Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 5
— Кузен Фрэнсис, — обратилась она ко мне, назвав меня так же, как называла остальных Осбалдистонов, хотя, по справедливости, я не имел права числить себя ее родичем, — я нынче утром встретила трудный текст у Данте в «La Divina Commedia»[51] не окажете ли вы мне любезность пройти со мной в библиотеку и помочь мне разобрать его? Когда же вы раскроете для меня неясную мысль загадочного флорентинца, мы догоним остальных на Березовой Косе и посмотрим, удастся ли нашим охотникам выследить барсука.
Я, разумеется, изъявил готовность услужить ей, Рэшли предложил нам свою помощь.
— Я лучше владею, — сказал он, — искусством выслеживать мысль Данте среди метафор и элизий его дикой и мрачной поэмы, чем выгонять безобидного маленького пустынника из его пещеры.
— Прошу извинить меня, Рэшли, — сказала мисс Вернон, — но так как вам предстоит занять место мистера Фрэнсиса в конторе торгового дома, вы должны передать ему обязанности по обучению вашей ученицы в Осбалдистон-холле. Впрочем, мы позовем вас, если в том появится надобность, так что, прошу вас, не смотрите так сумрачно. К тому же стыдно вам так мало смыслить в охоте. Что вы ответите, если ваш дядя с Журавлиной улицы спросит вас, по каким приметам выслеживают барсука?
— Правда, Ди, правда! — сказал со вздохом сэр Гилдебранд. — Я не сомневаюсь, Рэшли позорно провалится, если ему устроят экзамен. А он мог бы набраться полезных знаний, как все его братья: он, можно сказать, вскормлен на лугах, где знания сами растут из земли; но эта шутовская погоня за французской модой и книжной премудростью, за всяческими новшествами, и ренегаты, и ганноверская династия так изменили мир, что я не узнаю нашу старую добрую Англию. Едем с нами, Рэшли; ступай принеси мне мою рогатину. Кузина не нуждается сегодня в твоем обществе, а я не позволю, чтоб Диане докучали. Никто не скажет, что в Осбалдистон-холле была одна только женщина, да и ту уморили в неволе.
Рэшли поспешил исполнить приказание отца — однако, проходя, успел шепнуть Диане:
— Полагаю, что мне следует из скромности привести с собою дуэнью Церемонию и постучать, когда я подойду к дверям библиотеки?
— Нет, нет, Рэшли, — сказала мисс Вернон, — дайте отставку вашему фальшивому наперснику, великому магу Лицемерию, и это вернее откроет вам свободный доступ к нашим классическим занятиям.
С этими словами она направилась в библиотеку, и я последовал за нею, — чуть не добавил: как преступник на казнь, но, помнится, я уже раз, если не два, употребил это сравнение. Итак, скажу без всяких сравнений: я последовал за мисс Вернон с чувством глубокого и вполне понятного замешательства. Я много заплатил бы, чтоб избавиться от него. Это чувство казалось мне унизительным и недостойным джентльмена при тех обстоятельствах, так как я достаточно долго дышал воздухом континента и усвоил себе, что молодому человеку, когда красивая дама предложит ему беседу с глазу на глаз, приличествует легкость тона, учтивость и нечто вроде благовоспитанной самоуверенности.
Однако моя английская совесть оказалась сильнее французского воспитания, и я представлял собою, думается мне, довольно жалкую фигуру, когда мисс Вернон, величественно усевшись в тяжелом библиотечном кресле, как судья, готовящийся к слушанию важного дела, жестом пригласила меня занять стоявший напротив стул (я опустился в него, как подсудимый на свою скамью) и тоном горькой иронии повела разговор.
ГЛАВА XIII
Проклят, кто первый ядом напоил
Оружье, кованное для убийства.
Но тот вдвойне погибели достоин,
Кто влил отраву в чашу круговую
И вместо жизни в жилах смерть вселил.
Неизвестный автор— Честное слово, мистер Фрэнсис Осбалдистон, — сказала мисс Вернон, словно считая себя вправе обращаться ко мне тоном укоризненной иронии всякий раз, когда ей заблагорассудится поупражняться в нем, — ваша репутация здесь повышается, сэр. Не ожидала я от вас таких способностей. Вчерашней пробой вы, можно сказать, доказали, что вправе числиться почетным членом осбалдистонского общества. Вы сдали экзамен на мастера.
— Я искренне винюсь в своей невоспитанности, мисс Вернон, и в оправдание могу сказать лишь то, что перед тем мне сделаны были некоторые сообщения, которые меня чрезвычайно взволновали. Я сознаюсь, что вел себя дерзко и глупо.
— Вы несправедливы к самому себе, — сказала моя безжалостная наставница. — По всему, что я видела сама и что слышала от людей, вы в течение одного вечера счастливо успели проявить во всем блеске разнообразные и непревзойденные достоинства, отличающие ваших братьев каждого в отдельности: кроткое великодушие доброжелательного Рэшли, воздержанность Перси, холодное мужество Торнклифа, искусство Джона в натаскивании собак, наклонность Дикона по каждому поводу биться об заклад, — и все это представлено, мистер Фрэнсис, в едином вашем лице; в выборе же времени, места и обстоятельств вы показали вкус и проницательность, достойные мудрого Уилфреда.
— Сжальтесь, мисс Вернон, — сказал я; признаюсь, отповедь казалась мне не более суровой, чем я заслужил своим поступком, особенно если принять во внимание, от кого она исходила, — и простите, если я сошлюсь в извинение безрассудств, которыми редко грешу, на обычаи этого дома и края. Я далек от того, чтобы их одобрять, но, по свидетельству Шекспира, доброе вино — хороший приятель, и каждый живой человек может иногда подпасть под его влияние.
— Да, мистер Фрэнсис, но Шекспир вкладывает эту апологию и панегирик в уста величайшего негодяя, изображенного его пером. Однако я не стану злоупотреблять возможностью, доставленной мне вашей цитатой, и не обрушусь на вас теми доводами, какими злосчастный Кассио отвечает искусителю Яго. Я хочу только дать вам понять, что в замке есть человек, которому все-таки обидно видеть, как способный, одаренный юноша готов погрязнуть в болоте, в котором каждый вечер полощутся обитатели этого дома.
— Я только набрал воды в сапоги, уверяю вас, мисс Вернон, и скверный запах тины сразу отбил у меня охоту сделать хоть шаг дальше.
— Мудрое решение, — ответила мисс Вернон, — если вы твердо на нем стоите. Но то, что я слышала, меня глубоко огорчило, и я заговорила о вашем деле прежде, чем о своем. Вчера за обедом вы держались со мною так странно, точно вам сообщили обо мне нечто унизившее меня в вашем мнении. Разрешите же спросить: что вам сказали?
Я был ошеломлен. Диана поставила вопрос с резкой прямотой, как мог бы обратиться джентльмен к джентльмену, добродушно, но решительно требуя объяснений некоторым сторонам его поведения и отбросив те недомолвки, околичности, смягчения, иносказания, какими в высших кругах общества сопровождаются обычно объяснения между лицами разного пола.
Итак, я был в полном замешательстве. Меня неотступно терзала мысль, что сообщения Рэшли, если даже и верить им, должны были только пробудить во мне жалость к мисс Вернон, но никак не мелочную злобу; и если бы даже они представлялись самым лучшим оправданием моей вины, мне было бы крайне затруднительно высказать слова, которые, конечно, не могли не оскорбить самолюбия мисс Вернон. Видя, что я колеблюсь, она продолжала в несколько более настойчивом, но все еще сдержанном и учтивом тоне:
— Надеюсь, мистер Осбалдистон не оспаривает моего права требовать объяснений? У меня нет близкого человека, который мог бы заступиться за меня; значит, по справедливости, мне позволительно самой за себя заступиться.
Я неубедительно пытался объяснить свое грубое поведение дурным расположением духа и неприятными письмами из Лондона. Мисс Вернон, предоставив мне возможность исчерпать все оправдания и честно запутаться в них, внимательно слушала меня с улыбкой полного недоверия.
— А теперь, мистер Фрэнсис, когда вы покончили с прологом к вашему извинению, неуклюжим, как все прологи, будьте любезны раздвинуть занавес и показать мне то, что мне желательно увидеть. Словом, сообщите, что говорил обо мне Рэшли, ибо он главный механик и первый изобретатель всех интриг в Осбалдистон-холле.
— Но, допуская даже, что мне есть что сообщить, мисс Вернон, не осудите ли вы того, кто выдает тайны одного союзника другому? Рэшли, как вы сами заявили, утратив вашу дружбу, остается вашим союзником.
— Я не терплю увиливания и не склонна шутить в таком деле. Рэшли не может, не должен, не смеет вести обо мне, Диане Вернон, такие речи, которые нельзя мне передать, когда я того прошу. Совершенно верно, что в некоторых делах нас связывают тайна и взаимное доверие, но то, что он сообщил вам, не могло их касаться, и лично ко мне они не имеют никакого отношения.
К этому времени я уже оправился от замешательства и быстро принял решение не раскрывать того, что доверительно поведал мне Рэшли. Я полагал недостойным передавать частный разговор. «Мне, — подумал я, — на пользу это не послужит, а Диане Вернон, несомненно, причинит большую боль». Итак, я ответил с глубокой серьезностью, что между мною и мистером Рэшли Осбалдистоном «имел место легкий разговор о семейном положении обитателей замка», и заявил, что при этом не было сказано ничего такого, что бросало бы тень на нее; но добавил, что я как джентльмен не считаю возможным углубляться в более подробную передачу частной беседы.
