Вальдемар Лысяк - Ампирный пасьянс
Старея, он делался все более гадким. Уходящее время заставляло его спешить, и спешкой этой он убивал мысль о преходящем, разгоняя скуку, которую порождает состояние абсолютного насыщения всеми наслаждениями мира. Али Тебелин не уважал уже ничего и никого, он не верил ни в Аллаха, ни в Христа, а если даже и верил в какого-то Бога, то играл с ним точно так же, как играл в баккара король Египта, Фарук, который всегда отказывался в казино показать свои карты, твердя при этом, что его королевского слова должно хватить.
Наиболее трагичной была при этом судьба жителей Янины – они все время оставались у тирана под рукой. Посол Наполеона, Пукевилль, так описывал в 1806 году состояние событий над озером:
"Пещера убийств, оскорбления человеческого достоинства и обмана открыта здесь и днем и ночью. Тем не менее, добродетели не были полностью искоренены в этом городе, несмотря на все усилия Али-паши, который тиранит жителей уже вот три десятка лет. Фальшивость и коварство, в которых обвиняют здешних обитателей, стали бы участью любого народа, которым бы управлял этот человек, ведь они, наверняка, стали неизбежным результатом абсолютного попрания прав, из чего Али сделал свой принцип. Гвардия его состоит из самых обычных бандитов; пажи его – это дети жертв его насилия; агенты и эмиссары его – это валашские бездельники, готовые совершить всяческую подлость; его наушники – это отравители, хвастающиеся собственными преступлениями. Святотатственные попы доносят ему тайны исповеди и секреты невинных людей. Шпионы самых различных мастей вынюхивают для него, где еще можно выхватить гроши вдов и сирот. Девушка, спрятанная в самых тайных закоулках дома, не уйдет их внимания; ее вырвут из материнских объятий и доставят ему, чтобы он мог насытить свои гадкие желания…"
Чем сильнее он зажимал гайки, тем ниже склонялись перед ним подданные и слуги. И он презирал их, презирал их слабость и покорность, но именно такие ему и были нужны. "Пажи его – это дети жертв его насилия…" Именно о них говорил Али-паша Пукевиллю:
– Всдишь этих пажей, что окружают меня? Нет среди них ни единого, кому бы ни приказал я убить отца, брата, дядю или какого-либо иного родственника. И тем не менее, они прислуживают мне, стоят на страже по ночам у моего ложа, и не приходит им в голову, чтобы отомстить за смерть своих близких. Мстить за собственные семьи? На всем свете у них есть лишь я! Я компрометировал их всех, и теперь они слепые исполнители лишь моей воли. Запомни – чем сильнее ты унизишь людей, тем крепче будут они к тебе привязаны, тем усерднее станут они тебе служить. Они считают меня сверхъестественным существом. Мои чудеса, это золото, железо и кнут. Так что я могу спать спокойно.
Его переполненный до краев золотом двор был чем-то вроде удивительнейшего сада, в котором, наряду с рафинированными культурами Востока и Запада буйно цвели варварство и третьеразрядный мистицизм родом из цыганской кибитки. Здесь было множество художников и поэтов, астрологов и алхимиков, всякого рода бродяг и чудаков, истинная или внешняя привлекательность которых оправдывала пребывание в сказочном луна-парке над озером Памвотис.
Двор этот был сатанинским калейдоскопом, в котором расположение и цвет стекляшек менялись столько раз, сколько раз Али менял собственные капризы. После нескольких недель похищения с улиц и из домов женщин, которых силой заставляли участвовать в оргиях, Али – под влиянием укора какого-нибудь дервиша – внезапно делался религиозным и покорным, бил поклоны перед иконами, целовал амулеты, объявлял законы, требующие суровости обычаев, в связи с чем дюжинами топил верных слуг, что принимали участие в оргиях. Чтобы сохранить святой покой, одновременно он приказывал утопить и изнасилованные жертвы. Он был слепком минутных инстинктов и противоположностей, впрочем, как и всякий из моих ампирных королей. В один прекрасный день в милости были поэты, в другой – алхимики, которые обещали паше изготовить "эликсир молодости". В одной руке он держал христианскую церковную чашу для причастия, в другой – индусский талисман.
К прибывающим в Янину иностранцам Али-паша относился исключительно ласково и за оказанные ему услуги платил очень щедро. Это приносило ему ожидаемые результаты – европейские путешественники, которых он удостаивал беседы, околдованные вежливостью паши, его умом и энергией, которых ему и вправду доставало, представляли Али Тебелина потом чуть ли не идеальным правителем. Наилучшим примером здесь является Байрон, который, посетив Янину осенью 1809 года, так писал в одном из писем матери:
"Везир принял меня в огромной комнате с мраморным полом, в средине которой бил фонтан. Вокруг стен размещались софы, обитые пурпурной материей. Али-паша приветствовал меня стоя, что у мусульман является верхом вежливости, после чего посадил меня по свою правую руку (…). Он сказал, что пока я езжу по Турции, могу считать его отцом, сам же он будет относиться ко мне как к сыну".
Околдованный англичанин начал писать в Янине своего "Чайлд-Гарольда", включая в эту поэму некоторые воспоминания о собственном пребывании при дворе Али, которого позднее называл своим "дражайшим приятелем". И мнение Байрона не изменилось даже после писем паши, в которых "дражайший приятель" романтика хвалился резнями против женщин и детей.
Но подобного рода "сглазы" были уделом исключительно путешественников, то есть людей, которые провели при дворе Тебелина недолгое время, оправленное театральными декорациями, автором которых был кокетничающий повелитель. Те из иностранцев, кто приехал в Янину на более длительный период, очень скоро узнавали правду. Вторым, наряду с Пукевиллем, примером был доктор Франк.
В 1804 году Али выслал своих агентов в Вильно, чтобы там нанять придворного медика. Целил он высоко – в одного из самых знаменитых европейских врачей, доктора Йозефа Франка. Тот отказался, но одновременно порекомендовал своего двоюродного брата, Людовика Франка. И доктор Людовик Франк отправился в Янину, чтобы следить за состоянием здоровья Али Тебелина. Он лечил его и… играл ему на клавикордах, а супруга доктора, ассирийка Мария, пользовала обитательниц гарема. Как все это закончилось, доктор Йозеф Франк описал в собственных "Мемуарах": "Мой кузен, Людовик Франк (…) накопил в Янине огромные деньги, но, поскольку баша знал об этом и по своему обычаю наверняка приказал бы отрубить ему голову или задушить, чтобы завладеть деньгами, поэтому кузен мой решил спасаться заблаговременно от грозящей ему опасности. Он попросил у баши разрешения посетить Корфу, когда же получил его, то сразу же выехал, чтобы уже никогда к тирану не возвращаться".
По возвращению Людовик рассказал двоюродному брату о Янине, поэтому в цитируемых "Мемуарах" очутилось следующее мнение: "Али Баша был человеком умным, но и самым жестоким из всех тиранов. Вид его мерзостей и жестокостей был невыносим". Стоит добавить, что, хотя Али Тебелин и был взбешен, узнав о бегстве врача, тем не менее, он не перестал консультироваться письменно у Йозефа Франка. Как-то раз он присла ему полное описание собственных недомоганий, о которых Франк сообщил: "Весьма жаль, что описание это, поскольку содержит слишком гадкие подробности, я не могу процитировать здесь. Его Высочество желало, ни более, ни менее, но лишь иметь хорошее пищеварение, прекрасный сон и столько сил, чтобы раз в четыре дня посещать гарем".
7
Пукевиллю Али-паша сказал: "Я могу спать спокойно", и в тот момент, когда говорил это, слова его были правдой. Но уже во второй декаде XIX века, когда по всей Греции начали множиться движения за восстановление свободы, ситуация начала меняться со дня на день против него. Али терял союзников и зоны влияния, а также милостивое настроение Порты, которая все сильнее начинала подозревать пашу в желании отделиться. Тогда паша вспомнил старую турецкую пословицу: "Везир – это человек, разодетый в богатые одеяния, который сидит на бочке с порохом, который может взлететь на воздух по причине малейшей искорки". Слишком часто он сам подкладывал искры под бочки везиров, пашей и беев, чтобы усомниться в этом.
Первую скрипку в греческом национально-освободительном движении с конца XVIII века играли подпольные молодежные организации, гетерии, которым помогали французы и русские. Али, зная о готовящемся гетериотами восстании, донес обо всем султану, надеясь, что тот поручит ему, как всегда, подавить бунт в зародыше. Однако, Махмуд II, не желая давать ненадежному вассалу шанса сделаться еще сильнее, на сей раз согласия не дал. И тогда паша Янины тут же повернул на сто восемьдесят градусов и, ошибочно считая, будто широкое народное движение даст ему шанс надеть корону, начал поддерживать все антитурецкие группировки, вступил в контакт с гетериями и сообщил грекам, что только он один в состоянии "изгнать варваров на другую сторону Босфора". Союзников он искал везде, где только было можно, даже с сулиотами помирился, позволив им возвратиться на родину. Греки встречали все шаги с его стороны нормально и высылали к нему собственных агентов, тем не менее помня о его коварстве и жестокости – не могли полностью отказаться от недоверчивости и подкупить себя. Довольно скоро оказалось, что они были правы; по причине нескольких мошеннических маневров "тиран Эпира" утратил доверие обеих сторон и теперь мог полагаться исключительно на собственные силы.
