Лев Жданов - Грозное время
Исход понятен.
В селе Александровском скоро к ногам Ивана упали все: митрополит, духовенство, бояре, воеводы, выборные от Москвы, ото всей Земли – и молили униженно вернуться на трон. А условие? Пусть царь диктует!
Он продиктовал.
Те, что были с ним, да еще другие люди, из близких, которые в Москве оставались, способствуя видам Ивана, всего тысячи две человек – составили новый, исключительный двор царский, всем знакомую «опричнину, новый, дворовый царский обиход».
Двор кремлевский в Москве оставался по-старому. Хотел царь – туда мог вернуться. Но к царю в село без зову – никто не смеет ни ногой! От земли, на расходы, из большой Земской казны было взято сто тысяч рублей единовременно, на подъем новому двору царскому. Это по-теперешнему – около двух миллионов рублей. И для дальнейшего содержания Иван взял, отделил от земли двадцать городов «опричных», с волостями, с доходными статьями всякими. Чтобы своих доходов с великокняжеских земель родовых не тратить на новый двор, а копить казну детям и внукам. Весь строй земли остался без изменения, как его и раньше Иван уложил: в земстве осталися десяцкие, пятидесяцкие, соцкие, городовые приказчики (потом городничие). Дальше шли дворские приказчики, целовальники земские, вроде коронных судей, и «лучшие люди», как бы присяжные заседатели и судьи… Губные старосты, сословные головы по выбору от обывателей, затем – наместники от царя, тиуны-сборщики, наместники-волостели… Все осталось. И если царь раньше заявил, что бояре изменяли ему-, изменяли народу, – теперь, коща царю предоставлена полная власть и простор, не стоит смещать этих бояр, да и некем их сразу заменить. Новых «служилых людей» – еще мало. Страх послужит виновным вельможам во исправление. Так думал народ и успокоился. Иначе полагал Иван… Но он скоро выказал свою заветную думу.
Отныне царь считал себя лично безопасным в далеком дворце, Александровском, среди людей, преданных ему, давших клятву, страшную клятву: отца и брата зарезать, если царь глазом мигнет! И, смело опираясь на народ, опираясь на сознание бессилия, выказанное боярами и попами так явно, – царь принялся потоками лить кровь крамольников, это «старое вино», которым не хотел наполнить новые мехи государственной русской жизни, где старый дружинный уклад отныне заменялся самодержавием. Период опричнины врезан страшными чертами и в память народную, и в историю. Тяжек для земли был «крамольный» недуг боярский; но лечение оказалось еще ужаснее.
Мимо да идут эти ужасы!
* * *Страшный, изможденный болезнью, лишенный волос на голове и на бороде, вышел к послам земли Иван, едва сойдя с постели, в которой держал его врач, – и продиктовал свои условия просителям, пораженным и нравственным ужасом, и пугающим видом царя.
– Вот что сделали со мною крамолы ваши! – не утерпел, с укором произнес Иван и поспешил свалить на плечи бояр-врагов даже последствия своего гнилого недуга.
Приказал, чтобы дела шли покуда своим чередом, ему докладывать только о переговорах с чужими владыками, о делах войны и мира да о великих земских делах. Первым в Думе царь повелел быть своему ближнему другу, астраханскому царевичу Саину, или Симеону Бекбулатовичу. И предан царевич Ивану искренно, всей душой, и в то же время не запятнал себя теми жестокостями, которые – царь это знал – в глазах земли и народа делали отверженниками всех остальных, окружающих царя ближних слуг, бояр и князей, теперь названных «опричниками».
Но Ивану даже нравилась всеобщая к ним ненависть. Она мешала его опричникам, этим новым преторианцам, – покинуть своего вождя и перейти на сторону Земли. Так гораздо спокойнее царю… Пусть опричнина опасает «земских людей», пусть земщина ненавидит «опричнину».
А царь будет самовластно править ими, согласно старому, верному правилу хозяйской мудрости: «Всех перессорь, сам поживись ото всех!»
Как только дело это было улажено, начались казни, казни без конца… Дня не проходило без пыток…
И какие пытки! Вот краткое свидетельство о них летописца-современника: «И были у Иоанна мучительные орудия, сковороды, печи раскаленные, бичи жестокие, ногти железные, острые, клещи раскаленные, иглы для вонзания под ногти людям; резал он по суставам людей, перетирал, перепиливал веревками надвое не только мужчин, но и женщин из благородного сословия и много еще пыток было у него для осужденных…»
Двенадцать лет длилась гроза… 6000 человек уместилось на бесконечном свитке Ивана, в кровавом Синодике, по которому должны были монахи белозерские молиться за упокой души «убиенных» – тех-то и тех-то…
Так успел выполнить свой грозный, губительный план мести – Боголюбивый раньше, теперь – Грозный царь Иван Васильевич… Быстро редели ряды людей, давно намеченных им, ряды врагов самодержавия.
Но, наряду с печальными и однотонными событиями внутри государства, где Иван дорушивал древний, великокняжеский, удельный и вечевой уклад, – совершались иные, более разнообразные и не менее важные для Земли и для бояр события за пределами России.
Глава III
Год 7074 (1560)
Крым и Литва – вот кто теперь был опасен царству. Ливония также заботила Иоанна.
Придравшись к своему родству с князем Темгрюком Черкасским, будто для обороны тестя, приказал Иван на Тереке «город», крепостцу поставить, стрельцов астраханских и казаков украинских в городке том посадить.
Затревожились крымцы. Года три тому назад, при помощи богатых даров и подкупов удалось Москве получить от Крыма «шертную» грамоту, мирный временный договор. И, надеясь на безопасность Украины от татар, Иван все пограничные южные войска мог двинуть на борьбу в Ливонию и в Литву, у которой даже взят был Полоцк…
Тогда напуганный Сигизмунд-Август прислал даров вдвое больше – и хан крымский, нарушив перемирие неожиданно напал на окраину русскую, появился под самой Рязанью.
Беспутный, злой, но храбрый воевода Алексей Басманов с сыном Федором, – которых Иван наскоро послал устроить оборону города, пока подойдет подмога из других городов, – оба они собрали ратников – рязанцев, вооружили боярских детей, горожан, купцов, и успели отбить первые приступы татар. А там, заслышав, что близко войска московские, хан ушел назад. К нападению на Русь подбивал хана не один король. Новый «хункер» – султан турецкий Солиман II, проведав, что на Москве сейчас разлад пошел, вздумал отнять у Иоанна оба мусульманских юрта: Казань и Астрахань, и поручить их тому же хану Девлету. Но крымцы боялись своих единоверцев турок больше, чем Москвы. Султан давно жар загребал чужими руками, подбивал ханов на войны с христианами, а все плоды этих тяжелых походов, вплоть до пленников, забирал себе…
И Девлет старался только искусно лавировать между другом – султаном и врагами – Польшей да Москвой: как бы первому отдать поменьше из того, что выжмет из вторых… А выжимать удавалось прекрасно…
Пользуясь каждым случаем, видя, как важно для враждующих христианских государств невмешательство хана, Девлет нагло клал свою саблю из весы, между Русью и Литвой, и спрашивал:
– Кто даст больше?
Но, узнав, что Иван подбирается даже к Тереку, хан не на шутку озлился.
Много лет жил в Крыму посол московский, боярин Нагой, наружно – хлопоча о заключении вечного мира, а на самом деле – стараясь вызнать слабые стороны врагов, язык и нравы которых прекрасно изучил, подкупать которых мог щедрою рукою, когда это требовалось…
Хан призвал Нагого и заявил:
– Плохо делает твой царь! Вечного мира просит, а наших мусульманских юртов нам не отдает. Поминки присылает легкие. Дани прежние не платит… И приговорили со мной все салтаны-царевичи, Карачи, князья да мурзы и вся земля: «Мириться нам с Москвою никак не возможно… С царем помириться – значит, круля ему головой выдать! Сейчас царь завоюет Киев, станет по Днепру города строить и до нас доберется… Нам тогда Москвы не избыть. Ничего, что царь мурзам и мне поминки посылает, шубы дарит. Вон и казанцам тоже шубы дарились, а теперь – Казань к Москве отошла! Так нечего московским шубам радоваться…» Вот что все в Совете говорили… Да еще причина: теперь твой царь на Тереке город ставит… Так и Шамхальское ханство, и Тюмень всю возьмет… Ты скажи: города бы он не ставил! И Астрахань с Казанью вернул бы. Да поминки большие, старинные, Магмет-Гиреевские давал бы… Тогда помирюсь… Иначе, горы золота давай, миру не быть! Из-за пустого мне с султаном не пригоже ссориться… А он – тоже велит Москву воевать.
Кое-как, подарками и посулами удалось Ивану оттянуть нападение крымцев на рубеж. Но успокоиться царь уже не мог.
С Литвой не лучше дело шло.
Дальше Полоцка не пошли завоевания Ивана. Да и то, как он узнал: шведы и крымцы – готовы прийти на помощь Литве; все средства пущены в ход, чтобы заставить русские войска убраться из Ливонии, уйти из Литвы, тогда, пользуясь временной удачей московских воевод, разбивших войска Литвы под Озерищем, под Черниговом, – с помощью нескольких православных литовских воевод, подкупленных московским золотом, решил Иван заключить мир лет на десять, на пятнадцать с Литвою.
