Саймон Скэрроу - Братья по крови
– А ну-ка, ты! – гаркнул Макрон, тыча прутиком виноградной лозы в одного из них. – Имя?
Рослый, стройный легионер, бойко отставив копье, замер навытяжку. «Годится», – с одобрением подметил Катон.
– Легионер Гней Лорин, господин!
– Откуда родом? – осведомился Макрон.
– Из Массилии, господин!
– Возраст?
– Девятнадцать, господин!
– Вздор! Да ты еще и щек не бреешь.
Новобранец допустил ошибку: в удивлении повернул к Макрону лицо.
– А ну, язви тебя, не пялься! Смотреть прямо перед собой!
– Слушаю! Извините, господин.
– И не извиняться тут мне, язви тебя в душу! Ты на смотру, а не на посиделках у актеришек с бабьими задами!
– Слушаю, господин!
И тут рекрут совершил вторую свою ошибку: не смог сдержать улыбки от забавной ремарки Макрона.
Центурион молнией подлетел к новобранцу, приблизившись так, что их лица оказались лишь в нескольких дюймах друг от друга. Из-за разницы в росте центурион был вынужден поднять голову, глядя на подчиненного снизу вверх.
– Я вызываю у тебя смех, легионер Лорин? – грозно спросил Макрон.
– Никак нет, господин.
– Тогда получается, что ты смеешься надо мной просто так, без причины? А? Потешаешься, бычья ты струя?
Молодой человек опять невольно повел глазами на начальство, еще больше обозлив Макрона, который сердито ткнул жезлом в нагрудный жилет призывника.
– Смотреть впер-рёд! Я тебя спрашиваю: потешаешься надо мной?
– Н-никак нет, господин, – струхнул новобранец.
– Не верю. Опцион! – не оборачиваясь, позвал Макрон. – Легионеру Лорину пять дней работ!
– Слушаю, центурион! – Опцион торопливо скребнул на своей вощеной дощечке.
На протяжении этого диалога Катон бесстрастно стоял рядом. Ему самому живо припоминались те дни, когда его, новоиспеченного солдата, вот так же муштровали во Втором легионе. Тогда его жизнь, казалось, несказанно отягчал центурион с очень подходящим имечком Бестия[25]. Катон мысленно поежился, вспоминая тот страх, который наводил на него наставник. В те давние дни ему казалось, что Бестия – прямо-таки изувер и монстр, но потом он усвоил истинное назначение жесткой муштры в период обучения. Солдату необходимо в любых обстоятельствах иметь ясную голову; быть дисциплинированным как внутри, так и снаружи. А процесс этот начинается с плаца, где солдат приучается четко смотреть вперед, четко отвечать на вопросы, не блуждая взглядом и умом. Тогда на поле боя он будет бестрепетно смотреть в лицо врагу, точно реагировать на команды и, оставив все мысленные шараханья, полагаться на свою выучку.
Макрон, а рядом с ним Катон, продолжили обход строя. Похожее взыскание получили еще несколько молодых, после чего центурион передал одному из своих подчиненных надзор за утренним тренажом. Когда на плац протопала первая центурия, Макрон повернулся к другу и озорно потер ладони.
– Ух-х! Ничего, хватки я еще не утратил. Страху нагнать могу.
– Это так. Только я-то думал, наша цель их подготавливать, а не устрашать…
– Это они ухватят достаточно быстро, когда сами перестанут обсираться. Как в старые времена, а? Настоящая, нещадная солдатская муштра. Ничто с ней не сравнится! Каждый тренаж – бескровная битва, каждая битва – кровавый тренаж.
Катон благосклонно улыбнулся. Вот он, идеал Макрона. Возможность выковывать из податливого человеческого материала жестких, дисциплинированных и профессиональных солдат наполняла его друга гордостью и чувством осуществления своего призвания. Хотя то, что столь естественно давалось Макрону, для Катона было чем-то вроде тягостной обязанности. Ему по-прежнему было как-то зазорно орать на юных неоперенных солдат, и он благодарил богов за то, что продвинулся в ранг, ставящий его выше таких заданий.
Пополнение, поступившее во Вторую Фракийскую, представляло собой проблему иного рода. Эти люди были в основном из Батавии – уже вполне умелые наездники и закаленные бойцы. Высокие, ширококостные, в большинстве своем светловолосые, внешностью они резко отличались от смуглых курчавых фракийцев, составляющих изначальный костяк алы. Батавам предстояло свыкнуться с нравами своих товарищей и проникнуться их духом. Кровавые Вороны снискали себе славу жестоких и безудержных рубак, а смотрелись скорее крылатой вольницей, чем регулярной кавалерией римской армии. Катону это было по нраву, и он стремился, чтобы так оно и оставалось – во всяком случае, пока.
И когда он приступал к смотру конников, стоящих рядом со своими лошадьми, контраст между батавами и фракийцами вызывал у него внутреннее беспокойство. Префект остановился перед первым декурионом из вновь прибывших – не таким уж молодым, со шрамами на лице. По всей видимости, это был ветеран, побывавший не в одном бою, из которых наверняка не каждый оказался для него победным.
– Как тебя звать?
– Декурион Аверг.
– Аверг? И всё?
– Да, господин. Это имя, которым меня нарекли при рождении. Не вижу причины его менять.
На латыни этот человек говорил хорошо, но с явным акцентом и, как большинство его сородичей, громче, чем того требовала необходимость. Неплохое свойство для солдата, но в быту немного утомительно. Катон мельком глянул на Макрона. Обычно ауксиларии, которые родом не из Рима, при поступлении в армию берут себе римские имена – прямой резон, особенно учитывая, что по выслуге лет им дается римское гражданство. Решение же сохранить свое родовое имя означало, что этот декурион или очень уж гордится своим происхождением, или попросту презирает римские устои. Надо будет за этим типом первое время понаблюдать…
– Скажи мне, Аверг: многие ли из этих людей поступили в армию вместе с тобой?
– Да, многие. Мы из одного племени, односельчане. Деревня на берегу Ренуса[26], рядом с Могунтумом. Весь наш призыв оттуда.
– И многие ли говорят на латыни?
Аверг подумал.
– Из наших у всех, в общем-то, ухо наметано. Кроме тех, кто из мест поглуше: они вашего языка не знают.
– Понятно. А ты, я вижу, вообще мастак: откуда такое знание?
– Отец у меня меховщик, поставляет римским гарнизонам по соседству. Я мальчишкой больше времени в римских фортах провел, чем дома.
– Тогда назначаю тебя для твоих новичков наставником по языку. Декурион Мирон даст тебе весь перечень команд и терминов. Они должны быстро их освоить. А до остального сами дойдут, научатся от тебя по ходу службы.
Густые брови Аверга сдвинулись к переносице.
– Что, какая-то проблема?
– Нет… Вернее, да. Учитель из меня неважнецкий.
– А вот это уж извини, – суровым голосом вклинился Макрон. – Тут тебе армия, а не школа, язви ее. Префект дал приказ – ты побежал исполнять. Понял?
– Да, центурион.
– То-то, – буркнул ветеран.
Катон ограничился кивком и молча прошел вдоль строя, не останавливаясь и не придираясь ни к кому из вновь прибывших: что толку орать на людей, которые не понимают из сказанного им ни слова? Остановился он только возле Мирона.
– Ну что, декурион… У пополнения, надо сказать, есть задатки стать неплохими конниками.
– Да, я уже понял. Скакать и рубиться они будут исправно, надо их только как следует натаскать. И со временем из них выйдут вполне достойные Кровавые Вороны.
– Ты только втолкуй им, что этим названием нужно гордиться, – улыбнулся Катон. – Ну давай, Мирон, не буду тебе мешать.
Они обменялись салютами, и центурион, выйдя вперед, повернулся к строю:
– Офицеры, ко мне!
Катон удовлетворенно кивнул. Мирон в своем деле толк знает, и в обучении на него можно положиться. Катон обернулся к Макрону:
– Идем со мной.
Оба пошли с плаца к смотровой площадке. За спиной было слышно, как офицеры, приступая к тренажу, выкрикивают своим солдатам приказы. Новобранцам предстояли упражнения по строевой подготовке, по владению оружием, на силу и выносливость – муштра до пота, до изнеможения. Взойдя по деревянному пандусу, Катон вначале оглядел людей и лошадей обозного сопровождения, а затем перевел внимание на Макрона.
– Из штаба сообщают: верховный приказал прекратить допросы местных обозников и всех отпустить.
– Пора бы. Дознаватели узнали что-нибудь такое, о чем нам еще не известно?
– Ничего. Так что выяснять, кто там помог бежать Каратаку, предстоит нам.
Макрон прищелкнул большими пальцами:
– А ты прямо-таки уверен, что это все работа Палласова лазутчика?
Катон кивнул.
– Похоже на то. С учетом того, что рассказал нам Септимий.
– Ты ему веришь?
– Не сказать, чтобы безоглядно. Он – сын своего отца, и это говорит о многом. Но сам побег Каратака подтверждает его слова о намерениях Палласа: расстроить планы Рима в этой провинции и через это подсидеть императора Клавдия.
