Эрнесто Медзаботта - Папа Сикст V
— Как! Только что похоронивши отца!
— О, я совершенно другим способом буду проявлять мое горе о потере дражайшего родителя! — отвечал злодей, нагло улыбаясь.
— Но скандал же! Что скажут люди?
— Ничего они не скажут, потому что не будут знать. Для разбогатевшего графа Проседди отворятся двери очаровательной Анжелики, и уже никто не посмеет нарушить удовольствия нашего интимного кружка. Даже сам герцог… И тому будет отказано; да что там толковать, идем к этой милой малютке.
Но иезуит не хотел сопутствовать отравителю и, как сумасшедший, выбежал на улицу.
СМЕРТЬ ПРИБЛИЖАЕТСЯ
КАРЛ Гербольд и кавалер Зильбер сделались большими фаворитами Юлии Фарнезе. Вместе с тем молодые люди продолжали заниматься политикой Европы и громко критиковали правительство папы Сикста V. Если бы кто-нибудь из римских граждан позволил себе хотя бы половину того, что говорили эти молодые люди, он непременно был бы в тюрьме св. Ангела, а, пожалуй, и на виселице. Но к иностранцам папское правительство всегда было чрезвычайно снисходительно. Историк Габелли много говорил об этой терпимости ко всем иностранцам.
Один раз в полдень молодые друзья прогуливались по улице Корсо.
— Помнишь, — сказал Гербольд, — ужин у куртизанки Анжелики?
— Еще бы, конечно, помню.
— Между гостями Анжелики, — продолжал Гербольд, — был маркиз и его племянник… Но ты меня не слушаешь?
— Слушаю, слушаю! — отвечал сын герцогини Фарнезе.
— Прекрасно; этот милый племянничек, без ума, без памяти влюбленный в Анжелику, своими пороками превосходит всех известных злодеев, не исключая Марио Сфорцы и монсеньора де Марти. Замечательнее всего то, что прелестный юноша, благодаря невиннейшему выражению его лица, пользуется большим расположением женщин именно за то, что он самый отъявленный негодяй.
— Неужели все это тебя интересует? — прервал своего друга молодой гугенот.
— Погоди немножко, имей терпение. Ты, конечно, слышал о молодом графе Проседди, которого все римское общество признало святым?
— Да, слышал, кажется, герцогиня Фарнезе рассказывала, что молодой граф Проседди истинно святой и творит чудеса. Я помню еще, по этому случаю возник жаркий спор между герцогиней и австрийским кардиналом Андреа, который утверждал, что молодой граф Проседди под маской благочестия скрывал страшные пороки.
— Австрийский кардинал был совершенно прав: мнимый святой Проседди замечательный негодяй.
— А ты как это знаешь?
— Самым простейшим образом. Всему Риму известно, что старый граф Проседди умер восемь дней тому назад, его сын на похоронах поразил всех своим отчаянием, однако горе сироты не помешало ему в тот же день отправиться ужинать к куртизанке Анжелике.
— Неужели?
— Анжелика, которая не особенно благосклонно относилась к эмигрантам-полякам, так как кошельки их недостаточно наполнены золотом, весьма сердечно стала относиться к племяннику польского маркиза, преобразившегося в единственного наследника миллионера графа Проседди.
— Вот как!
— Да и сегодня граф Проседди послал ей пятьдесят червонцев на банкет.
— Такая щедрость молодого миллионера, я полагаю, сильно возвысила его в глазах нашей аристократии.
— Еще бы! Монсеньор де Марти даже советует графу сделаться священником и уверяет его, что он, Проседди, далеко пойдет и, в конце концов, непременно будет избран папою.
— Боже великий, до чего дошел современный Рим, — сказал, вздыхая, кавалер Зильбер. — Теперь уже не требуется красноречия Цицерона, добродетели Катона или шпаги Цезаря, достаточно иметь мешки золота, для того чтобы сделать карьеру.
— Впрочем, Сикст V своими суровыми законами кое-что уже сделал, — заметил француз.
— Сказать откровенно, — отвечал Зильбер, — я мало надеюсь на благотворные действия этих законов; декретами нельзя поднять добродетель или уничтожить порок. Для этого требуется нечто совсем иное; притом же, Сикст уже стар и, конечно, скоро умрет, а новый папа не будет руководствоваться его законами и издаст свои собственные.
Гербольд ничего не ответил. Пройдя несколько шагов, он сказал:
— К черту политику, будем заниматься чем-нибудь веселым.
Зильбер положил свою руку на плечо друга и сказал, что он старше всякого старика и о веселье думать не может.
— Это каким образом? — спросил, останавливаясь, Гербольд. — Извини, я тебя не понимаю, — тебе улыбается будущность: ты фаворит австрийского кардинала и всемогущего дома Фарнезе и вдруг задумал стариться и заниматься только печальным; что за чепуха?
— Нет, друг мой, не чепуха, — печально отвечал Зильбер, — в настоящее время я стою ближе к смерти, чем самый дряхлый старик, такова моя судьба!
Лицо Карла Гербольда сделалось серьезно.
— Ты, значит, задумал какое-нибудь рискованное предприятие? — сказал он, понизив голос.
— Да, друг мой, мое положение похоже на разбитый корабль, который носится без парусов по волнам во время бури. Едва ли мне удастся избегнуть опасности.
— Друг мой, в таком случае, почему же ты не хочешь прибегнуть к моей защите, моя жизнь и шпага принадлежат тебе.
— Спасибо, дорогой Карл! — вскричал кавалер Зильбер. — Я могу пригласить друга разделить со мной удовольствия, но ни в каком случае не имел бы духа вести его в тюрьму или на виселицу.
— Ты ошибаешься, Зильбер, — отвечал серьезно француз, — я с большим удовольствием разделю с тобой опасности, чем развлечения. Ты мне должен сказать, что ты задумал, и мы вместе рука об руку пойдем к намеченной цели.
— А если бы я тебе в этом отказал?
— Если бы ты мне в этом отказал, не скрою от тебя, мне было бы очень, очень неприятно.
— Хорошо, я тебе открою все и предоставлю самому судить, насколько для тебя удобно принять участие в деле, которое я задумал. Прежде всего, скажи, любишь ли ты Сикста?
— Какого Сикста, папу? — спросил удивленный молодой человек.
— Ну, конечно, папу, этого страшного льва, наследовавшего кроткой козочке.
— Я не могу любить человека, который не ставит ни во что жизнь своих подданных и в его царствование палач гораздо более работает в несколько месяцев, чем работал в продолжение двадцати предшествующих лет, такой правитель не в моем вкусе.
— Вот именно ему-то мы и объявили войну.
— Как, войну папе! — воскликнул, понижая голос, Гербольд, — да еще такому папе, как Сикст V, любимцу римской бедноты? Но вы все сумасшедшие. Подумай только об одном — папа имеет войско, да, кроме того, весь римский народ за него: при первом восстании народ разорвет в клочки всякого, кто пойдет против Сикста. Извини меня, но, по-моему, это просто сумасшествие.
— Если ты находишь, что это сумасшествие, в таком случае не будем говорить о нем, — холодно сказал Зильбер.
— Напротив, будем говорить, обсудим хладнокровно все! — отвечал, воодушевляясь, Карл. — Вы восстаете против человека, к ногам которого склоняются все сильные мира: короли, императоры, а потому стоит обсудить ваше предприятие.
— Зачем, если оно тебе кажется неудобоисполнимым?
— Таким языком не говорят с друзьями, — вскричал Карл. — Прежде всего, ты мне должен сказать, кто у вас стоит во главе заговора?
— Женщина.
— Женщина?! — переспросил Гербольд, расхохотавшись. — Ну, это сила, против которой ничто не устоит! Для того чтобы воевать с попом, нужна женщина. Ну, скажи же мне, эта синьора молода, красива? И, если не секрет, было бы интересно знать, кто она такая?
— Нет, не секрет, — отвечал серьезно Зильбер, — это моя мать.
— Твоя мать? Извини, я не знал… — отвечал сконфуженно Гербольд.
— Да, моя мать, герцогиня Юлия Фарнезе. У нас план весь готов. Лишь только подадут знак с Кампидолио к восстанию, все тюрьмы будут открыты, бандиты и гугеноты получат свободу, присоединятся к нам и будет провозглашена республика.
— Все это прекрасно, но вы забываете одну маленькую вещь.
— А именно?
— Черт возьми. Сикст будет защищаться и не отдастся вам в руки; повторяю, в его распоряжении войско, швейцарцы и все плебеи Рима.
— Сигнал будет подан большим колоколом Кампидолио, — сказал холодно Зильбер.
— Тем самым колоколом, который звонит о смерти папы?
Зильбер кивнул в знак согласия головой.
— Значит, вы предполагаете, что его святейшество в назначенный день должен отправиться к предкам?
— Да, предполагаем.
— Но помните, для этого важного предприятия необходимо иметь много сильных, а главное преданных людей.
— Успокойся, милый Гербольд, мы их имеем.
— Но кроме людей, надо еще иметь много денег.
— У моей матери они есть. Что бы ты сказал, — продолжал Зильбер, — если бы я движением моей ноги вызвал бы из-под земли сильных моих помощников?
![Прохор Озорнин - Век Бога [поэзия]](/uploads/posts/books/165216/165216.jpg)
![Прохор Озорнин - Век Бога [поэзия]](/uploads/posts/books/165265/165265.jpg)