, выходило, что не защищался казак, а сам нападал на противника. Странная тактика, хотя и внешне казак работает спокойно, без всякой видимой агрессии. Такахаси боролся с раннего детства. Можно сказать, что всю свою сознательную жизнь. Все приемы японской борьбы ему были давно известны. Ещё были и свои приёмы, которые передавались только по наследству, и только в своём роду. Все приёмы японца не достигали цели. И только тогда Такахаси понял, что казак владеет другой борьбой — ему неизвестной. Целой системой, другой школой.
Мягко лёг на землю Такахаси, он так и не понял какой приём применил Шохирев.
Вмиг загнул его Василий в салазки и надавил на известные ему точки. И какой-то миг держал казак противника в этом положении. Тело японца заметно деревенело и теперь он сам, без посторонней помощи, вряд ли бы разогнулся.
Изумлению императора не было предела:
— Вот это борьба! Телохранители из этих казаков, пожалуй, что, самыми сильнейшими будут. Во всём его государстве! Надо как-то их к себе в охрану переманить. А то вся его нынешняя охрана только пьёт и жирует. Как коты лощёные стражи бродят, но как говорится, мышей не ловят. Эти казаки понадёжней будут.
Никто из зрителей не просил добить Такахаси, тот только пришёл в себя, и его мышление немного прояснилось. Потому что добивать там было нечего и некого. Его попытались разогнуть, но дикая боль мешала этой процедуре. И чтобы не порвать бойца, всякие действия были прекращены.
Василий подошёл к Такахаси, положил ему свою руку на голову, заглянул в глаза. И четко сказал:
— Дыши!
Такахаси стал разгибаться. Слуги помогли ему подняться и бережно увели в сторону.
Тут уже японцы не выдержали, и опять грянули своё восклицание, разноголосое и дружное:
— Касаки! Касаки! Касаки!
Долго продолжалась эта буря эмоций. Но вдруг и она переросла в одно непонятное слово. Василий не понимал его, хотя смысл дошёл и до него чуть позже.
— Свободу! Свободу! Свободу! Свободу!
Император явно не ожидал такого единения толпы. Слово народ для этой вопящей оравы, никак не подходило. Стадо! А тоже возомнили о себе, что они народ! Народ! Народ!
Лично сам он был приверженец другой тактики, а именно: легендарного принца Сусано.
Тот сам мирился с более сильным врагом. Входил к нему в полнейшее доверие и даже сам угощал его лучшим вином. Но потом уже со спящим гостем жестоко расправлялся. С великим наслаждением вонзал ему нож в спину. Именно в спину и не считал это трусостью, а особой тактикой боя.
Но потерять своё лицо, да ещё в такой значительный день, Властитель тоже не хотел.
Сейчас решает все только маленький миг. Или ты на коне, который помчит тебя по вечной дороге славы. Или же ты позорно, и уже навсегда, будешь растоптан общественным мнением. А это похуже смерти будет.
И как ни тяжело это было делать — но надо было!
И жест руки Великого императора вмиг обуздал всё это стадо безумцев. Именно безумцев — в своей великой прихоти.
Иначе как их назвать? Кто они?
Угасал их разноголосый рёв, и скоро стал он похожим на людской шум.
И чуткая тишина зловеще разрасталась над толпой своим незаполненным пространством и готова была опять стать непредсказуемой и не управляемой.
Но желанный миг полного эффекта от сделанного императором щедрого подарка народу и величия его слов не был утерян. Так как мудрый император был ещё и великим комбинатором слов и тончайшим политиком. Тут уже равных ораторов, ему не было во всей Японии.
— Казаки свободны!
Ликование японского народа было беспредельным. Ведь так оно и бывает: если полюбил он своих героев, то уже навечно. А казаки покорили сердца добрых горожан своей великой честью и благородством, настоящих воинов.
Господин Ичиро Тарада, также как и казаки, был ошеломлён решением императора. Настолько всё достигнутое сейчас казалось невозможным, что сам миг счастья стал поистине ошеломляющим, даже для него самого. И сколько он вложил труда в достижение этой заветной цели, только Господь Бог знает. Генералу трудно было поверить во всё произошедшее. Что он сам, от душевного волнения, громко перевёл участившееся дыхание.
Но всё желанное свершилось — правда восторжествовала! Свобода! Свобода! Свобода!
Фактически, весь гнев императора, ловко завуалированный, он принял на себя. Как говорится, только дураку не было понятно, чья это заслуга. И сейчас всё это, как никогда прояснилось.
Генерал уловил брошенный императором укоризненный взор, прямо в его счастливые глаза. Ничего хорошего это не предвещало. Их давняя неприязнь друг к другу только разрасталась. И, наконец-то, достигла апогеи.
— Три дня я даю казакам, на ознакомление с городом и на сборы в дорогу.
Буря оваций всё ещё не дала императору закончить свою мысль.
— На четвёртые сутки американский пароход покидает гостеприимную Великую Японию. Он впервые, за всё время ведения боевых действий, возобновляет свой рейс во Владивосток. Это всё говорит о нашем вечном стремлении жить в мире с нашими соседями: Россией и Америкой.
Здесь Император конечно лукавил. Но чувство своего величия и величия своей страны не позволяли ему сказать иначе.
— Так вот, с этим пароходом эти герои должны покинуть нашу гостеприимную страну. Иначе они будут арестованы и преданы военному суду, как беглые военнопленные. Потому что всё последнее время они не находились в отведённом для их содержания месте.
Хитрости императора не было границ. И он, предвидя недовольство простых людей, приготовил для всех их сладкую пилюлю. Хотя для русских казаков она была не слаще яда. Но кто из японцев это знал, это надо было прочувствовать.
Был император знаком и с русской классикой, в этом ему не откажешь — силён он был в науке! И сейчас всё получалось так, что вел он казаков по жизни уже другими наторенной дорожкой.
Всё получалось, как было сказано ранее в литературе, у великого русского классика Некрасова. Смысл слов, автором сказанных, яснее ясного гласил, что русскому человеку на Руси, уготовлено три петли: одна шёлку черного, другая шёлку белого, а третья шёлку красного — любую выбирай, в любую полезай.
Именно этим смыслом слов и руководствовался Микадо. И подвёл он своих пленников под эту незримую черту выбора! Любую петлю выбирай, зато очень демократично и современно. Тут уже его никто не осудит, ни свои ни чужие люди.
А император любил блеснуть своими обширными познаниями в области литературы. И старался как-то воплотить их в свою жизнь. Для тех, кто это понимал и ценил его великие познания, это был его настоящий триумф. И тут всё отлично у него получалось.
Жаль, что сейчас собралось не то общество, где можно было бы воссиять во всю свою силу гения. Но всё равно и под лестной подоплёкой чётко прояснялась вся невидимая трагедия пленников, кто понимал это. А именно?
На данном этапе и в Японии дела пленных казаков сейчас обстояли не лучше, чем в старой России простолюдину.
— Могут казаки и остаться в Японии. И служить самому Великому Японскому императору, и стране Восходящего Солнца, в моей охране.
А мы известим русское правительство. И даже, родственников известим о их патриотическом поступке, во имя Великой Японии. И, как героям, им награды дадим. Конечно, не за военную доблесть и мужество, но всё же не обидим их!
Всё, как истинным японцам положено. Что заслужили своей доброй службой иноземцы — то получайте в награду!
Вот так умышленно загоняет император казаков в невидимую петлю.
Опять ликует японский народ такому мудрому решению императора.
— Касаки! Касаки! Касаки! Касаки!
А нам с Василием стало жутко от таких нежданных слов императора. Этого мудрого и Высочайшего Правителя древнейшей страны Восходящего Солнца. Нас чуть кондрашка не хватила.
Предателями мы никогда не были, а тут такая перспектива залезть в навоз по самые уши. Аж жутко становятся от такой перспективы.
Но моя любимая Идиллия с робкой надеждой смотрит на меня. Это её последняя надежда не растеряться со мной в этом штормующем море жизни. Остаться здесь! И вот она опустила свои чудные, угасающие глаза. Спрятала их от меня, чтобы не расстраивать. Любимая прекрасно поняла меня и без всяких моих «трепетных» слов.
Нельзя требовать от человека невозможного. И что всякому разумному деянию есть предел. А толкать на предательство Родины, да ещё своего любимого человека — тяжкий грех! И она не сделала этого. Моя Идиллия святой человек. И я счастлив оттого, что она так понимает меня. И нет на свете человека сейчас счастливей меня. Прожить бы нам всю свою жизнь вот так — в море счастья.
