Валентин Рыбин - Огненная арена
Среди собравшихся были и те, что приходили с угрозой и предупреждением к Асриянцу. Стабровская их узнала и показала Нестерову:
— Вон те двое были у Арама…
— Здравствуйте, друзья, — тихо приветствовал собравшихся Нестеров.
Персы также тихонько ответили, зашептавшись между собой. Гостей приняли настороженно, однако, по закону гостеприимства, не выказали никакой враждебности.
Один из мужчин — родственник Реза-амбала изрёк печально:
— Да, господа, таков мир… И все жестокости идут от проклятых армян.
— Аллах покарает их. Всесильна кара аллаха!
— Вы уверены, что убили ваших людей армяне? — спросил Нестеров.
— Дорогой, какой может быть разговор? Сам Куколь об этом сказал!
— Куколю это необходимо, вот и сказал, — спокойна заявил Нестеров. — Но вы же взрослые люди. Как же вы легко поверили вымыслам?
— Ай, зачем ему врать? — усомнился собеседник Нестерова. — Разве за это деньги платят?
— Именно за это, кунак. Куколь натравляет вас на армян — и этим спасает свою честь, а следовательно, и деньги. Помните, уважаемые: если в Ташкенте губернатору или ещё выше, в Петербурге, станет известно, что солдаты стреляли в мирных демонстрантов, которые восхваляли манифест царя, то Уссаковского и Куколя немедленно уберут из Закаспийского края! Вот почему они сваливают на армян!
— А пули, дорогой! Куда денешь пули? Пули-то армянские!
— Вот пули, извлечённые из тела Реза-амбала и двух других ваших людей, — вмешался военврач, разворачивая бумажку и кладя пули на стол. — Это пули от боевых винтовок. Это я утверждаю, как врач и как честный гражданин России. Прошу верить мне.
Персы обступили стол с лежащими на нём тремя пулями, и не отошли до тех пор, пока каждый не осмотрел все три, ища на них армянские знаки. Затем наступило тягостное молчанье. Нестеров, выждав немного, нарушил тишину:
— Уважаемые, не берите грех на душу. Безвинная кровь не должна пролиться. Армяне не виноваты. Разве мало крови уже пролито нами? И мы все хорошо знаем причины кровопролитий. Уважаемые, вот с нами сейчас вдова Людвига Стабровского. Надеюсь, вы не забыли его? Вы помните, как жестоко расправились с ним Уссаковский, Куколь, Пересвет-Солтан и другие? А теперь — разве не они хотят крови? Разве не они натравляют вас на армян? В этой жестокой резне погибнут сотни армян и персов, а за что? За то, что Куколь спасёт свою честь и свои погоны, свой огромный оклад, равный заработной плате ста амбалов или рабочих!
— Мухаммед, — сказал один из персов. — Иди скажи ребятам, чтобы оставили дело. Пусть идут спать. Нестеров прав, как бог. Я слышал, дорогой, о твоей справедливости, но не верил. Теперь поверил. Армянам тоже скажите: пусть спрячут ножи…
* * *С объявлением государева манифеста и передачи его общественности города начались беспрерывные народные митинги. Митинговали три дня подряд в городском саду, затем в цирке, вновь в горсаду и железнодорожном собрании. Избирался президиум от всех партий: каждая выдвигала свою программу, и представители, выходя на трибуну, выкрикивали свои лозунги и установки. Всё с большей настойчивостью выделялись голоса эсеров и всё заметнее становился их примиренческий союз с партией кадетов. Требования «Пора прекратить забастовку!» усиливались, и революционный дух недавних митингов теперь сменился демагогическими дебета» ми «о назначении народных митингов».
Митинги, митинги, митинги…
Нестеров в эти дни забыл о сне. Ложился далеко за полночь, вставал рано утром, и так повторялось ежедневно. Он заметно похудел и охрип, голос у него сделался грубее и оттого казался ещё строже и раздражительнее.
Второго ноября снова был назначен митинг в цирке, снова вспыхнула забастовка. Ещё не прекратилась телком первая, и вот — вторая: забастовали опять деповцы по той простой причине, что начальник железной дороги не оплатил им за прежние забастовочные дни, в кои они митинговали и не выходили на работу.
К семи вечера вновь цирк Добржанской был переполнен.
В прошлый раз купленные на представление билеты пропали: митинг затянулся до двенадцати ночи и никто не захотел смотреть цирковое представление. На этот раз цирковую программу взял в руки Адольф Романчи. Как только в коридоре появились Нестеров, Вахнин и другие, он подошел к Ивану Николаевичу и заявил:
— Иван, предупреждаю: сегодня не дадим сорвать нашу программу! Если будете тянуть, клянусь, выйду и начну петь куплеты!
— Как получится, Адольф. Разве от меня зависит? Публика жаждет ораторского слова.
— Иван, умоляю тебя! Ребята соскучились по арене. Да такие номера приготовили — ладоши отобьёшь!
— Ладно, Адольф. Думаю, к девяти управимся.
Программу цирковые артисты, действительно, подготовили особенную. Составлял её Романчи, и пока артисты репетировали, вносил в содержание их номеров политическую окраску. Особенно помучились джигиты. Ратх и Аман сначала делали огромные кольца из проволоки, обматывали их ветошью, мочили в керосине и, поставив в ряд на арене, поджигали. Зрелище было впечатляющее. Но кони не прыгали в кольца, сворачивали в сторону, и один раз Аман вылетел из седла и оказался в партере. Но не это главное. Братья в конце-концов смогли бы обуздать пугливых скакунов. Беда была в том, что от горящих колец столько скапливалось едкого дыму, что под куполом цирка — хоть топор вешай. И первыми на это обратили внимание воздушные гимнасты. Пошли сначала к менеджеру, затем к госпоже Добржанской, нажаловались. Та пришла в самый разгар репетиции джигитов, увидела под потолком клубы дыма и братьям поневоле пришлось отказаться от огненных обручей. Романчи в тот день переживал за срыв столь феерического номера больше самих джигитов.
Часто надоедал в эти дни Адольф Романчи и «медвежьему» хозяину, Ивану Горе. Хотелось клоуну, чтобы медведь хоть как-нибудь помог в сатирической пантомиме. С трудом что-то получалось. Но Романчи больше рассчитывал на собственную импровизацию, и не боялся срыва. Иное дело, если опять народный митинг затянется!
Как только все собрались и на арену к столу вышли Нестеров, Любимский, Мухин и ещё ряд политических деятелей, все цирковые артисты кинулись к кулисам, чтобы взглянуть — чем ознаменуется народный митинг сегодня. Ратх и Аман тоже пристроились сбоку прохода, приоткрыв кулису, и смотрели в переполненный до отказа цирк. Тольцман, как и в прошлый раз, избранный председателем президиума, начал было с демагогического вступления, и опять Нестеров не выдержал и остановил его:
— Уважаемые граждане! Надо ли нам сегодня выяснять цель митингов и мирную суть царского манифеста, когда и так всем ясно, что манифест не дарован, а вырван у царя путём всеобщей, всероссийской забастовки! Вырваны права, вырвана амнистия политическим заключённым. И сейчас я рад приветствовать находящихся здесь, только что вышедших из тюрьмы Аршака Хачиянца и Ивана Егорова! Прошу названных товарищей спуститься на арену!
Мощная овация взлетела под купол цирка и продолжалась до тех пор, пока Аршак и Иван не подошли к столу. Оба улыбались и слегка кланялись публике. И
Нестеров, выждав, когда поутихнет волна аплодисментов, заговорил вновь:
— На нашей памяти свежо дело Людвига Стабровского, и мы не в праве забывать об этом. Вот такие, как Людвиг и его друзья, положили начало революции. И мы, продолжатели их дела, доведём революцию до победного конца!
Вновь публика захлопала. И Нестеров, подняв руку, снова успокоил их:
— Среди нас сейчас находятся пятнадцать кизыларватцев, тоже только что вышедших из тюрьмы. И вы знаете, граждане, что кровь Моргунова и его товарищей, как и тысяч других по всей России, заставила царя подписать манифест!
Как только Нестеров назвал имена кизыларватцев, Ратх принялся искать глазами среди зрителей Тамару. «Здесь она, здесь! — думал взволнованно. — Но почему Иван Николаевич вызвал на арену Аршака и Егорова, а эти пятнадцать сидят на галёрке? А! — наконец догадался Ратх, — на арене нет лишних стульев. Как же мы не предусмотрели?» Ратх тотчас отошел за кулисы и, отыскав в группе артистов Романчи, сказал:
— Адольф, это мы виноваты, что не поставили сту «лья. Теперь кизыларватским сесть негде.
— Ну так давайте поставим, — сразу согласился Романчи. — Зови Амана!
Не прошло и минуты, как на арену выскочило человек десять артистов со стульям, и Романчи сам, не подсказывая никому, обратился к зрителям:
— Товарищи кизыларватцы, прошу на арену! Хоть и куцый манифест вырван у царя, но всё же не без вашей помощи!
Публика засмеялась, приветствуя остроту своего любимого клоуна.
Ратх жадно следил за спускающимися на арену, и вот увидел Тамару. Увидел её, и сердце у него сжалось в комочек от нахлынувшей любви и жалости к ней. Как она была не похожа на ту роскошную барышню с пышными кудрями и всегда сияющими, насмешливыми глазами, какой Ратх привык её видеть! На арену вышла вместе с другими худая, в косынке, девушка. В её усталых, ввалившихся глазах металось смущение. Встав у кулисы, Ратх смотрел только на Тамару и вспоминал обо всём, что связывало его с ней. Поездки в ландо, разбрасывание прокламаций, шутливые поцелуи на тротуаре и подчеркнутая строгость при расставании у калитки её дома… Он вспомнил, как после маёвки они вместе отправились за тюльпанами к горам, нарвали целую охапку. Потом сидели на траве, и Ратх чувствовал себя настолько стеснённым, что не знал о чём говорить. Но Тамара понимала его состояние. Она посмеивалась над ним и легко отстраняла неловкие движения рук. Затем положила его голову себе на колени и начала теребить прядки волос. Она гладила его лицо, он жмурился от удовольствия и нежности, и молчал, не в состоянии произнести ни одного слова. Тамара попросила у него прощения за ту опрометчивость с обвинением в возможном предательстве. Она призналась ему, что он ей нравится, хотя не хватает в нём солидности. С возрастом солидность появится, но, к сожалению, к тому времени она уже будет в Москве, на высших медицинских курсах. Когда вернётся в Асхабад, Ратх уже будет женат. У него будет очень красивая жена и много детей, как у всех туркмен. Тогда ему до Тамары не будет никакого дела: прошлое вспомнится, как приятный, полузабытый сон. И сама Тамара пожалеет Ратха. Скажет ему: «Бедный, бедный Ратх, как ты обременён семейными заботами!» Нет, сама она никогда не выйдет замуж. Зачем? Разве в этом счастье? Счастье в борьбе за всё обездоленное человечество! «Ты не жди меня, Ратх, женись»— напутствовала она его. Ратх тогда возмутился и заверил её, что никогда ни на ком не женится, и будет ждать только Тамару.
