Александр Нежный - Огонь над песками
Повернулся и Полторацкий и, сделав два шага, оказался возле своего кабинета. Пока нашаривал в кармане ключ, пока трясущимися руками вставлял его в замочную скважину, пока с немалыми усилиями отворял дверь — все это время растерянно качал головой и бормотал, что так нельзя… Этак мы бог знает до чего докатимся, если правого и виновного различать перестанем. Леппе позвонить надо, подумал он. Успею — заеду, но пока позвоню. Он потянулся к телефону и только тогда, потной ладонью ощутив исходящее от трубки неприятное тепло, почувствовал, что дышать ему совершенно нечем. Он расстегнул ворот гимнастерки и откинулся на спинку стула. Павел Петрович вспомнился вдруг: шли вместе домой, он остановился и сказал, что мучает сердце. Ударит, замрет, затем стукнет несколько раз подряд, как бы торопясь и захлебываясь, и лишь после этого успокаивается. Враг лютый Павел Петрович — так подумав и ясно представив смуглое, твердое, с крутым подбородком лицо Цингера, быстро из-за стола поднялся, подошел к окну и толчком ладони его распахнул. Совсем низко над Старым городом стояло солнце, меркло небо, но с улицы веяло еще вполне по дневному: как из печки. От порыва ветра отворилась дверь, горячий сквозняк полетел по комнате, резко шурша висящей на стене картой Средне-Азиатской железной дороги, и, обдуваемый им, Полторацкий снова сел за стол. Телефон Леппы не ответил, тогда Полторацкий взял лист бумаги, макнул ручку в чернила и написал быстро, что, изучил дело приговоренного к смертной казни Михаила Артемьева и лично с ним встретившись, он, народный комиссар труда, находит предъявленные Артемьеву обвинения совершенно недоказанными, полностью поддерживает особое мнение товарища председателя революционного трибунала и настаивает на пересмотре приговора. Он подумал, покусал черенок ручки и добавил: граждане Туркестанской республики должны знать, что революция поистине беспощадна к своим убежденным врагам (каковым, кстати, по его мнению, является Калягин), но, исполненная веры в свои силы, она склонна снисходить к заблуждениям, ошибкам и действиям, не продиктованным осознанной злой волей, даже если эти действия и причинили республике определенный вред… Он поставил точку, вложил записку в конверт, на котором написал: «В революционный трибунал».
«К тебе можно?» — спросили с порога. Он поднял голову — Матвеев стоял в дверях, в темном пиджаке, надетом поверх белой косоворотки, перехваченной тонким ремешком, в черных же, до блеска начищенных башмаках и с портфелем, чрево которого чрезвычайно разбухло от поместившихся в нем бумаг. «Заходи, — сказал Полторацкий, — ты-то мне и нужен». Матвеев прикрыл за собой днорь, вошел и сел, взгромоздив портфель себе на колени. Затем он полез в карман пиджака, извлек платок, вытер им лоб и произнес со вздохом: «Выглядишь плохо. Бледный. Вообще — сам не свой, — Важно прищурившись, взглянул он на Полторацкою и решил окончательно: — Ты болен». Со слабой усмешкой отвечал ему Полторацкий, что по нынешним временам заболеть немудрено… Матвеев внимательно его выслушал, кивнул и принялся открывать портфель, звонко и с явным удовольствием щелкая замками. Он, Матвеев, по поручению наркома труда провел ревизию хлопкового комитета. Дело это не только крайне ответственное, но, как выяснилось, чрезвычайно тонкое и трудное. Вообразить только: одних протоколов изучить пришлось ровно сто двадцать пять штук! В открывшихся злоупотреблениях замешаны многие, в предвидении неизбежной революционной кары каждый стремится переложить ответственность на плечи другого, и потому хлопковый комитет весьма напоминает ныне банку, в которой не на жизнь, а на смерть сражаются пауки песков — тарантулы. Все материалы ревизии находятся у Матвеева в портфеле, суть злоупотреблений, коротко говоря, состоит в том, что приобретенный у дехкан хлопок в финансовых отчетах фигурировал по нескольку раз, под него получались от казны средства, которые сотрудники хлопкома делили затем между собой… Доказано пока еще не все, еще предстоит немалая работа, однако с уже завершенной ее частью Матвеев счел необходимым народного комиссара труда сейчас и познакомить. «Черт знает что в этом хлопкоме творится!» — всякую сдержанность отбросив, сказал Матвеев, вытягивая из портфеля папку с надписью на серой обложке «Ревизия хлопкома. Часть первая». «Погоди, — остановил ого Полторацкий. — Меня послушай. — Он прикрыл глаза рукой и проговорил тихо, четко и быстро: — Ревизию докончит Зуев. Ему передай все материалы и все объясни. Погоди! — повторил он, уловив недоумевающее движение Матвеева. — Ты все хорошо сделал, я уверен… В Асхабаде мятеж. Сейчас на экстренном заседании СНК и Турцика решено послать туда чрезвычайную делегацию. С ней еду я. Меня спросили, кого я хочу взять с собой. Я назвал Сараева, Константинопольского, Микиртичева и тебя. Поедешь? Погоди! — снова остановил он Матвеева. — Едем безо всякой охраны. Поездка опасная. Подумай и ответь». Матвеев не спеша уложил в портфель папку с материалами первой части ревизии хлопкома, щелкнул замками, полюбовался их замечательным никелированным блеском, после чего расправил плечи и молвил с достоинством: «Странно. Ты едешь, а я, значит, должен еще подумать. Когда едем?» — «Сегодня». — «Хорошо. Только домой зайду». — «Сначала разыщи Сараева… Да, и Самойленко, он тоже едет, его Колесов предложил включить. И дай в Самарканд телеграммы Константинопольскому и Микиртичеву. Сообщи, что будем завтра утром. Ясно? А я насчет вагона договорюсь». Дверь в это время распахнулась, быстрым шагом вошел Хоменко и, подойдя к Полторацкому, встал с ним рядом и руку ему на плечо положил. «Не попрощались мы с тобой, Паша, — сказал тихо. — Я тебе желаю… В Асхабаде тебя человек один найдет, скажет, что от меня. Ты ему верь, он в случае чего поможет. Понял? Ну, пока». Круглым черным глазом мигнул он Матвееву и ушел не оглядываясь.
Вслед за ним ушел и Матвеев, успевший, однако, высказать предположение, что товарищ Хоменко чем-то расстроен, и Полторацкий, еще раз позвонив Леппе и ответа не получив, отправился в комиссариат путей сообщения. Там не без трудностей заполучил для делегации вагон и обещание, что прицепят его к поезду, отбывающему около полуночи (существовало, правда, расписание с точно обозначенным временем отправления и прибытия, но Шумилов по этому поводу говорил, что точность на железной дороге стала понятием весьма относительным); затем из Совнаркома поспешил на Самаркандскую, в «Советский Туркестан», где наскоро просмотрел материалы воскресного номера, среди которых была — статья Самойленко… Пишет, что производительность труда падает… нам необходимо сделать все, чтобы ее поднять, ибо в этом — залог наших экономических успехов… сознательность рабочих должна быть в первую очередь обращена к повышению производительности… Так. Отчет о футболе… Ага, вот заметочка любопытная: в нынешнем году в Закаспии воды всюду было много — дожди выпадают даже теперь. Любопытно — не только как природный и редкостный факт, который читателям «Советского Туркестана» будет интересен, но и как факт, так сказать, хозяйственно-обнадеживающий, ибо недаром здесь говорят, что родит не земля, а вода. Газета, кстати, должна быть интересной… все жанры хороши, кроме скучного, а скучная газета, будь она со всех сторон политически выдержана, палит вхолостую… Когда он стал главным редактором, то много об этом размышлял. Ташкентскую «Нашу газету» основательно пересмотрел и нашел, что делается она превосходно: дает пищу для ума и дает читателям массу интереснейших сведений… Так, И международное: Советская Россия окружена тесным кольцом враждебных империалистических государств, готовых ежеминутно броситься на революционный пролетариат, раздавить его и вновь поработить… единственным выходом из создавшегося положения для международного пролетариата является восстание против правительства и буржуазии по примеру России… Редакционное «К товарищам рабочим»: «Рабоче-крестьянское правительство уже наметило вехи к социализму, теперь очередь за нами, товарищи, за нами — сознательными рабочими умостить и укрепить дорогу к социализму… Товарищи, есть пословица: „Что имеем — не жалеем, потеряем— плачем“. Потерявши власть Советов, не только будем плакать, но будут нас проклинать целые наши поколения. Власть может быть неудачна персонально, на это можно реагировать всей Туркестанской республике законным порядком, через своих нее выборных в Совдепах. Но дискредитировать власть, подрывать авторитет власти, это непонимание самих себя…» Готовилось раньше, вне всякой связи с асхабадским мятежом — оказалось же, однако, на диво злободневным. Хороша та газета, которая не только отражает события, но еще предощущает их… Сказано, правда, как-то уж очень косолапо, да, впрочем, крепче будет помниться неотесанное слово.
Так. Будто бы ничего получился номер… можно, конечно, и лучше, но ведь всего-навсего месяц «Советскому Туркестану». Первый номер вышел в четверг, тринадцатого июня, сегодня июль, двенадцатое… Непросто поставить газету, еще трудней — на должной высоте ее держать. Ему бы сейчас несколько сотрудников толковых — репортера обязательно, добытчика новостей, вездесущего и всеведущего… есть у него один такой на примете, молодой человек лет двадцати двух с бесценным для Туркестана знанием местного языка. Позавчера отправил его в Коканд и Фергану, дал десять дней и наказал поработать не только для газеты, но и для республики… пусть понюхает, не пахнет ли там ныне Иргашем и контрреволюцией. Еще бы сотрудников, сведущих в экономике; одного — специально по железнодорожным делам, и замечательной газетой стал бы «Советский Туркестан», право! Так. Теперь программа ближайших выпусков — на то время, пока он будет в отъезде. Он придвинул к себе лист бумаги и под номером первым, не раздумывая, написал: «Асхабад!», поставил восклицательный знак и дважды подчеркнул… Асхабадские события имеют значение первостепенное, читатели должны знать, что происходит, какие меры предпринимает республика, чтобы не допустить вооруженного столкновения… Второе: местное население… на мусульманский пролетариат смотрели, как на мертвое море… но он всколыхнулся, и наша задача — втянуть, вовлечь его в строительство… Может быть, статью заказать Касымходжаеву… Дальше. Продовольственный вопрос… все, как есть, чтобы люди могли трезво оцепить обстановку. Тем паче, что по сведениям из Москвы, будет мануфактура, которую в Сибири можно менять на хлеб, будут средства на заготовку сушеных фруктов, мяса, хлеба… Национализация. Лесное управление готовит национализацию лесов, нужна статья об этом… И еще, чтоб не забыть: пусть подготовят беседу с инженером Борисовым о всех его ирригационных и гидроэноргетических замыслах… Это же, черт побери, прекрасно: нам трудно, но мы не одним лишь сегодняшним днем живем! мы о будущем уже сегодня думаем, а это значит… это значит, что мы в нем совершенно уверены и твердо знаем, что оно — наше.
