Алоис Ирасек - Скалаки
Велел забрить меня в солдаты Наш находский светлейший пан, Вот в рекруты забрали, Веревками связали И сторожей в придачу дали.
Звон струн стал утихать. Старый крестьянин, молча сидевший в углу, поднял голову и внимательно прислушался. По морщинистому лицу старика было видно, что песня взволновала его.
Вновь зазвучали цимбалы, и вновь запел Иржик:
Неделю лишь назад
Не чаял быть солдатом.
Поймали, и связали,
И пикнуть мне не дали.
Схватили меня силой,
Была в то время ночь,
И, сколько я ни плачу,
Мне некому помочь.
Опершись о ладонь морщинистым лбом, старик крестьянин зарыдал:
— О мой Еничек! Еничек!
— Бедняга, у него взяли единственного сына. Теперь он с ним не увидится двадцать лет.
— Мой Еничек! — кричал старик. Песня разбередила его старую рану.
Дорогой мой батюшка,
Я тебя прошу:
Выкупи из рекрутов
Сына своего,
Сына своего,
Дитятко твое,
Неужто ты меня из рекрутов
Не выкупишь?
Старик поднял голову, его мутные глаза были полны слез.
— Выкупил бы, выкупил бы! — повторял он. — Но самому есть нечего.
— Все это ему подстроил плговский эконом.
— Много наших на его совести.
— Дольский бы тоже стал нам подпевать, да томится в тюрьме.
— И этого плговский засадил туда.
Цимбалы звучали громче. Никто и не заметил, как один из местных крестьян и двое из соседней деревни встали и вышли. Все слушали пение Иржика и сочувствовали горю старого отца. Но вот умолкла печальная, жалобная песня, и цимбалы зазвучали по-новому.
— Мужик, не дай себя терзать,
Не дай семь шкур с себя спускать,
Отбери ты косу, цеп возьми,
Всех панских прихвостней гони!
— запел сильным голосом Иржик, а Еник ему вторил:
— Мужик, не дай себя терзать.
Песня воодушевила крестьян, они подхватили ее и запели так громко и с таким восторгом, что затряслись деревянные стены избы.
Старый, изможденный крестьянин молча встал посредине комнаты. Его впалые глаза горели гневом. Старик протянул худые руки, указывая в сторону Плговского поместья. Тряхнув седовласой головой, он закричал взволнованным голосом:
— Долой панских прихвостней! Долой!
Мгновенно все смолкло. Снаружи раздался тревожный звон колокола.
— Сигнал! — воскликнули все в один голос.
— Идем на панских прихвостней! — вскричал Еник, а за ним и несчастный отец.
— За золотым патентом!
— За волей! — поддержал Иржик.
Набат гудел, шумели, сбегаясь, крестьяне. За окнами мелькнула тень, в сенях забренчала сабля, и в комнату вошел высокий человек в белом плаще.
— Салакварда! — пронеслось по избе, и все окружили Балтазара Уждяна.
— Идем на мучителей! — закричал он. — Достаточно мы настрадались.
— Идем на панов! На панов!
Перед корчмой остановился второй всадник. Соскочив с коня, он вбежал в комнату и, увидев Иржика, доложил ему:
— Рыхетский передает тебе, что в Полицкой округе сегодня началось восстание. Народ окружил монастырь и получил от господ обязательство отменить барщину.
— Барщина уничтожена! Дали обязательство!
— Пойдем и мы за ним!
— В замок, за патентом!
— В замок потом, сперва в Плговскую усадьбу! — кричал старый крестьянин.
— Нагрянем туда, — поддержал его Иржик. — Плговский больше всех нас мучил! Вперед, за мной, друзья!
Все с шумом повалили из корчмы. Балтазар, вскочив на коня, поскакал на площадь, крестьяне бросились за ним. Со всех сторон сбегались любопытные и испуганные люди, некоторые были с дубинами. Иржик, Еник, их помощники и староста созывали людей, выстраивали их, посылая за теми, кто не явился. Слышался детский плач, просьбы и ругань женщин. Когда наконец построились, был дан сигнал к выступлению. С пением и громкими криками возбужденная толпа вышла из деревни. Во главе колонны верхом на коне ехал Балтазар Уждян. Красное пламя факелов озаряло старого драгуна, Иржика, Еника и старого крестьянина, которые шли рядом с ним. Разлившийся людской поток устремился по занесенной снегом дороге к Плговскому поместью.
В это время из Полице через Тронов к Находу ехал всадник — гонец находского пана. Подъезжая к деревне П., он услышал крики, шум и колокольный звон. Всадник понял, что и здесь началось восстание; то охватил страх. Повернув коня, он пустился полевой дорогою, решив сделать большой крюк, но во что бы то ни стало добраться до Находского замка. Конь увязал в сугробах, и напрасно понукал его всадник, — лишь глубокой ночью он достиг ворот замка. Дрожа от холода, гонец вошел к управляющему. Услышав страшные вести, тот побледнел. Придя в себя, он поспешил с известием к князю, который уже лег спать.
Иосифа Пикколомини охватил страх. Его отъезд был назначен на следующий день, но кареты давно стояли наготове во дворе.
— Скорей отсюда, скорей! — приказал князь.
В замке поднялась суматоха. Горничные княгини плакали с перепугу, дрожали. Знатные дамы отдавали бестолковые приказания, которые так же бестолково исполнялись.
— Почему же не пришли войска? Что случилось? — в страхе твердил управляющий, бегая по комнате.
Ночью в замке никто не сомкнул глаз. Лашек проверил, хорошо ли заперты ворота и калитки. Он думал о расплате, ожидавшей его за то, что он порол крестьян розгами. Обходя двор, он дошел до тюрьмы и, словно преследуемый нечистой совестью, бросился бежать прочь.
В Плговской усадьбе пока было спокойно. Вечером прислуга долго сидела в людской. По заснеженному двору, запахнув шубу, бродил эконом, осматривая замки и запоры. Кругом стояла тишина, света нигде не было. Эконом-управитель был настороже, он знал, что народ возбужден, что каждую минуту можно ожидать взрыва. Заглянув в окно, где светился огонек, он остановился. В теплой горнице у колыбельки его сына сидела Лидушка. Жена уехала сегодня к родным, оставив ребенка на попечение заботливой няни.
Лидушка тосковала все это время, словно в тюрьме. За ней всегда следили. Она не смела выйти из дома или заговорить с прислугой. Большой радостью для Лидушки были вести, которые иногда украдкой и шепотом сообщала ей старая ключница. Она передавала полученные через Еника приветы от Иржика, который старался утешить свою милую и обещал ей скорое освобождение.
От ключницы Лидушка узнала, что происходит в деревнях. Она боялась за Иржика, но горячо желала, чтобы он поскорей достиг цели — облегчил жизнь народа.
До сего времени эконом ее и словом не обидел, но сегодня, после отъезда хозяйки, он поглядывал на нее так странно, что девушке было не по себе. К вечеру хозяин ушел, и она осталась одна с ребенком. Ее охватил непонятный страх. Лидушка задумалась и время от времени машинально покачивала колыбельку. Она вспоминала дядю, бабушку, Иржика. Ребенок заплакал. Пытаясь угомонить его, она невольно запела любимую «дядюшкину» песню:
Лежит солдат во чистом поле,
Врагом убит, не дышит боле.
Возвращаясь домой, эконом еще раз посмотрел на окна людской, там было темно.
— Спят, — проворчал он, — все спят.
Но спали не все. Проходя коридором на свою половину, эконом заметил свет. Он проникал через щель в двери, за которой жила старая ключница. Быстро распахнув дверь, эконом увидел старуху, сидевшую у стола. Она смотрела в окно.
— Почему не спишь? — напустился он на нее.
— Не спится, милостивый пан. Молюсь за грешные души!
— Погаси свет и ложись!
Старуха задула огонь. Она слышала, как эконом тихо пошел дальше.
Все это время князь болел, никак нельзя было доставить ему развлечение и выслужиться. Завтра он уедет и бог знает когда воротится. Забудет он про девушку, а она такая красивая. Да как это я сам о ней раньше не вспомнил? — размышлял эконом и, повернувшись, направился в горницу. Он тихо вошел и прикрыл за собой дверь. Свет лампы, стоявшей на столе, падал на Лидушку, дремавшую на стуле. Кровь прилила к лицу эконома, глаза его засверкали. Сквозь расстегнутый ворот платья он увидел белую шею и круглое плечо. Дрожь прошла по его телу, он тихо подошел к спящей, нагнулся и поцеловал ее в шею. Лидушка вскочила, испуганно озираясь, словно после тяжелого сна, вскрикнула и бросилась за колыбельку. В пылу страсти эконом стал уговаривать ее, льстить ей, обещал подарки. Дрожа всем телом, Лидушка молча стояла, лицо ее пылало. Эконом снова повел свою атаку.
— Опомнитесь, — вскричала Лидушка. — Разве вам не стыдно перед своим ребенком?
— Ах ты ягодка! — воскликнул он и бросился за девушкой. Но она ускользнула от него.
— Ты от меня не уйдешь!
