Эдуард Зорин - Богатырское поле
В Кидекше не остановились, поскакали дальше. За Нерлью заволновалась, захолмилась земля, разбросала по низинкам рощицы да перелески. В одном из перелесков встретил их возле тына с голым лошадиным черепом на шесте сухой и черный, будто головешка, старик.
Мстислав спрыгнул с коня.
— Мир очагу твоему, старче, — почтительно проговорил он и остановился в отдалении.
— Мир и тебе, князюшко, — прошамкал старик. — Заходи, ежели не брезгуешь…
— Поспешаю я, старче. А к тебе у меня дело.
— Кому же без дела сюда скакать охота?!
— Оно и верно.
Мстислав покосился на Ярополка. Хмурится брат, не одобряет, сердито поджимает губы. Ничего — стерпится…
Подождав немного, Ярополк тоже слез с коня. Похлопывая его по холке, внимательно рассмотрел волхва. Старик был кряжист, у него красивая крупная голова с торчащими, непокорными волосами, длинная седая борода ниспадала почти до пояса; острые глаза прожигали дремучую поросль бровей.
Мстислав достал из сумы большого белого петуха. Старик принял его, одобрительно подержал в руке — петух был увесистый, бойцовый; воинственно, как секира, топорщился над его головой мясистый красный гребень. Привязав петуха бечевкой за лапу к стволу березы, старик ушел в избу. Скоро он вернулся с охапкой душистого сена.
Мстислав с Ярополком сели под плетнем, старик достал из нанизанного на тело разноцветного тряпья кремень и, бормоча заклинания, принялся высекать огонь;
— Принесем богам-спасам жертву и возгласим им честь и славу!
Трут задымился, волхв раздул его и сунул в траву, пригласив князей придвинуться поближе.
Трава занялась оранжевым пламенем, синий дымок потянулся в сторону сидящих. Старик отвязал петуха, приподнял его над костром и одним ударом острого ножа отсек ему голову. Упругое тело заплескалось, рванулось из его рук, но старик крепко держал судорожно дергающиеся крылья. Из обрубка шеи в костер толстой струей ударила кровь. Огонь злорадно зашипел, принимая жертву. Пламя опустилось, по всей поляне растекся густой ароматный дым.
В дыму возникли видения. Казалось, поляне нет конца, и на всем ее необозримом пространстве над дымом — конские и человеческие головы. А над их головами топорщились копья и мечи. Люди и кони текли вместе, с дымом.
Потом над поляной поплыл неясный гул. Гул нарастал, и скоро в нем стали различаться отдельные голоса и крики. Ярополку даже показалось, что он расслышал звон оружия… Но стоило ему отвернуться от огня — видения исчезали.
Однако волхв, стоявший напротив — сам словно сотканный из огненной плоти, — притягивал к себе взоры молодого князя. И душистый дым проникал Ярополку в рот и в ноздри; он вдыхал его, блаженно закатывая глаза.
Огонь погас. Пешее и конное воинство рассеялось по лугу вместе с остатками дыма. Волхв опустил в остывший пепел тушку петуха и вскрыл живот. Сейчас там, в утробе жертвенной птицы, свершалось великое таинство. Увидеть его было доступно только избранным — ни Мстислав, ни Ярополк не разглядели бы ничего, но волхв читал по внутренностям будущее, и братья прислушивались к нему с почтительным вниманием.
Пальцем, измазанным петушиной кровью, старик провел себя по носу и по щекам. Тихий голос становился все громче, волхв мелко вздрагивал спиной и грудью. Потом, вдруг сразу покрывшись мелкими бусинками пота, замолк и уставился на князей.
Он никак не мог отдышаться и долго молчал. Заметно было, как притекала кровь к его побледневшим щекам, как в остекленевших глазах заструилось тепло, растапливая холодные ледяшки расширившихся зрачков.
— Праведный меч покарает врагов, — наконец глухо произнес он.
Мстислав вскочил на ноги.
— Покарает врагов! — повторил он как эхо. — А что еще шепнули тебе твои боги?
— Правота всегда наружу выйдет, — сказал старик.
Мстислав бросил в раскрытую ладонь волхва нитку крупного жемчуга.
Ярополк пожал плечами.
— Али наша победа не стоит такого подарка? — заметив его жест, сказал Мстислав с раздражением.
Ярополк промолчал. Да и что ему было сказать?! Разве он не видел огромного войска и не слышал гула битвы? Откуда это?.. Не бесовская ли шутка?.. А что, как прознает суровый христианский бог? Что, как накажет?.. Нет, не нужно было ехать на требище, не нужно было приносить в жертву белого петуха…
Он возвратился во Владимир, исполненный еще большей тревоги. Мстислав не понравился ему — горяч, но жидок. Нужно действовать самому, спешно снаряжать дружину, идти на Москву. А Мстислав пусть готовит Юрьевичам встречу под Владимиром. Бояре, как было обещано, соберут людей и оружие.
7Ночью скрипели возы, через Медные и Серебряные ворота выезжали из города. Утром, когда княжеские тиуны поскакали по оружейникам, по бронникам, те, ухмыляясь в прокопченные бороды, говорили:
— Был товар, да весь вышел — нет мечей, кольчуг нет, нет шеломов. Купцам продали, а те давно в пути.
Тиуны обыскивали кладовые — верно, не врали ремесленники: не было у них товару.
Догадываясь о сговоре, Ярополк снова и снова рассылал тиунов. Но мастера стояли на своем. Иные обещали:
— Через неделю изготовим все, что требует князь. Да и то, ежели подвезут кузни. А без кузни мечей из воздуха не накуешь.
Тиуны скакали к кузнецам:
— Варите кузнь.
— Кузнь сварим, — отвечали кузнецы. — Да вот руды нет. Будет руда, будет и кузнь.
Много людей согнал князь в болота. Задули вокруг города новые домницы. Железо варили и стар и млад. Но дело продвигалось плохо. Тем, кто выварит больше руды, князь обещал выдать по две гривны. Кузнецы от денег не отказывались, но железа все равно было мало.
Вяло постукивали в кузницах молотки, а к городу уж собирались крестьяне. Ни одеть, ни обуть их было не во что. Нечем было кормить. Не мог Ярополк и вооружить своей многочисленной рати.
А гонцы тем временем доносили: Юрьевичи вышли из Москвы. Войско их лесами движется на Владимир.
Ярополк собрал бояр.
— Худо дело, бояре, — сказал он им. — Не сегодня завтра Юрьевичи будут здесь, а у нас нет мечей. Драться нечем. Одна надежда на бога. Ежели подсобит — возьмет наша сторона, а ежели нет — не миновать вам жить под новым князем. Мое решение такое: соберу всех, кто есть, и пойду дядьям своим навстречу. С вами же останется Мстислав… Ежели не одолею Михалку в поле, крепко держите город. Да за каменщиками зорче приглядывайте. Нет у меня им веры…
На проводы Ярополковой дружины прискакал взволнованный Мстислав.
— Худые нынче приметы, брате, — сказал он. — Проходили мужики, говорили, будто яровой и озимой хлеб играет от межи до межи. Сам поглядел — верно. А еще говорили, что под Кидекшей голодные волки все утро бродили стаями…
— Тебе волхв правду сказал, — оборвал его Ярополк. — Ты волхву верь.
Нарочито пышно выехал Ярополк со своей дружиной за Золотые ворота: пусть видят каменщики — не испугался он Михалковой рати. Кологривый конь под князем сверкал дорогой сбруей, высокое седло с подпругами было из тисненого сафьяна, стремена украшены затейливой насечкой, поперек крупа подвязан алый бархатный плат, обшитый шелковой тесьмой и кистями из пряденого золота.
Ремесленники бросали работу, выходили из мастерских полюбоваться дружиной. Вои у Ярополка были один к одному — высокие, широкоплечие, закованные в брони. Впереди скакали музыканты, били вощагами в привязанные к седлам небольшие медные чаши с натянутою поверх кожей, играли в трубы и в сопели…
Проводив князя с дружиною до Гончарной слободы, Захария отправился в свой терем. Постучал посохом в ворота. За воротами в глубине двора курилась банька. Еще с утра велел боярин истопить ее, напасти лютых кореньев, а вместо соломы на доски бросить крапивы. Хорошо пахнет лютый корень, крапива приятно обжигает тело. А после пару нет ничего лучше, как испить настоя из купальницы, собранной на утренней росе…
В бане, поохивая, бил себя боярин веником по животу и по жирным ляжкам. Верил в примету: от лютого корня приходит молодость. И впрямь — из бани Захария вышел, будто сорок лет сбросил с плеч. Черных дум как не бывало, а ведь с утра маялся: всему, мол, конец.
В горнице на столе дымилась в высоком блюде обетная каша. Знал боярин: ячмень для каши девки толокли в ступах еще с вечера.
Захария нетерпеливо постучал ложкой по столу — в горницу из светелки спустилась Евпраксия. Была она в прямом темном платье, в высоком кокошнике. Подведенные брови — вразлет, на губах — приветливая улыбка.
Поглядев на дочь, боярин еще больше размягчился. А испив чару меду, совсем обмяк. Забылись и вчерашние заботы, и тревожная речь Ярополка. В ушах все еще звучали сопели, перед взором проходила дружина, поблескивая новенькими доспехами на жарком июньском солнце, а пахучее банное тепло растекалось по всему жирному боярскому телу и клонило, клонило ко сну.
