Валерий Замыслов - Иван Болотников
Болотников развалил надвое одного из янычар и стал прорубаться к пушке. Рядом с ним оказались Васюта Шестак и Мирон Нагиба. Они секли янычар саблями, а чуть сбоку укладывал турок тяжеленной дубиной богатырь Нечайка.
Невольники в сечу не полезли: они побежали за ров, откуда спешили на помощь капычеям сотни янычар.
— К мостам! — закричал Болотников. — Задержите турок! Не пускайте к пушкам!
Родниковцы, перебив орудийную прислугу, кинулись к мостам, по которым уже бежали янычары. Часть же казаков с кусками проволоки подскочила к кулевринам. Две-три минуты — и запалы были заклепаны.
— Наза-а-ад! В крепость, донцы! — подал новую команду Болотников.
Теснимые янычарами, казаки отступили за тын. Болотников, Нагиба, Шестак, Емоха и Нечайка отходили последними, прикрывая донцов от турецких сабель. Бились зло и остервенело, пока не оказались за воротами. Десятка три янычар ворвались в крепость, а за ними напирала новая волна турок; ворота уже невозможно было закрыть. Но тут выручил Тереха Рязанец. Он ударил из пушек дробом, и янычары на малое время отхлынули назад. Турок, застрявших в проходе, оттеснили копьями. Ворота закрылись.
На резвом вороном коне прискакал разгневанный Богдан Васильев. Ему уже донесли о вылазке Болотникова.
— Ты что, белены объелся! — заорал он на родниковского атамана. — Как ты посмел открыть ворота врагу?
— Уйми пыл, атаман, — устало вымолвил Болотников. — И шапку скинь перед погибшими. У меня их четыре десятка полегло.
— Мало тебе! Мог бы и всю станицу уложить! — как будто не слыша слов Болотникова, кипятился Васильев.
К атаману подошел Тереха Рязанец.
— Ты бы поостыл, Богдан Андреич. Болотникову надо в ноги поклониться. Доброе дело сотворил он для донцов, а ты горло дерешь.
— Еще один заступник, — желчно произнес Васильев. — Едва орду в Раздоры не впустили.
— Однако вредоумный же ты казак, — осерчал Рязанец. — Янычары восемь пушек у ворот поставили. В щепы бы разнесли. Вот тогда бы и в самом деле орда очутилась в Раздорах. Быть бы нам битыми, да сей молодец помог. Заклепал он турецкие пушки, атаман!
Гнев с лица Васильева как рукой сняло. Он сошел с коня я хлопнул Болотникова по плечу.
— Спасибо тебе, родниковский атаман! Спасибо, станишники!
— Ты не нас благодари, а Рязанца. Это он пушки заклепать надоумил, кивнул в сторону пушкаря Болотников.
— И Рязанцу, спасибо!
Васильев снял шапку и поясно поклонился убитым повольникам, лежавшим на земле.
— Дон вас не забудет, казаки.
Затем Васильев осмотрел наряд, проверил, много ли осталось у пушкарей ядер, дроба и пороху.
— Поберегай зелье, Тереха. Нам его и на три дня не хватит. Напрасно не пали.
Рязанец обиделся.
— Я свое дело ведаю, атаман.
— Поберегай! — назидательно повторил Васильев и, взмахнув на коня, поспешил к другим стенам крепости.
Вокруг Раздор на какое-то время установилась тишина. Турки и татары отошли за ров.
Раздосадованный мурза Джанибек решил созвать тысячников и темников на курлатай. Пригласил и Ахмет-пашу, но тот не приехал, а прислал вместо себя чауша.
— Великий и несравненный Ахмет-паша повелел сказать, мурза Джанибек, чтоб ты не ждал его в своем шатре. Паша недоволен твоими воинами, они трусливы, как зайцы. Они не смогли забраться на стены и показали спины презренным гяурам.
Джанибек, не скрывая раздражения, ответил:
— Ахмет-паша не может гневаться на моих воинов. Они лезли на стены урусов, как львы. Ни один из моих джигитов не сомневается в победе. Мы будем в Раздорах! Пока же гяуры находят в себе силы обороняться.
— И не только обороняться, — с ехидцей вставил темник Давлет. — Они перебили капычеев и повредили восемь кулевринов несравненного воина Ахмет-паши.
Издевка была налицо.
«Темник Давлет слишком смел. Когда-нибудь Ахмет-паша отомстит ему за такие слова», — подумал хитрый, осторожный темник Бахты.
— Что передать моему повелителю? — спросил чауш.
— Передай несравненному Ахмет-паше, что я буду продолжать осаду. Зверь хоть и силен, но он начинает истекать кровью. Сегодня либо завтра я добью зверя. И еще передай, чауш. Я хочу, чтоб оставшиеся десять пушек паши все ж разбили стены крепости. Наидостойнейший Ахмет говорил, что его кулеврины разрушали и не такие твердыни. Так пусть же падет и эта крепость. С нами аллах!
Не успел чауш выйти из шатра, как с ковра вскочил темник Давлет.
— Я не хочу больше стоять за Доном! Почему мой тумен должен бездействовать? Зачем я пришел из Бахчисарая? Я хочу брать крепость!
— Твое время придет, Давлет. А пока нам нельзя оголять левобережье. К гяурам может прийти помощь.
— Опять сидеть в шатре?
— Нет, славный Давлет. Сегодня два крыла тумена ты бросишь на Раздоры. Сегодня ночью.
— Ночью?.. Ты хочешь брать Раздоры ночью? — переспросил темник Бахты.
— Да, джигиты! У гяуров пушки, пистолеты и ружья, У них зоркий глаз. Ночью же мы их лишим прицельного огня. Мы подойдем близко к стенам и кинем на деревянный город горящие стрелы. А ворота мы пробьем таранами. Так ли, джигиты?
— Велика мудрость твоя, мурза Джанибек, — растянул в угодливой улыбке тонкие губы Бахты.
«Бахты всегда льстив. Он готов вылизать мурзе пятки», — презрительно подумал Давлет.
А тысячники дружно закричали:
— Велика мудрость мурзы!
— Мы в твоей власти, Джанибек!
Когда над степью воцарилась ночь, татары бесшумно и скрытно приблизились к Раздорам. Они стали от крепостных стен в перелете стрелы. Раздоры замкнулись в плотном кольце ордынцев. Луки их были огромны — в рост человека, стрелы — певучи, длинны и крепки. К древкам стрел татары прикрутили по клочку промасленного войлока. Подле каждого лучника стоял воин-зажигальщик с кремнем и огнивом.
Казаки не спали. Они стояли на стенах и прислушивались к шорохам и звукам ночной степи. Во вражеском стане стояла тишина, и нигде не горели костры; ощущение было такое, будто орда спит мертвым сном.
— Что-то не по нутру мне эта ночь, — проговорил Мирон Нагиба. Левая рука его была перевязана, из раны сочилась кровь, но казак не уходил со стен.
— И мне не любо, — молвил Васюта Шестак.
— Поганые не зря притаились. Они что-то замышляют. Надо глядеть в оба, станишники. Ордынцы коварны, — произнес Болотников.
— И луна, как назло, спряталась. Экая сутемь! — проворчал Емоха. В дневной вылазке он зарубил семерых янычар, но и сам пострадал. Один из капычеев едва не отрубил Емохе голову. Выручил Деня. Он подставил под удар саблю, и турецкий ятаган, соскользнув, отсек Емохе правое ухо.
Теперь над Емохой посмеивался Секира.
— Нонче ты у нас первый казак на Дону. Берегись, девки!
— Это ты к чему? — морщась от ноющей боли, спросил Емоха.
— А все к тому. Наипервейший, грю, красавец ты у нас, Емоха. Безухий, дырявый и к тому ж нос с версту коломенскую. Три дюжины бадей повесить можно. Чем не молодец, коли нос с огурец.
Казаки загоготали, а Емоха треснул Секиру по загривку.
— Язык у тебя не той стороной вставлен, чертово помело! Помолчал бы.
— А че молчать? На язык пошлины нет.
— Вот и бренчишь, как на гуслях.
— А ну тихо, братцы, — оборвал казаков Болотников. — Чуете? Будто сено шелестит.
Казаки насторожились.
— Верно… Шорох идет, — молвил Васюта.
— То орда надвигается. А ну, Васюта, беги к Рязанцу. Пусть из вестовой пушки ухнет, — приказал Болотников.
И в ту же минуту в степи засверкали красные искры, а затем по черному небу полетели в сторону крепости огненные змеи. Их было великое множество тысячи, десятки тысяч огненных молний. Они летели со страшным пугающим визгом.
Многие казаки перекрестились: уж больно жуткий звук издавали стремительно летящие змеи.
— Господи, мать-богородица! — высунувшись из бойницы, очумело вымолвил один из молодых казаков и тотчас, с протяжным стоном, осел на помост. Широкую грудь его пронзила горящая стрела.
— Не высовываться! — гаркнул Болотников.
Емоха попытался было вытянуть из убитого казака стрелу, но она крепко застряла. Обломив конец, он вытащил стрелу со стороны спины. Повольника спустили с помоста на землю.
— У-у, поганые души! — скрипнул зубами Емоха. Погиб один из его дружков.
Секира взял из рук Емохи обломок стрелы и поднес к факелу.
— Эва, — хмыкнул он. — И чего только не придумают, нехристи. Глянь, братцы.
Вокруг Устима столпились донцы. Секира оторвал от обломка маленькую глиняную трубочку и положил на ладонь.
— Свистульки привязывают.
— Ну и ироды. Душу воротит, — молвил Деня, затыкая уши.
— Ниче, привыкай. Басурмане и не на такое горазды, — вставил дед Гаруня.
Стрелы глухо стучали о стены, башни и кровли изб. Многие из них залетали в бойницы, чадили. Едкий дым ел глаза.
